Валентин Евгеньевич Горбунов.

 

ВОСПОМИНАНИЯ. БЫЛОЕ.

Повести и рассказы

Вельск 2011

Валентин Евгеньевич ГОРБУНОВ ВОСПОМИНАНИЯ. БЫЛОЕ Повести и рассказы
Печатается в авторской редакции Компьютерная верстка - И. Ржавитина. Корректор - Т. Пахтусова
Формат 60x84 1/16. печать офсетная. Бумага офсетная. Физ. п. л. 16.75. Усл. п. л. 15,58.
Заказ 1727. Тираж 25. Отпечатано в ООО «Вельти» (Архангельская область, г. Вельск, ул. 50 лет Октября, д. 48)

Книгу для печати подготовил (перепечатал с рукописного текста и отредактировал) Прилучный Александр Альбертович

Детство. Юность.

Повесть

Глава 1.

По рассказам матери, родился я 20 марта 1935 года. В этот день, говорила мать, была хорошая погода. Капало с потоков, т.е. было тепло днем, и под солнечными лучами была хорошая капель. А по метрикам, что в свидетельстве о рождении, у меня стоит дата 22 марта. До получения паспорта всегда отмечали мой день рождения именно 20 марта. Потом уже стал отмечать, как лучше подойдет - к субботе или воскресенью, чтобы не в обычный день недели.

Из давнего детства мне запомнилась бабушка Мария Фёдоровна родом из Судромы. Деда я не помню. Он помер в 1934 году от паралича. Бабушка прожила до 1946 года и померла на 82-м году жизни.

К нам, внукам, она всегда была добрая. Но иногда за озорство и пристрожит. Я воспитывался у неё до 11 лет. Была она высокого роста и не толстая, а стройная. Всё хлопотала утром около печи, т.к. мать всегда то с коровами, то с поросятами водилась в деревне Подсосенье, а в последнее время управляла с жеребятами, которые помещались во дворе у Марии Ивановны (крайний дом от речки).

Мы вчетвером: Нина с 1931 года, я и брат Александр 1938 года, сестра Тамара 1941 года рождения находились на попечении бабушки. Старшие братья: Алексей 1922 г/р, Николай 1926 г/р и Анатолий 1928 г/р в то время работали уже в колхозе в полный гуж.

Помню, под осень Алёша работал на жатке (почему-то звали жнейкой). В упряжке было три лошади, и на первой ездил Коля Павлин – сосед наш с 1923 года.

Зимой Алёша работал на лесозаготовках в каком-либо из кварталов. А все звали не «квартал», а «фартал», мол, работают в «фарталу». Николай и Толя возили навоз из дворов  на поля летом, когда не ходили в школу. Боронили на лошадях пашню, возили траву с лугов в силосные ямы в июне месяце, пока не наступал сенокос. Потом участвовали в сенокосе и уборке урожая. Когда поспевал лён, надо было выдергивать его руками, завязать в горсти (снопики) и поставить в «бабки»(10 горстей). Даже на зимних и весенних каникулах они работали в колхозе, да и мы  впоследствии всё это делали. Зимой ещё заготовляли и возили хвою скоту на подстилку. Солому стелить не разрешали. Даже и летом приходилось ездить по хвою и рубить у двора на стомяке-чурке мелко по 15-20 см. Эту массу и клали в подстил скоту. Выгода была двойная – во-первых экономили солому в корм, а во-вторых, больше было навоза на поля, а это прекрасное удобрение. Про химию раньше и не знали. Это теперь пичкают почву минеральными удобрениями и обрабатывают разными ядами и гербицидами, что потом в зерне и овощах появляются всякие нитраты и т.п., вредные для здоровья как человека, так и животным. Урожайность, правда, повышается и сорняков меньше, но кто возместит вред нашему здоровью и ущерб фауне, когда гибнет много птиц и зверей.

Был ещё старший брат Иван. Он не от этой матери - Павлы Ивановны, а была у отца первая жена с деревни Антрошево- Анфиса Семеновна. Но после рождения Ивана она заболела и померла. Иван женился до войны и взял в жены Настю из Андричева (Липовский с/с). Помню, один раз летом он с женой гостил у нас. Уже была спелая черёмуха. Он набрал ягод и угостил меня и всех остальных. Перед войной его забрали в армию. Выучился на офицера. Когда началась война, погиб в первые дни войны около границы, где-то в районе Бреста.

Еще помню, как во время войны зимами возили с Липовки тресту в город через Шокшу и Пакшеньгу. Очень часто приворачивал к нам сват – отец Насти. Ночевали у нас, кормили и поили лошадей. А после отдыха – опять в путь. Время было голодное. Мы питались только молоком и картошкой. Бабушка пекла каждое утро пироги «картовные». А сочни были из суррогата, а не из муки. Это были высевки от муки  пополам с «картовной» кожурой. Кожуру она сушила в печи, а потом в ступе толкли, просеивали, и вот эта «мука» и высевки и входили в состав сочня. На этот сочень ложилась толченая картошка, и пеклось всё в печи. Они так надоели нам всем, что когда приезжал сват и привозил «ерушники» (по-нашему житники), то был большой праздник для нас. Мы соскучились по настоящему хлебу из чистой муки.

Хорошо помню, как забрали Алёшу и его друзей в армию в начале лета 1941 года перед началом войны. Была большая компания рекрутов. Они как чувствовали войну и «рекрутили» с неделю, а то и больше. Ходили с гармошкой из деревни в деревню, пили пиво и водку. Водка тогда продавалась в 3-х литровых бутылях. Пиво тогда варили хорошее, а водки пили мало, в основном напивались допьяна пивом. Когда эта ватага сидела у нас, то пели песни, плясали под гармонь, а иногда бывало расспорят и подерутся. Один раз Федька Никанорович разгорячился (он играл на гармошке), и со всего маху, подняв над головой, с силой бросил гармонь на пол. Конечно, она поломалась.

Не помню, какого числа июня месяца их увезли на «полуторке» в город, но ещё до начала войны. Этим их рекрутство и кончилось. Мало кто остался в живых.

Мы считали Алёшу тоже погибшим, т.к. уехал из дому и ни слуху-ни духу до 1946 года. Потом, как снег на голову – звонит в начале марта 46-го года в с/совет (телефон только там был). Отец в то время был бригадиром в Подсосенье. Ему передали. Что едет домой Алёша жив и невредим. А машины, конечно, тогда не ходили от нас, да в нашем колхозе и не было тогда ни одной (купили только в 51-м году). В соседнем колхозе им. Буденного хотя и была одна «полуторка», но зимой не могли ездить из-за сугробов. Отец отправляет подводу из своей бригады. Поехал наш двоюродный брат Владимир Николаевич. И отправили с ним дохлую корову – тушу мяса. Тогда массовый падеж был скота, т.к. кормили только соломой, и то не вдоволь. Сено кормили лошадям, зимой похуже, а к «ярове», т.е. к весенней посевной оставляли хорошее. Много хорошего сена сдавали государству для кавалерийских войск.

Корову эту у Володьки не приняли на бойне, и он привез ее обратно. И брат Алёша приехал с этой тушей, а ночью, когда ехали, было холодно, и, чтобы согреть ноги в сапогах, он засунул их в эту тушу.

Очень мы все обрадовались возвращению Алёши. Бабушка до его приезда не дожила – померла в ту зиму. Помню, он в шутку, бывало, дразнил её «бабуха–коробуха».

Отец наварил пива на поварне и купил водки. Отпуск Алёша провёл весело. Несколько раз, пока он гостил, в нижней избе делали «игру» – вроде посиделок. Приходила молодёжь со всех деревень. Конечно, была гармошка. Парни и девки ходили кадриль. У нас кадриль звалась «Пакшеньгская». Плясали «восьмерку», «чёртика», русского, цыганочку, «Семеновну», под частушки. Танцевали тогда мало. Было очень весело. Такую «игру» делали по очереди в той и другой деревне, а в клубе мало собирались. Правда, летом ходили туда чаще.

Вообще молодежь жила весело, хотя и были полуголодные, плохо одетые и обутые.

Однажды Алёша поехал в Подсосенье к тётке и дядьке в гости. Там тоже было пиво варено. С ним на лошади в розвальнях поехал младший брат Александр. До этого мы оба с ним переболели корью. В то время была эпидемия, и все дети в Пакшеньге переболели этой болезнью. Не надо было матери отпускать Сашу с Алёшей. Ехали быстро, а под вечер стало холодно, и он простудился. Получил в начале воспаление лёгких. В город в больницу не повезли, думали, что здесь поправится, а потом болезнь перешла на воспаление мозга – менингит. Начал уже заговариваться, и опять в город не повезли. Так дома и помер на 8-м году от роду. Даже в школу ещё не ходил. Это было уже под лето. Долго он мучился…

Алёша догостил отпуск и уехал в Краснодар. Там стояла их часть, и он дослуживал свой срок. По рассказам его, в войну он воевал на танке, т.к. до войны окончил курсы трактористов. Даже успел немного поработать на тракторе марки «СТЗ-ХТЗ» с железными колёсами, На задних колёсах были стальные шпоры. Трактор работал на керосине, а заводился от рукоятки. Помню, как Алёша пахал на «Каравае» и забуксовал. На помощь ему пришёл отец.

В армии Алёша был механиком-водителем всю войну, а победу встретил в Чехословакии. Там он приобрёл гармошку и привёз домой.

Глава 2.

Очень запомнился день, когда началась война – 22 июня 1941 года. Мне было 6 лет. В тот день мы садили картошку в своём огороде. Весна была сырая, и с посевной в колхозе затянуло долго. Свои же огороды разрешали садить только после проведения колхозной посевной кампании. В сталинские времена дисциплина была строгая. Сейчас бы такую. Садили картошку, как в колхозе, так и в своих огородах всегда под конный плуг через две сохи. Это значит – проходит плуг и за ним садят клубни в кромку отвального слоя 10-12 см от верха. Обычно за одной лошадью успевало садить три человека. Садили из вёдер и зобенек (корзин). Я тоже участвовал в этом мероприятии уже с шести лет. Чтоб не было тяжело, набирал клубней только ползобеньки. Второй раз проезжает плуг и заваливает клубни землёй. В следующий раз плуг делает привал, а на следующий раз опять за ним садят картошку. Получаются междурядья 65-70 см, как раз под окучник. В колхозе всегда окучивали конным окучником, и после этого мы, подростки, поправляли дудку, которую завалит, выпархивали из земли, а какую плохо окучит, то нагребали дополнительно земли. Была установлена  норма на один трудодень, и мы старались выполнять её. Забыл уже сейчас, сколько нужно было обработать соток на норму. Бригадир обязательно у каждого измерял участок и принимал качество работы. Не дай Бог, если кто сделает некачественно - заставит переделать. Поэтому мы, и все взрослые старались делать всё на совесть. Это ещё раз говорит о хорошей дисциплине труда и личной ответственности каждого колхозника перед коллективом. Плохо и стыдно было тому, кого уличат в некачественном выполнении той или иной работы. Не только бригадира боялись, но и коллектива. Вот такое было отношение к работе.

Работали за трудодни, наверное, вплоть до 1965 года. На каждый вид работ была своя норма, и каждый старался её выполнять и даже перевыполнять. Кто ежедневно перевыполнял норму, того звали стахановцем. Был введён даже стимул. Кто стахановец, тому давали больше муки (хотя давали  какие-то граммы). Как-то надо было поддерживать людей в страдную пору. На одной картошке и молоке много не наработаешь.

Помню, как наша бабушка в страдную пору пекла хлеб из чистой ржаной муки для бригады. Раздавали по домам кому – сколько, в зависимости от числа работников. Давали тем, кто сенокосил и жил в шалашах на Чурге. Зерно для этого бабушка сушила в печи и на печи, а размалывали на мельнице.

Глава 3.

Всего было в Пакшеньге девять водяных мельниц – семь на речке Пакшеньга, одна на реке Чурге и одна на ручье Текшов.

Из тех, что я помню, на речке Пакшеньге мельниц было три: Зареченская, Петрегинская и Лодыгинская. Все они были водяные, только уже в 50-х годах на Лодыгинской установили «нефтянку» - двухтактный двигатель, который работал на нефти, а запускался паяльной лампой. Нагревалась головка цилиндра докрасна, открывался вентиль на трубке, и пускалась нефть из бака, кажется, самотёком в цилиндр двигателя. Там происходило воспламенение, и этим взрывом поршень толкало вниз. Одновременно шла продувка, а сверху опять поступала нефть. Вот и получалось два такта за один ход поршня. Чтобы легче запустить такой двигатель, на маховике коленвала были отверстия для домика, и за маховик ломиком сдвигали поршень с мёртвой точки, и двигатель заводился. Дергали даже за приводной плоский ремень, который передавал вращение на жернова.

Четвертую водяную мельницу помню на реке Чурге. Это была Мараконская мельница. Характерно для этих мельниц то, что не надо никаких двигателей и горючего. Работала вода, падая на лопатки мельничного колеса и вращая жернов. Редуктор был сделан из березовых спиц. Само колесо и редуктор делали хорошие столяра. У нас в нижней избе отец делал такое колесо и обучал другого человека этому мастерству.

Средней мельницы я не помню. В детстве, да и в юности, когда летом бывал дома, бегали туда купаться. На другие мельницы мало ходили, особенно в детстве, т.к. там были очень глубокие пруды, а мы глубины боялись. На Средней был хороший пляж с нашего берега и мелко по краю. Вот там мы и учились плавать.

Мельницы часто размывало, если мельник вовремя не уберёт верхних досок для спуска лишней воды из пруда. Это случалось весной в половодье или летом после сильного ливня, когда вода в пруду быстро прибывала, а мельника в это время не было на мельнице. Сильным напором воды сломает опорные столбы, к которым прилегают толстые доски. Столбы и доски унесёт водой, а вместе с ними и песок, который насыпался к доскам для уплотнения. Для прочности в низ плотины ложили маленькие сосенки, которые сверху засыпали песком. Глиной плотину не заделывали, т.к. её быстро вымывало, а песок плотно оседал в воде на дно. Когда большая вода уйдёт из пруда, то плотники установят новые столбы, наберут доски и сверху насыплют песок, который мы – пацаны возили из карьера на лошадях в телегах. Нагружали песок в карьере и сгружали на плотине парни постарше или мужики. Обычно за летний день плотину засыпали, через несколько дней накапливалась вода, и мельница опять работала. Если лето было жаркое и воды в пруду было мало, то приходилось несколько дней её накапливать, и мельница в это время не работала.

В запруде у мельницы было много щук, и они обитали на той стороне, где было мельче в осоке. Когда размывало мельницу, часть щук не успевала уйти оттуда, и мы ловили их прямо руками – бывало, что полную «каталашку» наловишь.

На моей памяти мельников было много на нашей мельнице. Последним был Михаил Петрович.

Пришлось мне за свою жизнь два раза спасать утопающих. Первый раз на Средней, когда трое меньше меня девчат на середине реки ухватились друг за друга и начали тонуть (не хватило сил до берега доплыть). Мы с ребятами сделали цепочку из рук и вытянули их на берег. Я плавал тогда уже хорошо и первым подплыл к ним, а ребятам дал вторую руку и так всех подтянули к берегу.

Второй раз спасали утопающих на нашей мельнице в пруду. Я приехал после армии домой. Гостил в это время у нас брат Анатолий. Вот в обед и пошли купаться. Пацанов было много в пруду, а нас взрослых только двое. Мы прыгали и ныряли у моста, а девчата, в том числе и наша сестра Тамара, купались поодаль. Вдруг слышим крик. Оказывается, тонут опять трое. Мы с Толей бегом туда. Я бросился первый, а Толя за мной. Тоже таким же образом вытянули всех на берег. Они все наглотались воды, и пришлось нам выливать из их желудков воду, перегибая каждую через колено. Отошли быстро и порозовели, а потом все захохотали, вместо того, чтобы плакать. Нам с Толей ничего не оставалось делать, как хохотать с ними вместе. Долго потом вспоминали этот эпизод.

Купались, как в детстве, так и потом только в нерабочее время, чаще всего в обед или поздно вечером, когда солнце близилось к закату. Ведь работали от зари до зари. А в обед иногда пацанами задержимся на несколько минут на речке, то получали взбучку от старших, а иногда и подзатыльник. Вот такое было наше воспитание – трудовое. А купаться хотелось…

Глава 4.

Коль начал о детстве, то о нём и продолжаю…

В школу пошел восьми лет в 1943 году. Первый класс был на Погосте. Там стояло здание, наполовину отстроенное, а вторая половина была ещё недоделана. Всего там размещалось два класса и учительская, в которой одна старушка варила немудрёную похлёбку для тех школьников, у которых отцы были на фронте. А т.к. мой отец был дома, то мне не давали обед. Бабушка в мою «каталашку» ложила четвертуху картовного пирога, и я этому был рад.

Первая моя учительница была Вера Васильевна из Раменья, очень строгая и «горячая». Была она ещё молодая девушка – первый год работала учителем после педучилища. Помнится, на первой парте перед её столом сидел с девчёнкой Енька с Рогова. Был он большой шалун, и она часто лупила его по рукам линейкой. Учился я у Веры Васильевны четыре года, т.е. все начальные классы. Я очень благодарен ей за ту доброту и строгость, которую она проявляла к нам – шалунам. В последствии её перевели в другую школу, где она и преподавала до старости в начальных классах. Учился я хорошо, без троек. Только по рисованию были тройки, да по поведению иногда за четверть ставили четвёрку. Первые года не было цифровых оценок (баллов). Ставили словами. Например: 5-«отлично», 4-«хорошо», 3-«посредственно», 2-«плохо», 1-«очень плохо». А за поведение Вера Васильевна  мне ставила четверку потому, что шалил и смеялся на уроках. Часто ставила в угол и писала домой отцу записки. Конечно, попадало от него за такую информацию мне ремнем по заднему месту, т.к. отец у нас был строгий. Когда матери отдавал эту записку, то она не стежила, а только строжила. Потом я стал подделывать этот документ и отдавал на подпись Пашке – это наш сосед был с 31-го года. К четвертому классу я стал меньше шалить на уроках и поведение стало-5. В первом классе были мы октябрятами, а во втором уже пионерами стали носить красные галстуки. Потом я даже был председателем Совета дружины. В четвёртом классе были уже экзамены за год, и далее в последующих классах каждый год сдавали. Когда учился в техникуме на механика, то каждое полугодие были экзамены, а по окончании четвертого курса в 1955 году писал диплом на тему «Механизированная обработка зерна». Защитил диплом на «отлично».

Когда учился в школе, то был один год, когда я в школу не ходил -  в 47-м году. Не пустили в школу потому, что надо было нянчиться с младшим братом Василием и сестрой Тамарой. Тамара с 1941 года, а Вася с 1945-го.

Как я уже писал, начал работать с шести лет. В период школьных каникул летом все были в работе. До четвертого класса я таскал козе и овцам веники берёзовые с Малых и из-под Новой полянки. Была сделана тачка на одном колесе, и мать давала задание столько-то наломать и привезти веников. Когда сделаю задание, то и на речку сбегаю покупаться или половить меев в «морду». На удочку ловили только по весне. Меев было много – их даже в крынки ловили.

Глава 5.

Бабушка нас жалела и иногда кое-что сэкономит нам полакомиться: сахарку глыбку или кусочек шаньги. Но это удавалось редко.

Что бы набить чем-то желудки (а есть почему-то всегда хотелось), летом мы собирали и ели «моржовки» (корни от травы), пока ещё «дудки» («дудка» - толстый, сочный стебель травы) не выросли. Особенно были вкусны «дудки», которые росли  у Средней мельницы и на Малых за речкой. По весне на полях собирали «пистики» - это полевой хвощ, который рос после ржи. Бабушка жарила их, и получалось лакомство. Как только стает снег с полей, ходили собирать колоски. Потом их бабушка сушила, толкла в ступе. Почти в каждом доме были жернова. Очень они выручали нас. Молоть тоже нас заставляли, но вкусные житники потом получались, и кашу из крупы каждый день ставили, если она была. Кроме «дудок» и «пистиков», пока не появлялись ягоды, ели щавель. Вообще летом хватало витаминов, хотя еда была некалорийная.

Когда клевер расцветает, собирали шишки, а бабушка сушила их, толкла и делала лепёшки. Особенно хороши были лепёшки из картошки, которую собирали по весне на полях. Вот так и спасались, и, кажется, никто не умер от голода. Самый голод пришёлся на 1946 год. Видимо были плохие урожаи, а зерна нужно было сдать государству столько, сколько запланируют. Бывали годы, что на трудодень получали только по 100 грамм зерна и то некачественного. Но бывало, когда на трудодень причитывалось и по 1кг зерна. Да ещё за хорошее качество льна- долгунца давали сахар кусками или песком. Раза три мы в сельпо получали по мешку. Это уже была радость на целый год. Нам отец к чаю только давал по глыбке грамм 15 и всё. Сами без спроса не смели и дотронуться, хотя было и не под замком. Ещё помню, давали в колхозе сливочное масло, тоже за льнопродукцию. Мазали понемногу на кусок хлеба. А ещё в колхозе была пасека и хороший пчеловод. Мёд тоже давали на трудодни. А потом пчёлы замерзли или с голоду погибли зимой, и мёд прекратился. У нас в деревне ульи были у Марии Ивановны.

Раз речь зашла о Марии Ивановне, то можно немного вспомнить и её семью. Мужа  Марии Ивановны я  не помню. А было два сына – Иван Петрович и Пётр Петрович. Иван жил в Москве, и каждое лето приезжал к матери в гости. Он был хороший фотограф, и мы все у него фотографировались семьями и всей деревней. Снимал он нас и на сенокосе за работой, и на жатве. Карточки были вставлены в рамки, и все стены дома были ими увешаны. Обоев тогда и не знали. Фото считалось украшением стен. Отец почему-то не любил фотографироваться, и фотографий его было мало. Интересные фото получались при работе на жнейке, но, к сожалению, они не сохранились.

В 1947 году голод закончился, и отменили карточки на хлеб. Каждый год было снижение цен.

Глава 6.

Ещё о детстве: о том, как мы ездили в ночное – пасли лошадей. В основном пасли на Малых. Перед закатом собиралась деревенская ватага ребятишек, я имею ввиду

ребят и девчат школьного возраста человек 10-15. Взрослых среди нас не было. Сбор был у конюшни. Конюх сажал нас на лошадей, а кто постарше, сами залезали на лошадь с изгороди. В портяные каталашки (сумки), в которых носили в школу книги (портфелей мы и не знали, не говоря уже о дипломатах) набирали картошки, четвертинку молока, хлеба кусок, если был, а то и один картофельный пирог, соли. Приезжали на пастбище и отпускали лошадей на покос. Так лошади и паслись всю ночь. Но надо было дежурить по очереди, чтобы они не зашли на озимь, ведь рядом были поля.

На покосах раньше были сеновалы – сараи для складывания сена. Около этого сеновала раскладывали костёр и пекли «печёнки» (печёный картофель). У кого было молоко или яйца, то делали поздний ужин. Но большинство ели только «печёнки» с солью. Правда, пробирал иногда и понос, особенно с «дудок», но обходилось без дизентерии. Около костра играли и баловались до полуночи, а потом хотелось спать, и укладывались на сеновал. Но один или два человека не ложились, а следили за лошадьми и поддерживали костёр. Зачастую бывало, что под утро засыпали все. Костёр, конечно, гас, а лошади уходили на озимь. Иной раз так разоспимся, что и проспим. Разбудит нас конюх, который, не дождавшись лошадей утром к шести часам, идёт на пастбище. Он нас наругает, и мы все врассыпную  бежим искать лошадей. Иногда лошади уходили далеко, и их приходилось долго искать. Тогда доставалось и от бригадира. Ведь нужно было до работы лошадям на конюшне скормить овёс и напоить их. Это, конечно, делал всё конюх. Придя домой, до восьми часов ещё поспим, потом бабушка будит, и бежим в школу, если ещё есть занятия до июня, а потом уже были каникулы, но всё равно долго нам по утрам взрослые не давали спать. Надо было на работу – навоз возить, или боронить, или, когда подойдёт пора, окучивать картошку. Но к тому времени лошадей уже водили в ночное не на покосы, а на дальние пастбища за Кунаево (Подсосенье). Там мы обычно не ночевали, т.к. поскотина была огорожена, а водили лошадей вечером, и приводили опять же рано утром на конюшню. Расстояние три километра, и мы любили прокатиться иногда галопом, но конюх и бригадир этого не одобряли и ругались. Очень тяжело было утром рано вставать и идти за три километра босиком на поскотину. У нас в семье быстро по утрам вставал Толя, а я был тяжёл на подъём.

Всё лето бегали босиком, даже работали без обувки, всё берегли к школе. Да и в школу ходили босиком, когда не было ещё инея. В конце лета у всех ноги трескались до крови. Это явление называлось «вороньи сапоги». Дразнили, мол, ворона сапоги дала.                                                                                                                                                    …Лошадей пасли до сенокоса, а потом несколько лошадей брали возить сено а остальные гуляли в поскотине до уборки урожая. Тогда уже всех запрягали то в жнейку, то возить снопы, островки. Все работы выполнялись лошадьми. Трактор был один на колхоз, но и он принадлежал МТС (Машино - тракторная станция), которая находилась в Вельске. Вот на посевную и выделяли нам один трактор. Потом пошли конные и тракторные молотилки и молотили уже не цепами, а этими молотилками.

Зерновых комбайнов ещё не было, и убирали хлеб жатками. Такие жатки были в каждой бригаде и запрягали в неё три лошади. Один человек, пацан, управлял передней лошадью. Его называли погонщик. Второй, повзрослее, сидел на седле жатки и управлял двумя задними, т. е. коренными лошадьми, и следил за работой жатки или косилки, если косили клевер. Жатка была сложнее косилки, т.к. была площадка для хлеба ( скошенной соломы с колосьями) и грабельный механизм, который укладывал ровно скошенный хлеб на площадку. По мере накопления большой кучи включался механизм сбрасывания, и одна граблина (а их всего четыре) сбрасывала эту кучу на землю. Причём комли и колосья были в разные стороны, и потом бабы завязывали снопы и ставили суслоны для просушки зерна и соломы на воздухе и на солнце. Из кучи примерно получался один суслон - шесть снопов, из которых один являлся «шляпой». Эту «шляпу» закидывали наверх остальных снопов, которые ставили пирамидой кверху колосьями. Этот верхний сноп и предохранял остальные от дождя. А если шёл дождь, то попадал на «шляпу», стекал по её стеблям и колосьям на землю, немного попадая на стебли других снопов, не попадая на колосья – хлеб не намокал.  На шляпе колосья распределялись по всей окружности суслона тонким слоем книзу, и  они быстро высыхали после дождя. Их продувало насквозь, да и солнце сушило. Такие суслоны стояли несколько дней, пока не просохнут, а потом их свозили в скирды на край поля или в гумна. Гумен было очень много в деревнях. Теперь их уже не осталось.

Глава 7.

Погонщиком на косилке и на жнейке я начал работать с четвёртого класса. Вначале косили клевер с братом Анатолием, потом жали хлеба. Когда Толя после окончания педучилища уехал на работу, а потом и в армию, то я работал с разными людьми. А перед армией и сам уже сидел за старшего. Пришлось, и пахать на лошади, и работать немного на прицепном плуге с трактористом, и сеяльщиком на тракторной сеялке. Там было тяжело загружать зерно в сеялку, т.к. сил было ещё маловато.

Косить стал, когда закончил третий класс. Была сделана маленькая коса – «коска четырёх рук». Отец утром её наточит напильником, и я ходил косить межи возле изгороди в полях и в кустах. На лугах не давали косить для себя. На межах косили и то украдкой, а взрослые урывали поздним вечером или на заре рано утром, чтоб никто не видел. Вот такая была политика. Сено гребли тоже поздно вечером, а носили домой по ночам. Я сам участвовал в этом и очень уставал с ношей сена, т.к. нести надо было около километра, да ещё и в гору. Конечно, этими охапками  не прокормить корову и овец, но всё же было подспорье. Ещё один воз или два накашивали сена на мельнице. После уборки льна тоже косили траву, если плохо было прополото. Прополка эта у нас называлась «мотыжить». Работали мотыгами – тяпками. Обрабатывали между рядками землю – рыхлили и попутно уничтожали траву. Где было плохо прополото, там вырастала трава. Вот эту траву и косили во внеурочное время.

Лён «мотыжили» в основном мы – детвора. С нами была одна пожилая женщина. Она за нами следила и сама работала. Для нас была тоже норма выполнения – столько-то соток на трудодень. Старались всё сделать, чтобы нас похвалил бригадир. Пололи лён, когда он выходил из земли на 2-4 см.

Глава 8.

В колхозе в основном был сорт «Лён-долгунец», и получалось из него хорошее волокно после соответствующей обработки, а также пакля и костра, которая шла в подстил скоту.

После выдергивания льна и просушки его свозили в гумна и закидывали вилами на «грядки», т.е. на жерди под крышу, чтобы мыши его не портили. Там он лежал до полного просыхания в снопах. Потом обмолачивали головки. Затем  расстилали на

луга под августовские росы и лежал он там с месяц. Да, не сказал, что перед тем, как поднять лён на «грядки», снопы с головками семян сушили на овинах (в последствии – ригах). Потом лён обмолачивали, из головок добывали семена, веяли на триере и получали чистое семя. В то время очень долго молотили вручную, но не молотилами, а колотушками. Работа очень трудоемкая. Потом появились тракторные льномолотилки и конные мялки тресты. Одновременно появились и льнотеребилки. Уже стало легче и производительнее. Теребилка расстилала лён по полю рядками, захват её был около полутора метров. Потом уже появились льнокомбайны, которые не только теребили лён из почвы, но и обмолачивали на ходу. После этого ещё семена дорабатывали.

После вылежки тресты её опять собирали, ставили в «конуса», и в солнечный день просушивали. Затем завязывали в снопы и сушили на овинах или ригах. Овин – Это такое помещение для сушки хлеба или льна. Под овином была сложена печка-каменка, где жгли берёзовые и ли ольховые дрова. Еловых,  сосновых и ивовых дров к овинам не заготовляли, т.к. от них летели вверх искры и могли загореться снопы. Надо сказать, что частенько загорались овины при сушке. А т.к. овин был впритык с гумном, то и гумно иногда сгорало, если вовремя не заметят пожар. Бытовала тогда поговорка:  «Бане не горать, а овина не отнимать» - бани раньше тоже топились по-чёрному, как и овины.

Дальше лён обрабатывали на льноагрегате. В нашем колхозе им. Сталина это агрегат был на мельнице и приводился в движение от мельничного колеса. В агрегат входила мялка и трепальная машина. Работал за главного там наш отец – Евгений Филиппович. Однажды он попал в мялку пальцами, и несколько пальцев повредило. В город не ездил, а ходил на перевязку в свою больницу. Раньше не давали больничных листков, а уж, если человек сильно заболеет – давали только справку. Тогда люди мало болели, а ведь работали без выходных и отпусков. У нашего отца было несколько приступов аппендицита, но в город на операцию не ездил. Обычно приступы были все вечером – сходим за фельдшером, тот что-то поделает, а отец покрутится несколько часов, и на следующий день опять на работу.

Теперь опять о льне. После агрегата льноволокно взвешивали и раздавали добросовестным женщинам на доработку. Моя мать всегда сушила лён на печи, потом трепала вечерами в хлеву или на чердаке. Лён был готов на сдачу государству. Возили на лошадях в «Заготлён» в город и там сдавали. Платили за него хорошо и даже, как я раньше упоминал, отоваривали сахаром или маслом. Позднее, когда мельницу размыло, сдавали лён государству не волокном, а льнотрестой.

В 1950 году колхозы, а их было пять в Пакшеньге, объединились в один – колхоз «Россия». Был куплен льноагрегат и установлен в Шаманино – в гумне. Там привод был уже электромоторами, т.к. была уже своя электростанция. Обрабатывали лён обычно зимой женщины, а за машинами следил, смазывал и ремонтировал Михаил Павлович Горбунов. Колхоз занимался льноводством примерно до 1975 года, а потом забросили это дело, т.к. людей становилось всё меньше, а с ним много надо труда. Вместо льна увеличили посадку картофеля до 50 га. Каждую осень почти на месяц привлекались студенты на уборку картофеля и корнеплодов.

Но вернёмся к детству. Писал, что начал косить по межам с третьего класса. В бригаду пошёл косить с четвёртого класса. Конечно, не совсем хорошо косил, но постепенно втягивался и уже к 16-ти годам по производительности тянулся за матерью.

Отец последние годы перед болезнью работал бригадиром в нашей деревне. Бывало, разбудит часа в три утра и до ворошения сена шли с ним косить. Мать по дому управлялась, доила колхозных коров (было у неё десять голов) и на помощь к нам успевала. Вот так раньше работали, а зарабатывали мало. Всё строилось на энтузиазме и строгой дисциплине. Правда, людей было много, а механизмов мало.

Глава 9.

Об учёбе в семилетке немного поподробнее. До пятого класса я учился без троек. За четверти и за год всё было «хорошо» и «отлично». Особенно хорошо сдавал экзамены. Даже на вступительных  в техникум получил одну пятёрку. В семилетке моим любимым предметом была география.

Население Пакшеньги тогда было в три раза больше, чем сейчас. Почти все семьи были многодетные, и детворы было полно. Даже было по два пятых и шестых класса у нас. Седьмой класс закончили тридцать три человека.

Весёлая эта была пора. На каждой перемене играли в «ляпки» или «прятки». Потом в шестом и седьмом классах стали посерьезнее и на переменах, а иногда и после занятий, играли в шашки. Сначала в «ходики», а потом и в «стрекачи». И так заразились этой игрой, что учителя стали силой посылать нас домой, чтобы успевали выучить уроки. Прибежишь домой, бросишь «каталашку» с книгами, что-то перекусишь, и, если мать ничего не заставит делать, то на лыжи и кататься с горок. Всегда делали трамплины у «погребков» и на Малых. Лыжи были самодельные, но лёгкие. Делал их наш дядька Евгений Фёдорович – лучший столяр Пакшеньги. Палки, конечно, сами делали, а кольца загибали из вереса (можжевельника).

Но так как мать имела нагрузку – или коровы, или жеребята, то надо было помогать ей  вечером управляться. Много времени занимала заготовка хвои – надо было съездить в лес нарубить лап, потом у двора их мелко нарубить и настелить скоту. Даже своей корове и овцам заготовляли хвою.

Глава 10.

Уже упоминал, что в выходные дни, в зимние и весенние каникулы участвовал в колхозной работе. Зимой чаще приходилось гонять лошадей в конной молотилке. Молотилка была установлена на Кунаево, и там отец руководил. Одновременно ходило по кругу, прицепленных попарно за дышло шесть лошадей. И надо было ими управлять втроём. Вот мы – пацаны и кружились целый день по кругу. Сидеть на дышле отец не разрешал, и к вечеру очень сильно уставали ноги. Работать там было опасно, т.к. у привода молотилки иногда на ходу отключалась муфта зацепления с молотилкой, и в это время происходил рывок. Для лошадей становилось очень легко, и  если были молодые и пугливые лошади, они срывались с места в галоп и бегали по кругу. В этот момент, мы отбегали в сторону, чтобы лошади нас не затоптали и не попало дышлом, а их было три по кругу. Отец выбегал из гумна, хватал одну из лошадей за уздечку и останавливал тем самым остальных. Он очень рисковал попасть под копыта лошадей, но ни разу этого не случилось, т.к. ловко успевал схватить за уздечку и был очень сильный. Кулаки его были «пудовые». Потом, когда лошади успокоятся, и он устранит неисправности в молотилке, опять гоняем лошадей по кругу. И так всю зиму – надо было обмолотить хлеба с двух бригад. Позже пошли тракторные молотилки, а потом и комбайны зерновые – вначале прицепные, потом самоходные.

Ещё о работе на лошадях в детстве. Пахали, боронили, а потом сеяли только на лошадях. Обычно в плуг запрягалась одна лошадь, но когда почвы были тяжёлые, или нужно было задирать клеверище, то впереди запрягалась ещё одна лошадь при помощи постромок, и на ней сидел пацан и управлял ею. Мне пришлось до сыта поездить на такой лошади во время весенней вспашки или при окучивании картофеля. «Гусем», т.е. друг за другом запрягались лошади в нашем колхозе им. Сталина, а в колхозе им. Будённого вторая лошадь шла рядом с коренной. Тоже была в постромках, но зато управлял один человек – пахарь. Чаще всего –  в войну – это была женщина или подросток 15-17 лет. С 18-ти лет уже забирали в армию.

Если у нас при пахоте парой лошадей было задействовано два человека, а у «буденовцев» один, то при бороньбе наоборот. У них боронили одной лошадью с оглоблями, а у нас запрягали пару лошадей. Они тянули две бороны, а управлял подросток. Было у меня три случая, когда я чуть не попадал под бороны. Боронил я на молодых лошадях, и одна из них была очень пугливая. И когда на повороте бороны повернулись и забрякали, лошади испугались и в галоп. Я слетел с лошади, но под бороны не попал. В дальнейшем этих лошадей я не брал в упряжку, были лошади постарше и посмирнее.

Однажды с братом Анатолием жали рожь за Кунаевом. Поехали домой вечером верхом, и он держал нож от жатки, чтобы выточить в деревне на точиле. Ехали рысью, и под ним споткнулась лошадь. Он упал через голову лошади, но нож успел отбросить в сторону и не порезался. Как-то я сильно ушиб бок, когда упал с молодой лошади. Синяк намазал скипидаром, и у меня получился химический ожог. Пришёл к фельдшеру – сделали обработку, но и выругали за такое самолечение.

Вспоминаю ещё один эпизод. Дело было на 1-е мая году в 47-м. В колхозе дали выходные на два дня, и мы с отцом пошли за Грязный лог пилить лес для постройки картофельной ямы. В первый день наспиливали ёлок, раскряжевали; я рубил сучки, а отец тесал брёвна, и нарубил в первый день ряда четыре. Работали до темноты. Потом он разложил костёр в срубе, я натаскал хвои себе и ему на постель. Нежирно поужинали, и я как убитый уснул. Отец подложил дров в огонь и тоже заснул. Проснулся я, когда отец выбросил меня из сруба в снег. После я понял, что подо мной загорелась хвоя. Отец проснулся и этим спас меня от ожогов. Фуфайка начала гореть, но до тела, слава Богу, не дошло – в снегу всё погасло, сгорели только рукавицы. Назавтра отец доделал сруб, а я потом, летом, свозил его на лошади домой за четыре раза. Сруб тот служил нам лет двадцать.

Глава 11.

О болезнях в детстве.

Первую болезнь, корь, получил во втором классе. Тогда была эпидемия и почти все дети переболели. Всё тело было в сыпи и держалась высокая температура. Две недели не ходил в школу.

Скарлатиной заболел в четвёртом классе. Мать меня свезла в городскую больницу – там я пролежал сорок дней. Почти всё тело было покрыто сыпью, кожа шелушилась, но потом наросла новая. Первые дни при большой температуре было тяжело, а потом уже бегали по палате. На учёбу немного отразилось из-за болезни, но троек за четверть не было. Пока был на карантине после болезни две недели, то приходила ко мне учительница Вера Васильевна давала мне задания самостоятельно учить пройденный материал. Запомнилось мне, что в этот год была ранняя весна – 16-го апреля на Горе уже начали пахать. И ещё запомнился мне самый сильный мороз в 1946-м году  -53ºС. Занятий тогда не отменяли и мы сидели в классе на уроках одетые и в шапках.

Третья болезнь была дизентерия. Это было уже на первом курсе техникума в 1951 году. Видимо это случилось после того, как поел зелёной брусники, когда шли из дому пешком в город на учёбу. Лежал в больнице две недели. Хотел уже бросить учёбу, но брат Николай отговорил меня от дурного поступка.

О праздниках в детстве.

Выходные в колхозе давались на 7-8 ноября, 1-2 мая, иногда на Пасху и Троицу. Ещё были праздники – Заговенье, Петров день, Медостов день. Почти в каждой деревне были качели. Столбы были высокие, верёвки длинные. Раскачивали качели кольями – кто не боялся – садился и качался. А рядом на площадке шла игра. Играла гармошка, плясали кадриль, «восьмёрку», «чёртика». Ходили из деревни в деревню компаниями, но драк не было. Только почти каждый летний праздник была драка в клубе. Нам пацанам было очень интересно смотреть на драку.

К каждому празднику в деревнях варили пиво. Все были навеселе, но сильно пьяных  не было. Никто не прогуливал работу после праздника, выходили все, а доярки и телятницы и праздников почти не видели, т.к. подмены им не было.

«Дожинки» справляли и приурочивали  к Октябрьским. В нашей деревне Петрегино обычно собирались у Раисы Ивановны – богомольной и благородной старушки. Бабы утром испекут пироги, шаньги. Кто-то накануне сварит холодец, а утром ещё варили в большом чугуне мясные наваристые щи. В верхней избе у Раисы Ивановны была большая русская печь – бабы в основном тут и кашеварили. Кроме холодца и щей варили кашу и яичницу, а также делали дежень из толокна. Напоследок ещё и кисель из крахмала на молоке варили. Назывался он «выгоняло», т.к. подавался на стол в последнюю очередь. Часам к 10-11 вся бригада собиралась на «дожинки», т.е. на пир. На всю бригаду покупалась вскладчину трехлитровая бутыль водки. Когда все усядутся за стол и будет подана закуска, бригадир Лидия Кузьмовна произносит тост, держа рюмку водки в руке. Благодарит колхозников за самоотверженный труд, желает всего доброго, здоровья, счастья, достатка в каждом доме, мира и благополучия, а также дружбы между соседями. Все выпивают по рюмке водки и закусывают. Потом приносят «братыню» с пивом и одним стаканом обносят всех по очереди. Мы – пацаны стоим под порогом, т.к. за столом нет места. Нам тоже подают по стакану пива. Ах, какое вкусное деревенское пиво! Потом наливают по второй рюмке водки,выпивают, закусывают и опять обносят всех пивом, наливая из «братыни».  Пировали в Октябрьские обычно два дня, пока не допьют пиво. Бабы, конечно, управлялись со скотом и по хозяйству, у которых не было колхозной нагрузки, стряпали и готовили нехитрую закуску. Попив пива и немного водки, пели песни под гармошку, плясали «русского» и кадриль. Бабы начинают петь частушки под гармошку, плясать. Особенно хорошо плясали и пели девки, которым было по 16-18 лет. Иногда дело доходило и до спора, но драться старики не давали.  Трёхлитровой бутыли хватало тогда на всю деревню – пили-то раньше не стаканами и стопками, а маленькими рюмками. Под вечер, когда бабы пойдут управлять домой со скотиной, то и нас усаживали за столы и угощали всем, что было наготовлено к празднику, да и пиво наливали…. Бабы, подоив коров, покормив остальную скотину, вечером опять собирались – пели песни, плясали, веселились…

Назавтра утром мужики приходили первыми и грели камни в печи, нагревая их до красна. В «братыню» наливали пиво, доставали горячий камень из печи, брали его щипцами и держали над «братыней». На раскалённый камень высыпали ложку сахарного песка и тут же выливали на камень стопку водки. Всё это шипело и кипело на камне, который опускали в пиво и ждали, пока пиво нагреется. Нагретое пиво наливали в стакан, обнося каждого по очереди. Так сидели мужики и пили нагретое пиво, пока не придут бабы после домашних дел, и им тоже наливали нагретое пиво. Дальше наливали всем по рюмке водки и до конца дня веселились, пели, плясали, шутили и т.п. На сумерках расходились по домам, чтобы выспаться до утра и идти на работу. Вот так праздновали «дожинки» в нашей деревне, да и в других тоже.

Потом, когда я уже отслужил в армии, в колхозе также праздновали «дожинки» и варили пиво на поварнях. Бригады укрупнили, и мы отмечали этот праздник на Кулаково или в Подгорой. Там кроме бригадира присутствовал председатель колхоза Фёдор Савватиевич, который руководил колхозом 25 лет, приходил и председатель с/совета, который проживал в этой деревне. Пировали два дня, народу было много, было шумно и весело. Отпраздновав «дожинки» люди опять работали с хорошим настроением. Не было такой пьянки, как сейчас – выпивали только по праздникам.

Когда провожали брата Николая в армию, отец нагнал три литра самогона на проводины из картошки. Аппарат был примитивный: брага находилась в бочке, туда опускали раскалённые камни, брага закипала, пар по трубке (от ружья дуло) проходил через колоду с холодной водой и получался самогон. Приходилось часто менять воду в корыте. Я помню только один раз, чтобы гнали самогон. После войны стали в магазин завозить водку, и у кого были деньги, тот к празднику её покупал. Но в основном варили пиво. Пьянок не было до 50-х годов. Потом стали жить получше. На трудодень давали зерно, сено и немного денег. Появилась возможность купить кое-что из вещей. Люди стали покупать велосипеды, а позже мотоциклы, телевизоры, а когда совсем перешли на денежную оплату труда, то и машины.

Расскажу, как варили пиво на поварне (по научному – пивоварня). За главного пивовара был Савватий Никифорович, а мы – пацаны были у него подручными и выполняли все его указания – заготовляли дрова, носили воду из колодца в котёл, грели камни на костре и т.п. Двое суток уходило, чтоб сварить пиво. Ночью нас Савватий отпускал поспать, а сам не уходил с поварни – подремлет только у костра. Самый радостный момент для нас был, когда сливали сусло. И нам давал Савватий пить его сколько хотели из медного ковшика. Ох, и вкусное было это сусло! И теперь, через пятьдесят лет не забыл его вкуса – сладкое, тягучее, золотистое на свет. Накануне праздников пиво разливали по бочкам. В бочке сверху было отверстие, куда через большую деревянную воронку заливалось пиво, а внизу бочки было маленькое отверстие, которое затыкалось деревянным гвоздём-колышком. Сверху дырка закрывалась деревянной пробкой-тулкой. После разлива подгоняли к поварне лошадь, запряженную в телегу, грузили бочки и увозили к Раисе Ивановне, где и пировали.

Глава 12.

1-2 мая мы обычно заготовляли дрова для лета. Эти дрова называли «веснодельные». Обычно выходили всей семьёй, только мать не ходила, т.к. ей и по дому работы хватало. Отец рубил сосны на Дуколово (это перед Кунаевом), а мы обрубали сучья, пилили «дровянкой» на чурки, а он потом колол. Делали 2-3 поленницы. Летом этими дровами и топили. Зимой же возили сушняк из дальнего леса и сырой березняк. За сушняком обычно ездил я с отцом на паре лошадей. Приезжали домой уже затемно. А мне нужно было отогнать лошадь на Кунаево ( одну лошадь брали в нашей бригаде, а вторую в кунаевской). Обратно шёл по Дуколово через лес и побаивался волков. Начиная с четвёртого класса берёзовые дрова, я один рубил и возил после уроков.

Вообще «голову загибать» и «собак гонять» не давали. Редко когда на лыжах урвёшься покататься с ребятами. И отец всё ругался, что рвём валенки зря. По лыжам и  по стрельбе из малокалиберной винтовки у меня был третий разряд.

Зимой нянчился с Василием и пятилетней сестрой Тамарой и Сашкой Имохиным. Вообщем был у меня дома малый детсад. Сделаешь всё по дому – накормишь кур, потрясёшь половики, подметёшь пол – пока брат спит, а потом с ним нянчишься. Когда не ревёт в зыбке, лежит или сидит тихо, мы с остальными затевали игры – в прятки, в жмурки, в «ляпки». Жмурки иначе ещё называли «имёнки», потому что когда поймаешь кого-нибудь, то должен назвать его имя. Водящий же был с завязанными глазами, и если ошибался, то опять «водил», т.е. ловил. Игрушек раньше никаких не было и игры придумывали сами. Опрокинем стулья и ездим на них по полу, представляя, что это машина или трактор. Половики, конечно, перед этим уберём. Много-то мне, конечно, играть не приходилось. Отец давал задание починивать валенки. Утром рано наладит стельку, вот и надо простегать мне её. Или в двух местах прихватит её к валенку дратвой и даст задание пришить за день. Конечно, я старался сделать всё.

Был у нас небольшой примитивный деревянный станок точить веретена. Отец меня обучил этому искусству, и я точил. Наточу себе, и мать ещё давала соседям, а они платили кто зерном, а кто и мукой и даже хлебом. Как обрадуешься, когда она принесёт хлеба за работу.

Однажды я решил подстричь Сашку Имохина машинкой. А машинку привёз Толя. Я поломал один зуб у неё, и мать очень ругалась, а отец ничего не сказал.

Ещё я учился играть на гармошке, которую привёз Алёша из Чехословакии – «полухромке». До этого у нас была «хромка 25х25» - это с правой и с левой стороны одинаковое количество кнопок – 25. Но та уже была плохая – голоса отпевали. Понемногу научился играть. Позже, когда перед армией «рекрутил», ходил в клуб с гармошкой и там играл под пляски, вальс, фокстрот. Даже когда приехал после армии, то года два таскал её в клуб, пока не женился.

Глава 13.

Весело проходило время летом. В конце июня всегда в бригаде силосовали. Женщины косили, подростки загребали и нагружали траву на подводы, а поменьше пацаны возили траву к силосным ямам. Там сгружали в яму - и обратно. В яме находилась лошадь (её спихивали туда, когда в яме было уже с метр травы). На ней тоже ездил пацан и трамбовал массу, а ещё один человек с вилами равнял. Одна лошадь, если была сухая погода, подвозила в бочке воду в яму – поливали  из ведра, чтобы силос был влажным.

Силосовали недели полторы-две, потом начинался сенокос. Пожалуй, это самая тяжёлая страда в деревне. Здесь работают и стар и мал. Пока я был маленький, возил сено на лошади. Сидишь на лошади и правишь. В нашей бригаде обычно для этой цели использовали дровни, а когда гребли на Чурге, то возили сено на верёвках. Сенокосы до 60-х годов выкашивали все вручную. Народу было много и за лето справлялись. Иной раз сенокос затягивался и до сентября. За 50 лет, помню, не могли сгрести всё на Чурге раза два. А причина была в погоде. Приедешь утром, поворочаешь сено, а с обеда дождь, и едешь домой. Дома рядом было, так  ухватывали и в плохую погоду, хотя сено и было невысокого качества. Погоды дождутся хорошей, поедут на Чургу, и опять такая же картина. Так несколько раз съездят, а потом уже сено сгниёт, врастает в отаву и пропадает.

Помню, как мы – подростки, отвозили на Чургу косарей. Приехав на место, бабы брали косы и обкашивали место для шалашей и под стоянку, а мужики делали шалаши. Сверху шалаш закрывали еловой корой, которую сдирали с ёлок в лесу. А мы, покормив лошадей, отправлялись обратно. Дня через три едем опять на Чургу с продуктами для косарей, да и остаёмся там грести сено. Первую ночь никак не можешь уснуть, разве под утро забудешься – не давали спать комары. Но потом привыкаешь и спишь, как убитый, наработавшись за день.

Правление колхоза выделяло для каждой бригады ржаной муки и наша бабушка пекла для бригады хлеб. Ещё в сенокос на Чургу выделяли мяса для супа и гороховой муки, из которой варили кисель. Чай заваривали из смороды или из брусничника.

Надо сказать, что хотя и косили вручную, но выкашивали помногу. Даже женщины скашивали по сорок соток за день. Да и качество косьбы было хорошее – вручную выкосят под каждым кустом и каждую кочку. С кустами вели борьбу и за наволоками ухаживали. Специально весной посылали людей чистить наволоки. Мне запомнилось, когда мы косили втроём с отцом и матерью. У отца всегда был топор за ремнём. Иной раз он больше кусты рубит, чем косит, а мы с матерью на это не отвлекались и косили весь день. Пока я косил дома, то коса не ломалась, а поехал в первый раз косить на Чургу, то первого дня поломал две косы. Дело в том, что около дома сенокосы ровные, а на Чурге много кочек, и пока приспособился, косы и поломал. Отец сходил на Усть-Пакшеньгу (там раньше тоже жили люди) и сделал косьевища. До дому-то было 12 км, а тут рядом идти. В дальнейшем-то я приноровился и больше кос не ломал.

В Чурге было много рыбы. Мать брала с собой рыболовные крюки. Пока косит, найдёт лягушку, нацепит её на крюк, бросит в воду, и хватала щука. Бывало, очень больших ловила. Отец иногда ходил с «дорожкой» - это блесна с длинным удилищем – и тоже ловил больших щук. Отсылали домой, и бабушка пекла рыбники. Сколько было у нас радости у маленьких.

Сколько было у меня радости, когда я на «дорожку» поймал большого окуня. Испытал самый большой восторг на рыбалке за всю мою жизнь. Даже отец похвалил меня тогда, что у него редко бывало.

Пока я не ездил ещё на Чургу, мать посылала нам «дудок» от травы. Из них мы делали « прыскалки», типа велосипедного насоса и поливали друг друга водой.

Когда косили на Чурге, то домой не ездили, а ночью спали там в шалашах. Вставали рано – часа в три, и косили допоздна пока видно. Сено гребли пока не отсыреет вечером от росы. Я и сам потом так работал после службы в армии, когда посылали на сенокос.

Глава 14.

Клеверов в те времена сеяли немного. Надо сказать, что клевер «Пакшеньгский» распространился далеко за пределы нашей области. И по праву автором этого сорта клевера был наш отец.Он вывел эту культуру. Нам давали осенью задание собирать головки дикорастущего клевера на межах в полях. Отец их высушивал, добывал семена, весной высевал на поле. Вначале это были небольшие площади, потом всё больше и больше, и к 50-м годам стали засеваться целые поля не только в нашем колхозе, но и в соседних четырёх. Стали закупать семена у нас и другие хозяйства района. Так пошел сорт «Пакшеньгский» по району, области и далее. Вот такая история нашего клевера. Сено из него получалось отменное и надои у коров стали увеличиваться.

В дальнейшем стали закупать конные косилки, и большинство площадей косилось ими. Вручную косились только очень полёгшие клевера. Тут-то мне пришлось поработать и погонщиком и косарём, когда стал постарше. Скашивали до трёх гектар за день.

Глава 15.

Перед самой уже армией мы с Васькой Боровским косили вручную в Новой Полянке лога. От Кунаева первый ложок косил Александр Васильевич – наш сосед, а мы с Васькой косили дальше. Пообедали мы, и пошли к нему помочь докосить. Когда пришли на луг, то увидели, что он лежит и не дышит. Пошевелили, а он мёртвый уже. Я Ваську послал домой за лошадью, а сам стал докашивать участок Александра Васильевича. Васька приехал, помог мне докосить, мы погрузили тело старика на дроги и повезли его домой. Жена его, конечно в слёзы. Раньше на экспертизу не возили и назавтра схоронили его. Ему было лет семьдесят с лишним, и видимо отказало сердце. Потом говорили, что Александр Васильевич помер в прокосе. Это говорит о том, что люди раньше работали, пока могли, даже помирали на работе. Пенсий в то время не было и надо было жить как-то, чтоб не помереть с голоду.

Отец тоже работал до 68 лет, пока его не свалила болезнь. А мать работала до 65 лет, а потом пошли внуки, и она стала с ними нянчиться. Пока четверых вынянчила, то и вовсе состарилась. Но по дому управлялась – готовила мне обед, ужин, а завтрак был всегда простецкий: картошка в мундире, капуста или солёные грибы, чай, хлеб с маслом и с вареньем, если оно было, а то и просто с брусникой. Стирала и починивала «гуньё» - одежду, рукавицы. Без работы она не сидела и по гостям почти не ходила. Всё находила себе посильные дела – пряла лён, когда его ещё выращивали, а потом ткала «портно» - грубую ткань на ручники и рукавицы (раньше из неё шили штаны, сарафаны и даже нательное бельё, как для мужиков, так и для баб). Отличалось «портно» от других тканей прочностью и долговечностью, т.к. было выткано изо льна. Шили из него даже перины, которые набивались шерстью, либо осокой, а зачастую просто ржаной соломой. Простыней и пододеяльников тогда и не знали. «Каталашки» (сумки) под книги или «павжну» (продукты на обед, когда работаешь вдали от дома) тоже шили из этого «портна», а также портянки и плащи с башлыками, кафтаны, что зимой носили, разные армяки и пиджаки – всё было из домотканого холста. Дратву для починки валенок и сапог тоже делали изо льна. Отходы ото льна назывались кудель -  из неё мать пряла нитки, и они шли на вязание.

Глава 16.

Испокон веков в деревнях в хозяйстве держали овец.Мясо было всегда – круглый год. Даже летом отец резал барана, или двух, т.к. надо было хорошо питаться в страдную пору, и мяса в суп не жалели. Звался не суп, а щи деревенские.  Рецепт очень прост: мясо, картошка, крупы немного, если есть, а нет, так капусты. Всё это закладывалось в большой горшок и ставилось в печь. Если кто был дома, то в обед выставит горшок из печи, нальёт себе щей, а остальное опять в печь поставит до ужина. Летом, когда в печь дров клали поменьше, то бывает и остынет суп до вечера, но всё равно съедали весь. Кроме щей ещё каша и молоко только были в меню. Преимущество этих щей было в том, что не надо было торчать у печки и постоянно заглядывать в горшок, а просто клали всё сразу в горшок, и прел суп в печке постепенно весь день. Да и некогда было долго готовить матери – надо было поспевать на работу.

Кроме щей или супа горохового бабушка или мать ставили в печь кашу или яичницу. Кур тоже, как и овец, всегда держали в хозяйстве. Яичницу оставляли на ужин, а кашу ели в обед. Клали в неё всегда топлёное масло.

Еще мы долго держали козу. Она давала литра два за день молока, и это было хорошим подспорьем нашей большой семье. В голодные военные и послевоенные годы мы все – десять человек – выжили только за счёт коровы, картошки и мяса. Правда, в те годы налоги были страшенные. Надо было сдать государству в год 300 литров молока, сколько-то мяса, шерсти, яиц. На картошку, вроде, налога не было. Помню, я всё лето, по вечерам, носил молоко в чайнике литра по два на молокозавод, который был в деревне Гора. На мясо выращивали телёнка и потом целиком сдавали государству, а для себя держали овец. Поросят редко брали на откорм, т.к. самим нечего было иногда кушать. Стали потом уже выкармливать поросят, когда получали больше хлеба на трудодни.

Овцы и козы это самая неприхотливая скотина. Дай сена, напои – и весь уход. Ну, козу ещё доить надо было. А летом ещё проще – все находились на пастбище – на подножном корму. Корову гоняли пастухи за Кунаево на поскотину. Овцы тоже паслись сами по себе на поскотине, а спали в деревне под амбарами и сараями. Дома их почти всё лето и не видали. Если надо когда зарезать барана, то пригонят всех с Кунаева, одного отец зарежет, а остальных опять обратно до октября. За лето, бывало, баран или два из стада терялись. Правда меньше десятка овец и не было, но всё равно жаль было терять. Поговаривали, что звери, причастные к исчезновению овец, были двуногие – люди, нечистые на руку.

Глава 17.

Пока был маленьким в первом и во втором классах, то помимо работы, которую давала мать – столько-то наломать и притащить веников козе – ещё любил собирать ягоды летом и грибы осенью. Ягоды, особенно земляника, росла по межам полей – на Билях и за Кунаевым в Жарах. Наберёшь кружку земляники, и вечером за ужином делали «ягодницу» с молоком. Какое было объедение!

В Жары по землянику бегали гурьбой, и с собой брал туесок, а не кружку. Бывало, старшие братья Николай и Анатолий поедут пахать пары в дальние поля (пахали они по ночам, т.к. днём было жарко и много оводов) недалеко от Жаров и я с ними, и успевал туесок набирать до темноты.

В сентябре после уроков бросишь «каталашку» с книгами на лавку, что нибудь даст нам бабушка поесть с Пашкой (троюродный брат на год меня старше),  возьмём «зобенечки» и бегом с ним на Кунаево по маслухи и боровые рыжики, которые росли за деревней на Общей новине. Идём дорогой и распеваем какие-нибудь песенки, вплоть до нескладушек. Наберём по «зобенечке» маслушек и боровичков, и домой. Опять всю дорогу поём и балагурим. С ним мы никогда не ссорились, не то, чтобы драться. Учились в одном классе, и он, как старший, всегда за меня заступался и никому в обиду не давал. Позже я и сам стал за себя стоять и никому не поддавался, хотя и был вроде хрупким, но физический труд закалил меня, и силёнка была. Даже потом, когда служил в армии, то без тренировки, выступая по вольной борьбе в полусреднем весе, занял четвёртое место по дивизии. Сила была, но ловкости было маловато, да и первый раз вышел на помост, с второразрядником. Конечно, он положил меня на помост на лопатки в первые минуты. Со вторым противником я свёл схватку вничью. Боролись десять минут и никак не могли уложить друг друга на лопатки. Но в третьем раунде я уложил своего соперника на первой минуте. А в своей роте не поддавался никому. Я был на год постарше своих сослуживцев, т.к. призывался на год позже. Занимался в армии штангой, гирей и любил турник.

Но я отвлёкся от детства. Так вот принесу я маслят домой, почистим. Придёт отец с работы, разложит небольшой костерок на шестке, предварительно открыв трубу, поставит два кирпича, а на них большую сковороду с маслятами, картошкой и сливками – лучшего блюда мы в то время и не едали. Очень хорошо получалось!

В конце июля и в августе поспевала черёмуха. У нашего дома росло её много.  Каждый вечер я лазил на черёмуху – наберу её полную «каталашку». Потом ложили ягоды в чай, когда ужинали, а также сушили в печи на зиму. Особенно любила пить чай с черёмухой мать.

В июле же поспевала и черника. За ней мы ходили далеко за Кунаево – за Грязный лог или на Вторые Кресты по Ефграшинской просеке, что идёт через Чистое болото от деревни Антрошево с востока на запад. Набирали по небольшой корзинке. А за Грязный лог я ходил с соседкой – Сашкой Инохиной. Она была уже замужем и работала в тюрьме надзирателем. Отпуск ей давали летом. Одна она боялась в лес идти, вот меня и брала в товарищи, хотя мне было всего 8-10 лет.

Обычно чернику бабушка сушила на зиму. Потом из неё пекли «губнички». И к ужину, конечно, оставляли сырых ягод на ягодницу с молоком. Сухая черника является хорошим вяжущим средством и, если у кого заболит живот, заваривали её кипятком и пили.

По малину тоже ходили гурьбой даже к Чистому болоту и с ночёвкой. Там были старые бараки, и росло около них много малины. Ночевали на потолке барака, т.к. окон и дверей не было, а мы боялись медведя.

По бруснику ездили  на лошадях на Чургу или за Раменье. Из дома выезжали ночью и к утру прибывали на ягодные места. Обычно ездили вчетвером – отец, мать, сестра Нина и я. Набирали за день по ноше и к  ночи приезжали домой. К зиме напаривали целый ушат ягод, и это тоже было хорошим подспорьем, особенно когда не доила корова. Пекли и пироги с брусникой. Один раз ездили мы и семья Имохиных тоже вчетвером. До обеда набрали по две корзины – снесли к лошадям, потом ещё до вечера по две успели набрать. Когда пришли к лошадям, то Имохиных «пестерей» с ягодами не оказалось. А до этого видели в лесу мужиков с Пуи. Они то и воспользовались нашим отсутствием и украли у Имохиных ягоды вместе с «пестерями». По ягоды ездили в дождливую погоду т.к. выходных в страду не давали.

Глава 18.

Картошку дома, да и в колхозе начинали копать с Семёнова дня, т.е. с 14 сентября. Тут уже было не до грибов. До самых потёмок ползаем. Пока видно. Утром до работы отец разбудит меня, и успевали с ним накопать мешок. Но в школу я старался не опаздывать, да и пропусков занятий кроме, как по болезни не было.

Когда копали и носили в подполье, картошку не просушивали предварительно, т.к. она в подполье сама просыхала. А в яму отец никогда не сыпал сырой непросушенной картошки. Всё носили в нижнюю избу, и там она лежала две недели, пока всю не выкопаем. Урожай был почти всегда хороший - насыпали полное подполье, и если не входило в яму, то возили мешков десять на Били. Там вырывали яму, засыпали картошку, сверху клали солому и заваливали песком. Такая яма называлась – глухая. Многие так делали, у кого были большие семьи. Доставали картошку из этих ям рано весной – в марте или начале апреля, чтобы не подмокла от талого снега. Она сохранялась, как свежая. Но если попадали гнилые картофелины, то загнивал большой очаг вокруг этих клубней.

Опять же в войну отец с Толей разработали на Билях на опушке леса сотку земли под картошку. Года два садили, и была очень вкусная, т.к. росла на песке. Но потом нам запретили там садить.

Глава 19.

Один раз, когда были в ночном, низко-низко над нами пролетел самолёт. Это было в начале войны. Позже выяснилось, что в соседнем районе был высажен вражеский десант с диверсантами. Бед натворить им не удалось, т.к. наши чекисты вскоре всех их переловили, вернее, накрыли в лесу всю группу и взяли в плен.

Даже мы в деревнях вечером и ночью соблюдали светомаскировку. На каждое окно в избе у отца был сделан щит-обоконок. С наступлением сумерек все окна закрывались этими щитами. И только потом зажигалась лампадка пятилинейная без стекла, потому что со стеклом был больше расход керосина, которого к концу войны и вовсе не стало в продаже, и мы, да и все в деревнях, жгли лучину для освещения избы во время ужина и пока готовили уроки. В избе стоял смрад и дым от лучины. Чтобы меньше было дыма, лучину заготовляли из берёзы. Ездили мы с отцом далеко за Кунаево по берёзу. Он выбирал гладкую, без сучков и прямослойную. Пилили на кряжи, везли домой,  пилили на чурки всё той же «дровянкой» (по-научному сортовкой) с двумя ручками. Отец колол на мелкие поленья. Мы снимали кору и подкорный слой и только потом ложили на печь за трубу для сушки. Если надо было быстро высушить, бабушка ложила полена два в печь днём, как только загаснут огни – за день поленья высыхали. Если не высушить полено, то лучина плохо щиплется. Вот так и выходили из положения с освещением.

Это было ещё ничего, но у нас не было тетрадей писать и делать домашнее задание. В школе по письму нам давали по тетради для чистописания, а домой, нет. Мы тогда исписали все церковные книги, делая уроки дома. Учебников тоже было мало, и нам на деревню дали один букварь на троих в первом классе. Вот друг другу и передавали, бегая из дома в дом, когда надо было читать. Чернил позже тоже не оказалось, так разводили голландскую сажу и писали. У отца был запасён её целый ящик. Иногда из свеклы делали красные чернила, но теми пользовались учителя для проверки нашей писанины и выставления оценок. Вот в таких условиях проходила у меня учёба в начальных классах. Потом, когда я пошёл уже в пятый класс, появились тетради, книги, ручки и карандаши, и даже цветные для рисования. Хотите- верьте, хотите - нет, но это правда.

Ещё напишу, как я заготовлял хвою летом. Дали мне лошадь и повозку – «сноповицу», на которой возили с поля снопы. Была она на двух колёсах и имела высокую обрешётку, чтобы не падали снопы. Я поехал за Медвежий ручей на Дворища. Нарубил лап, нагрузил и даже притянул сверху стягом – коромыслом. Когда стал переезжать ручей, колёса у телеги завязли в грязи, и лошадь не смогла вытащить телегу. Я стегал её долго вицей, но бесполезно. Даже заплакал от бессилия. Но что делать? Пришлось хвою скидать с телеги, перетаскать в горку на сухое место, а потом опять сложить. На всё это ушёл целый день, и мать забеспокоилась, что меня долго нет, и пошла искать. Встретились на полпути.

Глава 20.

Кроме соли и керосина в войну были в дефиците спички. Так мужики сами их делали. Где-то доставали горючей серы, обмакивали края тонких палочек в неё, просушивали – получались спички, хотя они и похуже вспыхивали. А мужики, которые курили, кроме кисета с табаком и бумаги, носили в кармане патрон, т. е. гильзу от охотничьего ружья, кусок кремния - крепкого камня, и секало – стальную скобочку, которой ударяли по кремнию и высекали искры. В патроне находился тлен и от искр он начинал тлеть, его раздували и прикуривали цигарку от патрона. Потом закрывали патрон пробкой, и тлен потухал. Мы – пацаны – тоже баловались – курили, и тоже прикуривали таким способом. Конечно, всё делали втайне от родителей и даже от своих сестёр и братьев. Иначе – получишь ремнём от отца.

Из детства мне запомнился пожар, когда горели дома в Мараконской (дер. Степанковская), вроде в 43-м году. Мы – вся деревенская детвора – купались на Средней. Вдруг услышали звон пожарного колокола, который был повешен высоко на колокольне у Сельсовета. Быстро оделись и побежали домой. Когда выбежали в гору к гумнам, увидели клубы дыма над Мараконской. Прибежали туда, а там горит уже несколько домов. Весь народ уже был на пожаре. Были ручные пожарные машины, брали воду из колодцев или бочек, которые подвозили на лошадях. Поднялся сильный ветер, пламя перебрасывалось с одного дома на другой. Пошло гореть вдоль по деревне. Пришла машина из города, но и та не могла залить огонь. Отстаивали уже те дома, которые ещё не вспыхнули. Мой отец сидел на крыше одного дома и поливал её водой из вёдер, которые подавали с земли по лестнице. На соседних домах тоже находились люди и поливали крыши водой. Только так остановили стихию, иначе вся деревня сгорела бы, а это целый километр домов. Но сгорело только пятнадцать домов.

Ещё помню, во время пожара, как какой то мужик менял направление ветра. А делал так – быстро пробегал поперёк деревни между двумя горящими домами и негорящими, и устремлялся в поле за деревню. Видимо поток воздуха устремлялся за ним и ветер дул на поле, а не на деревню. Так делалось с той и с другой стороны пожара. Может и это, отчасти, спасло от выгорания всю деревню.

Бушует страшно пламя, рёв женщин и плач детей, разрывы патронов и пороха в тех горящих домах у кого были ружья – это был сплошной ад!

Пятнадцать семей остались без крова, и пошли по миру, в том числе и моя бывшая тёща – Серафима Петровна с шестерыми детьми на руках, включая и мою будущую жену – Любовь Владимировну, которой в ту пору был всего один год.

Впоследствии в Пакшеньге много ещё было пожаров, но тот был самым страшным на моей памяти.

Кроме большого колокола у сельсовета, в каждой деревне был сигнал пожарной тревоги. По сигналу тревоги люди быстро сбегались на пожар со всей деревни, да и из других деревень тоже. В каждой деревне был пожарный сарай, в котором стояла на дрогах ручная пожарная машина и телега с деревянной бочкой, наполненная летом водой, а также вёдра, багры, ухваты. Обычно по сигналу пожарной тревоги конюх и бригадир быстро впрягали лошадей в эти повозки и мчались к месту пожара. Там распускали быстро пожарный рукав, снимали машину с дрог и, опустив заборный рукав в бочку с водой, качали воду.

Глава 21.

В голодное время зимами было много клестов – это единственные лесные птицы, которые выводят птенцов зимой. В войну они летали по деревням в поисках пищи. А питаются они в основном семенами шишек сосны или ели. В те годы, может было мало семян или, напуганные войной, они мигрировали в наши края – было их много. Мы приспособились ловить их кружками и в силки. Особенно хорошо это получалось у брата Николая. Бывало, по сорок штук за день ловили. Дома был сделан садок, и всегда несколько клестов находилось в клетке. Это нам, малышам, на забаву. Бабушка варила суп из этих птиц – очень вкусный суп получался. А пух набивался в подушки.

Приманкой для клестов служила наша моча. Наберём её в бутылки, и поливали «приваду» - снежную кучу где-нибудь на опушке леса или в огороде около черёмухи (была у соседей черёмуха в огороде). А в кучу втыкались кружки, заряжались и клесты попадались в силок кружка. А простые силки делали на доске и клали доску на кучу. Клесты лапками запутывались в силках и затягивали их. Оставалось нам вызволить их из петель силков, положить в рукавицу и нести домой. А кружки и силки опять заряжали, и так по несколько раз в день.

Брат Николай ещё ловил зайцев в капканы и в петли. Бывало, что и по два зайца приносил, а чаще одного или совсем ничего.

Глава 22.

Я уже упоминал, что в войну вся тяжесть работы легла на плечи женщин, стариков и нас – подростков. А стариков нашей деревне оставалось только четверо – наш отец, Савватий Никифорович, Илья Фёдорович, Андрей Иванович. Отец был на Кунаеве бригадиром (в нашей деревне была бригадиром женщина – Лидия Кузьмовна). Савватий Никифорович, хотя и пожилой был, но крепкий старик, как и наш отец.

Андрей Иванович (наш сосед) был конюхом. Лошади стояли и у нас и в его дворе. Молодняк стоял во дворе у Марии Ивановны. Ездовых лошадей было около двадцати, и все они были в работе. Под конец войны у Андрея Ивановича случился приступ аппендицита, и он умер дома на лавке.

Да, чуть не забыл, ещё был Александр Васильевич, который помер на сенокосе уже после войны (я упоминал об этом выше). Зимой он трудился на разных работах, а летом городил огороды. Огорода (изгороди) было очень много повсюду. Жерди для него и колья заготовляли зимой.

В 1942 году пришёл с войны Михаил Петрович. Его ранило разрывной пулей в ногу, и нога не гнулась. Каждый день он делал перевязку раны, т.к. сочился из неё гной. Он работал в колхозе бухгалтером, а летом в сенокос работал в бригаде, и даже косил, и носил сено, но не метал. Позже он работал мельником, потом конюхом, и бригадиром был, и секретарём с/совета.

Николай, брат, был на войне, а Толя каждое лето на каникулах работал в бригаде до сентября, а иногда и до октября – студентов на месяц отправляли в колхозы, вот и отпрашивался домой.

Толю забрали в армию в 46-м году – он служил сначала в Петрозаводске, где окончил военное училище в звании лейтенанта. После отпуска его направили в Германию, где прослужил три года. Каждый год приезжал домой в отпуск и привозил целый чемодан гостинцев и подарков. Как мы были рады его приезду! После Германии Толя служил где-то на Украине, потом перевели на Кавказ. Сначала в Армению, потом в Грузию – там он и женился в Тбилиси. Несколько раз приезжал с женой, а потом жена тяжело заболела, и он стал приезжать один. Старший брат Алексей со своей семьёй тоже приезжал с ними вместе. Я у Толи в гостях бывал раз пять, и раз десять у Алексея. Когда я был на курорте в Цхалтубо – это недалеко от Кутаиси – они приезжали ко мне в гости.

Брата Николая забрали в армию в 1943 году. Служил пять лет на Дальнем Востоке и участвовал в войне с Японией в 1945 году. Он был пулемётчиком в стрелковой роте и был ранен в ногу, как и брат Алексей. Имел орден Отечественной войны и несколько медалей, в том числе медаль «За отвагу». После войны он закончил курсы шоферов и дослуживал в авиаполку на машине. Домой в отпуск приезжал в 1950 году, а совсем вернулся в 51-м. Почти сорок лет проработал в колхозе шофёром, а перед пенсией ушиб плечо, когда пилил дрова, и ему дали инвалидность. Плохо действовали правые нога и рука. В 1987 году перед Новым годом – 29 декабря – упал, и произошло кровоизлияние в мозг – не приходя в сознание, ночью скончался. 31-го похоронили. Лидия Павловна – его жена прожила после него ещё пять лет. Померла 21 марта 1993 года. Ребят у них четверо. Все обзавелись семьями. Старший сын – Шурик – служил во флоте, в 1998 году вышел на пенсию мичманом, после 25 лет службы. Второй – Павлик – живёт в Челябинске – строитель. Лёня на военном заводе в Северодвинске, и каждое лето живёт в Пакшеньге  по очереди с женой – сажает огород. Люда живёт в Пасьве – учительствует.

Мой старший брат Алексей до армии выучился на тракториста, служил водителем на танке. Был ранен в ногу. После войны служил в Краснодаре, там и женился. До пенсии работал шофёром на воинском складе. Помер в 1983 году. Хоронил его Толя. Царство им небесное!Я часто ездил в Краснодар в отпуск при жизни Алексея. Принимали хорошо. Я помогал ему на даче, а вечерами и в выходные ходили в чебуречную. Пили красное марочное вино и пиво, закусывали чебуреками. Там их очень хорошо готовили. Я за четыре недели хорошо отдыхал от своей работы и поправлялся.

Глава 23.

Семилетку я закончил в 1951 году без троек. Поступили с двоюродным братом Валентином в Вельский Сельхозтехникум. Проучились четыре года и сидели за одним столом (партой). В 1955 году я защитил диплом техника-механика и был направлен на работу в Долматово, где проработал всего месяц, т. к. 20 октября забрали в армию.

Первые два года учёбы в техникуме давались нелегко, т.к. за два года нужно было пройти все общеобразовательные предметы трёх лет десятилетки. Да ещё несколько предметов было специальных. Стипендия на первых курсах была 14 рублей, да ещё и за общежитие удерживали с этой суммы. Так что жили, считай, впроголодь. В столовую ходили один раз в день, а завтрак и ужин – что Бог подаст. Ставили горшок с похлёбкой в русскую печь. Иногда варили гороховый кисель. Из-за плохого питания начали выпадать волосы. Домой ходили через две недели. Выходили после уроков и домой являлись часов в 10-11 вечера. Из дому уходили, переночевав одну ночь, после обеда, и в городе были уже пораньше. Из дому возьмёшь картофельных пирогов, творогу, картошку привозил Николай на машине. Денег у родителей не было. Было в колхозе две машины, но в основном и на учёбу и с учёбы ходили пешком. Преодолевали волок за 6-7 часов, а зимой на лыжах, то за четыре часа, когда бежишь один и без отдыха.

Два года жили в общаге на Северной улице (сейчас ул. Конева)  на втором этаже. В комнате нас было четыре человека – все из одной группы. Мы были постарше детдомовских, и они нас побаивались, вообщем жили мирно. Два раза в год были экзамены, а после них каникулы. Ни одного дня на каникулах не сидели без работы. Зимой возили сено, солому, навоз, хвою или гоняли лошадей в молотилке. А дома обычно по дрова ездили с отцом на Круженец или за Грязный лог. Берёзовые дрова я рубил на топор, да и возил в основном сам. Пилили на чурки дома с Ниной – остальные были малы, а старших не было дома. Колол обычно один, только те чурки, которые не мог осилить, отец раскалывал. Много и матери помогал.

И всё же уделяли час-другой вечерком покататься на лыжах. Отец иногда ругался, но, как усидишь дома, если ребята катаются. Катались у «погребков» и на Билях, всегда делали трамплин. Весной, как только сойдёт снег, играли в «попа» или в «матки» - лапту. В клуб на первых курсах ходили только в кино.

На первых двух курсах проходили только учебную практику в кузнице, на токарном и сверлильном станках, а так же электросварка, ремонт и регулировка сельхозмашин. На третьем курсе уже была производственная практика летом – три месяца. Мы с Валентином попросились на практику в свой родной колхоз. Руководил нами бригадир тракторной бригады Холопов П.Ф. На посевной мы в основном ездили на сеялках – загружали зерно, наблюдали, чтобы оно не застревало в сошниках, а так же помогали трактористу в ремонте при поломках сеялки или трактора. При пахоте обычно сидели на плуге – включали и выключали на разворотах и регулировали глубину вспашки на ходу по сигналу тракториста. На тракторах трактористы ездить почти не разрешали, боялись, что не справимся, хотя сами находились всё время рядом.

После вспашки паров и посева озимых начинали убирать рожь и ячмень. И опять комбайнёры доверяли нам только стоять на копнителе, а не сидеть за рулём. Только один раз я подъехал на комбайне, да и то, когда его перегоняли на другое поле. Перед работой, пока роса ещё не опала, обычно смазывали комбайн из шприца. У первых комбайнов было много точек смазки. Также помогали комбайнеру при поломках техники. Вот так и проходила наша практика.

Зимой, под весну, ездили на практику в Устьянский район - в мастерские МТС и помогали в ремонте тракторов. В основном доверяли открутить какой-нибудь узел или деталь, помыть и собрать. Жили мы там у одной старушки вчетвером. Сделали все по ножику, и когда не ходили в мастерские, бросали ножи в дверь, играли в «козла», читали книги.

Практика ремонтная затянулась до мая месяца. В ту весну на Северной Двине было сильное половодье. Деревня, где мы жили, была вся затоплена водой и в магазин ездили на лодках. Хозяйка кур и поросенка из хлева перенесла в избу, а корову отвела в другую деревню повыше. Мы неделю не ходили на практику в Удимскую МТС.

Пришла пора ехать домой, а денег на билеты ни у кого не было. Кое-как забрались в  вагон с пустыми котомками, правда было в них грязное бельё и ножики-финки, что сделали в мастерской. Все забрались на третьи полки по разным купе. Так и доехали от Котласа до Вельска. Я боялся, что нас оштрафуют и найдут ножи, но видимо контролёр и проводник вошли в наше положение и велели собрать со всех денег хотя бы на один билет. Кое-как насобирали и от нас отвязались.

На четвёртом курсе весной была преддипломная практика. Я выбрал тему диплома: «Механизированный пункт по очистке и сушке зерна». Ездил опять в Устьянский район – Малодорскую МТС. Там в колхозе «Родина» строился зерноток – я ходил туда с неделю, а по приезду в техникум начал писать диплом. Консультантом у меня был молодой преподаватель Колянов И. П. – он вёл предмет «Сельхозмашины». Писал диплом больше месяца. Было исписано пятьдесят машинописных листов и ещё четыре чертежа на большом ватмане. Чертежи отняли почти половину времени.

Защита диплома была уже в начале июля. Защитил на «отлично». Потом был выпускной прощальный вечер. Провели его хорошо и на следующий день разъехались все по домам. До сентября работал на сенокосе в своей бригаде. Бригадиром был отец. До этого он работал бригадиром лет десять в Подсосенье.

Распределили меня работать в Долматовскую МТС. Проработал всего месяц, и пришла повестка в армию. На проводины отец сварил пива. Перед армией я уже ходил в клуб – плясал кадриль и танцевал. Девушки-подруги у меня ещё не было, правда переписывался потом с одной, но она не дождалась и вышла замуж.

Глава 24.

20 октября 1955 года мама подвезла меня до Шокши на лошади,  оттуда на лесовозе я добрался до Красков, а оттуда на попутной машине до Ровдино. На призывном пункте в Ровдино валялся на нарах трое суток – потом увезли в Котлас. Там сформировали целый эшелон из телячьих вагонов и отправили в Вологду. Перед отправкой ходили в баню. В Вологде сразу повели всех снова в баню. Помылись и сменили гражданскую одежду на солдатскую форму.

Меня определили в танковый батальон. Казарма находилась на берегу реки Вологды. Два месяца проходили карантин, а потом развели по ротам. Я служил во второй роте в первом взводе. Экипаж танка был четыре человека, командир – старший лейтенант Климешов. Он же был и наш командир взвода. Механиком-водителем был хохол Андрейко из Закарпатья, наводчиком Колаев родом из Вологодской области, а я поначалу был заряжающим. Через год перевели в наводчики и присвоили звание ефрейтора.

Служба мне нравилась и по всем предметам, как по строевой, политической подготовке, по тактическим дисциплинам имел хорошие оценки. Особенно нравилась мне огневая подготовка, стрельба из автомата, карабина, пистолета, пулемёта, пушек 23,45,76, 85-миллиметровых. Ещё нравилась физическая подготовка, а она в танковых войсках была разнообразной. Это и упражнения на перекладине, брусьях, «коне», и поднятие гири, штанги, и переноска брёвен и траков гусеницы танка, летом – кросс на 3 км, марш-броски, плавание, а зимой – бег на лыжах на 10-15 км. Получил разряд по лыжам и стрельбе. При инспекторской проверке в октябре 1957 года на стрелковом полигоне в Кущубе стреляли боевыми снарядами из пушки на ходу танка, и я из трех выстрелов поразил три мишени, а одним снарядом попал в малый габарит. После стрельб командир дивизии генерал-майор Трапезников перед строем объявил мне благодарность и дал на десять дней отпуск на Родину. На дорогу туда и обратно дали четыре дня. Домой приехал как раз к Октябрьским праздникам. Отец сварил пива. Отпуск провёл хорошо - сходил ко всей родне, помог кое в чём по хозяйству. Отец топил овины, и я иногда подменял его. Тогда ещё сушили льняную тресту на овинах. На обратном пути из отпуска заехал на станцию Юра. Там жили дядя Саша с семьёй и тётя Мария. Переночевал там ночь и назавтра был уже в части.

Последний год службы прошёл быстро. Весной 58-го попал в команду плотников – строили деревянный гараж-парк для танков на двенадцать машин. Начали загорать в марте, т.к. работали на улице, и к началу лета были уже бронзовыми. На строевую нас уже не отправляли, а только на тактические занятия и боевые стрельбы. Не успели достроить гараж, как пришёл приказ о демобилизации. Не дослужив четыре дня до трёх лет, 16 октября закончил военную службу.

Была у меня там подруга с льнокомбината, но со мной не поехала, да я не очень и настаивал, т.к. сразу поехал не домой, а к старшему брату в Краснодар. Пожил я у него с месяц и устроился в один из колхозов в 120 км от Краснодара разъездным механиком на «летучке». В моем распоряжении был шофёр этой машины, и я ездил с ним к тракторным бригадам по полям и по запчасти. Откровенно говоря, мне не нравилось там жить и всё тянуло домой. Зимой там такая грязь – хуже глины, так прилипает к подошвам сапог, что они через месяц оторвались (хорошо на складе выписали новые сапоги, а то и денег не было первое время). Но как только земля подсохнет, кругом одна пыль на дорогах.

В колхозе был клуб со своей художественной самодеятельностью, в которой я тоже участвовал. Была у меня там подруга – работала почтальоном. Еще никак не мог привыкнуть к белому хлебу. В армии то мы его почти не употребляли – в основном только чёрный. Первое время чёрный хлеб я привозил из Краснодара, куда ездил через две недели к брату на выходной и помыться в бане.

Полевые работы на Кубани начинаются в марте, а в апреле цветут сады. Несомненно, это красивая пора. Но я соскучился по своему лесу. Ведь на Кубани его нет, а посажены лесозащитные полосы, и все поля разбиты на прямоугольники или квадраты гектар на сто каждое – есть, где технике развернуться. Сеяли пшеницу, кукурузу, рожь на подкормку скоту, подсолнечник, сахарную свеклу. Был колхозный сад и виноградник.

Когда гостил у Алексея, он меня возил в делянку, где его организация рубила дрова. При заготовке половину дров можно было продать на сторону. Я за четыре дня нарубил четыре машины, две из которых продали адыгейцам. Выручив 800 рублей, я купил себе костюм. В этом костюме и приехал домой…

1993 – 1997

 

Бабы, старики, подростки.

 

Историческая повесть.

 

 

 

ВСТУПЛЕНИЕ.

 

Малая Валькина родина – деревня Петрегино – стоит в центре Пакшеньгского сельсовета. Раньше, в тридцатые годы прошлого века в ней было двадцать два дома и проживало больше сотни человек, т. к. в каждой семье было по пять-шесть человек, но бывало и больше – у Филипповых было десять человек, у Имохиных – десять тоже, у Силуяновых – девять. Потом некоторые дома стали перевозить на Кунаево (Подсосенье), что в полутора километрах от Петрегино. Та деревня моложе, а так как пахотной земли не хватало, то разрабатывались поля на окраинах, и люди переселялись поближе к работе. Даже хутора строились на окраинах Пакшеньги по одному-три дома, а на хуторах Лычном и Текшов было до десятка домов. Всех деревень в Пакшеньге было пятнадцать, из которых шесть уже не существует. Правда в центре Пакшеньги вырос посёлок из трёх двухэтажных домов и трёх небольших улиц, но это не компенсировало того, что было раньше.

На данный момент в Петрегино осталось только шесть домов, в которых проживает только семь человек – один дом пустует, а в остальных проживает по одному пенсионеру. Вот так изменилась деревенская жизнь.

Но Валька помнит, что в 41-м году в деревне было ещё пятнадцать домов, а людей летом на сенокос выходило до сорока человек, включая и подростков, которые тоже помогали, работая с маленькими граблями. В то время и мужиков ещё было много. Хотя все работы делались вручную и на лошадях, всё выполнялось вовремя, будь то весенняя вспашка, посев, сенокос и т.д. А как нарядно одевались бабы и девки на сенокос! Словно на праздник надевали яркие сарафаны, кофточки и платки. Посмотришь с горки на луг, где они работают, то словно цветы на лугу распустились. Даже мужики и парни надевали на сенокос новые сатиновые рубахи, да и штаны не из домашнего холста -«портна», а суконные или матерчатые.

Работали весело, и работа спорилась. Была и выработка хорошая – работали не по 7-8 часов, как сейчас, а по10-12 и более. Утром рано, пока роса на траве, и косить не жарко, и коса идёт легче. Если сенокос был около деревни - до завтрака часа три-четыре люди косили, а потом, позавтракав и немного отдохнув, шли к сену – сначала ворочали и выносили из под кустов на широкое место, потом отобедав гребли, стаскивая его к копне. Сено вилами на копну метал мужик, а на копне стояла баба – принимала это сено и притаптывала. Копны делали не очень большие – 7-10 центнеров, чтобы носить сено было недалеко. Носили сено и мужики, и бабы, а мы – подростки загребали его в валки, и подгребали, что останется, когда унесут ношу. Тогда, в 40-х годах, лошадей на сенокосе не использовали, и лишь позже стали возить сено на них, а в 50-х годах появились конные грабли и косилки, и на гладких покосах стали их применять – сначала на полях, а потом в 60-е годы и на пожнях стали косить, где позволяла площадь. Народу в колхозе становилось всё меньше – стали применять механизмы. Нужно было все площади, отведённые под сенокосы, скосить и сгрести, чтобы заготовить сено не только для общественного стада, но и для личных коров и овец. Раньше для личного скота не давали сенокосов, а косили только по межам или в кустах где-либо в нерабочее время – рано утром или поздно вечером. Сено носили ночью, чтоб не видел бригадир или председатель. Вот такой был порядок до 60-х годов.

Это было вступление к моей повести.

Глава 1.

 

22 июня 1941 года. День выдался солнечный, тёплый, без ветра. В этот день садили в огородах картошку под конный плуг. Все лошади, которые могли ходить с плугом по борозде, были розданы по личным хозяйствам. У Филипповых за плугом ходил сам хозяин – Евгений Филиппович Горбунов, а его жена – Павла Ивановна и дети – Анатолий, Нина и Валентин, кто с ведром, а кто с зобенечкой (корзиночкой), садили в кромку борозды картошку. Бабушка – Марья Фёдоровна обрезала картошку, т.е. у крупных клубней отрезала большую часть без ростков – «жопу» и откладывала отдельно на еду. Семья-то была большая, и картошки на еду потреблялось много. Хотя самый старший сын Иван был уже в армии, да и второй сын Алексей в июне был призван на службу, оставалось ещё пятеро детей, и на тот момент семья у Филипповых состояла из восьми человек. Позже ещё родилось двое, но в 43-м Николая забрали на войну, и осталось девять.

Посадили половину огорода и пошли обедать. В это время в избу вошёл бригадир и сообщил страшную новость – Германия напала на нашу страну и началась война. Бригадиру об этом сообщил нарочный, которого послали из сельсовета. Бригадир попросил отца, чтобы он послал сына Толю верхом на лошади проехать по всем четырём бригадам колхоза и объявить, что началась война. Конюх дал Толе молодую лошадь, помог сесть на неё, и Толя помчался по деревне, крича во всю глотку: «Граждане, началась война!». Сначала проскакал из конца в конец по своей деревне – Петрегино, потом по Заречью, Кунаеву, Антрошеву, непрерывно выкрикивая эту фразу. Люди сразу стали грустными и опечаленными, многие бабы стали плакать, а некоторые и голосить, услышав такую страшную весть.

Когда бригадир ушёл, Павла Ивановна и Марья Фёдоровна заплакали. Ведь Иван и Алексей были уже в армии и в любой момент могли погибнуть. И действительно, Иван служил у западной границы (он был офицером), и в первые дни войны погиб. Алексей всю войну был танкистом и воевал на Украине, на Кубани и закончил войну в Чехословакии, был ранен. За всю войну не было от него ни одного письма, и родители тоже считали его погибшим, но в 46-м году в марте месяце он внезапно объявился – как снег на голову или, как гром среди ясного неба. Какие надо было иметь нервы, выдержку и терпение, чтобы не сообщить родителям о себе в течении пяти лет.

На другой день после объявления войны началась массовая мобилизация мужского населения на фронт. Сначала брали от восемнадцати до пятидесяти лет, а потом и семнадцатилетние подростки пошли воевать, в том числе и третий сын Николай, которого забрали в 43-м году из техникума со второго курса, где он учился на агронома. Воевал с японцами, был пулемётчиком, тоже получил ранение, имел медаль «За отвагу» и другие. Отслужил он на Дальнем Востоке почти восемь лет, в 50-м году приезжал в отпуск, а в 51-м демобилизовался в звании старшего сержанта. Работал в родном колхозе шофёром, жена – учительница. Обоих уже нет в живых, осталось четверо детей, которые тоже имеют свои семьи.

Алексей после демобилизации остался в Краснодаре и работал до пенсии шофёром в той же части, в которой служил, только был гражданским. Женился, остались две дочери, которые тоже имеют свои семьи. Пока был жив и здоров Алексей, то хотя и не часто, приезжал на родину к родителям с семьёй, а больше один с братом Анатолием, который тогда служил на Кавказе в звании офицера.

Алексей помер в 1984 году, Николай в 1987, Анатолий в 1996. Теперь у Филипповых осталось от большой семьи четверо – Нина, Валентин, Тамара и Василий. В родном доме, т.е. на малой родине живёт один Валентин, а остальные по разным местам.

 

Глава 2.

 

Хотя Евгению Филипповичу в ту пору шёл уже 51-й год, ему тоже пришла повестка из военкомата. Мать и жена собрали ему немудрёную котомочку, и назавтра он уехал на лошади в город. Повезла его жена – Павла. Мария Фёдоровна  - его мать и дети проводили его до отвода. Все были в слезах и не надеялись, что его вернут домой. Шёл ему уже шестой десяток, да и глаза болели (была у него катаракта)  - может возраст его учли, может болезнь глаз, а может быть семейное положение, но вернули Евгения Филипповича домой. Назавтра поздно вечером они приехали обратно. И как все обрадовались, что его отправили домой.

В деревне остались бабы, старики и старухи, детвора, а у некоторых грудные дети. Кроме Евгения Филипповича из стариков в Петрегино были Александр Васильевич, Андрей Иванович, Савватий Никифорович, Илья Фёдорович, которого попросту звали «Илюха-хромой», т.к. у него была покалечена нога и не сгибалась в колене (изувечился на лесоповале) – все по фамилии Горбуновы.

Вся основная тяжесть работ легла на плечи баб, стариков и подростков. Особенно трудно было тем бабам, за которыми было закреплено стадо колхозных коров, телят, лошадей, жеребят свиней, овец, кур. Вставали бабы ни свет- ни заря рано утром и шли управлять с колхозным скотом, который в Петрегино был расположен по частным дворам. У Марии Ивановны были во дворе жеребята, у Андрея Ивановича стояли кони, у Евгения Филипповича тоже лошади колхозные, у Агафьи Ивановны – жеребята, потом к ней поместили взрослых лошадей, т.е. езжалых, у Елизаветы Ивановны были телята, у Александры Никаноровны стояли нетели, у Анны Васильевны – лошади. Общественного, т.е. колхозного двора в Петрегино не было, только после войны построили небольшой телятник, а лошади долго ещё размещались по частным дворам. Двором в деревне называют то помещение, где раньше находились свои лошади (когда ещё не было колхозов у каждого хозяина было по одной-две лошади). Сверху этого двора была поветь – помещение для хранения сена. На повети возле стен в полу были сделаны дыры, куда опускали сено в кормушки лошадям. А если кормушка была посредине двора, то дыру делали над ней. Кормушкой в деревне, конечно, - никто не называл, а говорили – «если» (правильно будет «ясли», но в деревне свой говор и наречия). Никто, например, не называл сени коридором, а звали – «мост» - легко и просто. На поветь сено завозилось лошадью по взъезду. У каждой повети был сделан такой взъезд – наклонный настил из брёвен. Места на повети было много, и лошадь с повозкой свободно там разворачивалась. Коровы, овцы и козы размещались по хлевам отдельно от лошадей. В стенах хлевов делались небольшие окошечки – ветреницы, а у дворов побольше были окна. Летом рамки из окошечек выставляли, открывали двери, и хлевы просыхали при сквозняках. Света, конечно, мало было при таких окошечках, но зато зимой было теплее.

Так вот, этим бабам надо было управить с колхозным стадом - коров подоить, убрать навоз, накормить, настелить подстилку в каждое стойло-стайку и, позавтракав быстро идти на работу в бригаду. Весной эти же бабы пахали на лошадях все площади – тракторов тогда не было, боронили тоже на лошадях, а сеяли из лукошка-ситева. Для пахоты выделялись лошади покрепче, а для бороньбы – послабее. Во время посевной лошадям давали хорошее сено, если была возможность, то и овса выделяли немного.

Глава 3.

 

В войну в Петрегино бригадиром была Лидия Кузьмовна, а на Кунаеве командовал бригадой Евгений Филиппович, который до этого был счетоводом в правлении колхоза. Лидия Кузьмовна была молодая, крепкая женщина и пользовалась в бригаде авторитетом и доверием односельчан. Бригадир являлся непосредственным начальником для колхозников и все его наряды и указания выполнялись беспрекословно. Дисциплина труда была хорошая – никто не прогуливал, не пьянствовал, и почти не ругались, если не считать того, когда нас – подростков немного поругают бабы, если что-то не так сделаем, т.е. поучат и чуть поворчат.

Бригадиры, как и скотницы, вставали рано, т.к. до работы нужно было обойти всю деревню и зайти в каждую избу – дать наряд на работу. А потом и самому вместе с рядовыми колхозниками участвовать в выполнении той или иной работы. Особенно доставалось бригадиру в сенокос, ведь бригадир являлся и учётчиком – надо было замерять каждую сотку скошенную колхозником за день, записать это в его трудовую книжку и сказать результат. И так для каждого члена бригады. Каждую пятидневку составлялась сводка о ходе работ в бригаде и предоставлялась в правление колхоза. С дальних бригад эти сводки носили подростки, и им начислялось за это несколько соток от трудодня. Трудодень равнялся ста соткам. До 60-х годов колхозники работали за трудодни (нынче говорят – за палочки). Все сельхозработы были пронормированы. Например, при косьбе начислялось пять соток с одной скошенной сотки, и на один трудодень надо было скосить косой двадцать соток. Крепкие, здоровые бабы выкашивали и по сорок соток за день, т.е. зарабатывали по два трудодня.

В колхозе для каждого колхозника был установлен минимум по выработке  за год – толи 300, толи 350 трудодней. Иначе правление колхоза лишало данного работника кое-каких льгот. В основном, все трудоспособные колхозники этот минимум вырабатывали, а скотницы-доярки и в два раза перекрывали. Для подростков и стариков старше 65-ти лет минимум не устанавливался. Денег тогда на трудодни не давали, а рассчитывали натуроплатой – столько то грамм зерна давали на трудодень или сена на сенокосные трудодни. В урожайные годы хлеба на семью хватало, а когда был плохой урожай зерновых, то колхозники жили впроголодь,  выживая только за счёт своей картошки и молока от своей коровы, которого тоже не хватало на большую семью, т.к. нужно было сдать каждый год государству в виде налога 300 литров от коровы.

Особенно трудно было с хлебом колхозникам в военные годы, а также в 46-м и 47-м годах, когда в стране была разруха после войны. Хлеб в городах получали по карточкам.

Глава 4.

В 30-е годы в Пакшеньге, как и по всей стране, началось раскулачивание зажиточных крестьян. Выгоняли их из своих домов, забирали скот, имущество, а самих увозили далеко на Север или в Сибирь, откуда почти уже никто не возвращался.

В Пакшеньге раскулачили Лодыгина Алексея Ивановича, проживающего в деревне Подгорье и Горбунова Александра Ивановича, жившего в Петрегино. Хотели раскулачить и Евгения Филипповича, но мужики-односельчане собрали деревенский сход и заступились за него, как за трудолюбивого хозяина. Сам же Евгений Филиппович от позора на несколько лет уехал из дома сначала на Пинегу, а потом в Двинской Березник  Виноградовского района. Потом, когда всё успокоилось в стране  (тогда вышла в газетах статья Сталина – «Головокружение от успехов»), он вернулся домой и стал работать в колхозе. А те двое высланных «кулаков» так и не вернулись домой, видимо померли, не дожив до освобождения.

Но половину дома у Евгения Филипповича всё же конфисковали в пользу государства. Перёд дома был двухэтажный и на верхнем этаже была контора Пакшеньгского лесопункта, а на нижнем разместилась сапожная мастерская, где жила техничка Стрюкова с семьёй – мужа у неё не было и она одна растила и воспитывала четверых детей. Сам Евгений Филиппович жил с семьёй в зимовке.

В 30-е годы для зажиточных хозяев давали «твёрдые» задания на заготовке леса в зимний период. Вот и Евгения Филипповича обложили таким заданием. Но так как его в то время дома не было, то вся тяжесть легла на плечи его жены Павлы Ивановны. Рассказывала она потом детям своим, как трудно было работать в лесу, и какую большую норму давали на заготовке леса. И если кто не выполнял этой нормы, того наказывали – урезали хлебный паёк, заносили в чёрный список в стенгазете и т. д. Поднимали на работу задолго до рассвета и в потёмках все шли в делянку. Раскладывали костры и при свете огня валили и пилили деревья. Также и вечером заканчивали работу при свете костров. Все сучки от сосен и ёлок надо было сжечь – такой был порядок. В барак приходили все сырые, уставшие и голодные. Кто-то сварит на ужин похлёбку на печке, а кто и так заснёт – не поужинав, порою, не сняв даже сырой одежды. Вот так тогда мучили людей на лесозаготовках – это была настоящая каторга.

Весной сплавляли лес по речке, а спали на берегу у костра. Обувь была плохая и ноги всегда были сырые. Потом до конца своих дней Павла Ивановна мучалась ревматизмом. Даже на руках пальцы были исковерканы этой болезнью и тяжёлым физическим трудом.

Дома с детьми и по хозяйству управлялась её свекровь – Мария Фёдоровна. Она была крупная женщина. Рассказывала детям как-то тётка – Анна Филипповна – её дочь, что когда косили они на сенокосе с мужем Филиппом Илларионовичем, то Мария Фёдоровна всегда шла первая в прокосе, а муж шёл следом за ней и еле поспевал, да и прокос то у неё был шире, чем у мужа. Сильная была… Когда метали сено в проймы (копны), то она подавала сено вилами с земли, а муж на пройме принимал и утаптывал.

Спасибо бабушке – Марии Фёдоровне, которая вынянчила восьмерых внуков и поставила на ноги, не дав умереть с голоду в годы военного лихолетья. Но двое померли в раннем возрасте – Александр от менингита на седьмом году, и Вера от воспаления лёгких ещё на первом году жизни.

И чего только в голодное время не ели: собирали на полях «пистики» - хвощ, клеверную шишку, ели «дудки» и «моржовки», снимали струнами сок с сосен, весной собирали мёрзлую картошку на поле и проросшие колоски. А бабушка из этого что-нибудь и сготовит для семьи. Хорошего, без примеси отрубей и мякины хлеба, ели редко. В основном питались картофельными пирогами,  которые были из отрубей с примесью толчёной сухой кожуры.  Молока было мало, и на стол ставилась одна крынка на всю семью, из которой хлебали ложками. Хорошо, что держали овец и варили иногда мясной суп, но в основном ели «крупянку» или гороховый суп, если был горох.

Бабушку дети любили и уважали. Кроме ласки она могла и пристрожить, если они сильно расшумятся или подерутся. В доме она считалась «большухой» и сноха – Павла её побаивалась и тоже уважала, да они и не ругались никогда между собой.

Как-то в конце лета, когда уже поспела черёмуха, начальник лесопункта залез на неё и стал ломать ветки. Кто-то сказал Марии Фёдоровне об этом. Она пришла в палисадник и давай ругать этого начальника, мол, если не слезешь сию минуту, то возьму тычину и натычу в одно место. Пришлось ему быстро ретироваться. Вот такая смелая бабка была, что не побоялась начальника выбранить и согнать с черёмухи. Померла бабушка на 82-м году, а её муж умер на седьмом десятке от инсульта. Царство им небесное.

Глава 5.

 

В первые месяцы войны начали приходить в деревню похоронки. Сначала погиб старший сын Евгения Филипповича – Иван. Потом пришла похоронка на соседа Николая Ивановича, через несколько месяцев погибли Василий Ефимович и Николай Савватиевич. Последней пришла похоронка с Дальнего Востока на Владимира Ивановича, воевавшего с японцами. В деревне Петрегино, состоявшей в то время из пятнадцати домов, в каждом третьем доме была потеря отца или сына. Десять человек из пятнадцати, ушедших на фронт, вернулись живыми, хотя большинство были ранены на войне, среди которых и сыновья Евгения Филипповича и Павлы Ивановны – Алексей и Николай. Сын Шуры- «Лешего» Иван попал в плен - был в концлагере, и домой приехал еле живой. Всего сорок килограмм весил, хотя и был ростом метр восемьдесят. Но потом поправился, набрал вес и силу, стал работать на лесозаготовках в лесопункте Шокша, и даже был в числе передовых (стахановцами тогда звали). Сын Павлы Петровны – Николай прослужил всю войну в Архангельске. Там была школа по подготовке радистов – работал инструктором, а после войны служил в КГБ, откуда и вышел не пенсию в звании майора.

Но дело в том, что не все, кто вернулся с войны остались жить и работать в родной деревне. Кто-то уехал в Шокшинский лесопункт на лесозаготовки, который находился в десяти километрах от деревни Петрегино, кто-то обосновался в Вельске. Остались только Михаил Петрович и Николай Евгеньевич. И опять вся тяжесть физического труда и забот по дому легла на бабьи плечи.

Глава 6.

 

Павла проснулась рано и, перелезая на кровати через мужа – Евгения, разбудила и его. Тот по привычке потянулся до хруста в суставах, встал и, надев на белые подштанники штаны из грубого сукна, вышел из горницы в избу. На печи спала его мать-старуха и тоже проснулась, услышав хлопанье дверей. В жарко натопленной горнице спали пятеро детей. Старшему – Николушке тогда было уже пятнадцать лет, и он заканчивал семилетку, второму – Толе -  было тринадцать – он заканчивал пятый класс, а два младших брата – Валька и Санушко были ещё малы и в школу не ходили. Вальке было шесть лет, а Санушку всего три года. Младше его на полтора года была ещё сестра Вера.

Павла, сходив «до ветру», наскоро плеснула в глаза из медного рукомойника, оделась и пошла доить колхозных коров, которые стояли у Савватия во дворе. Из десяти коров нужно было подоить восемь, т.к. две  ещё не растелились. Хотя и не очень хорошо доились коровы, но надаивали за сутки три сорокалитровых бидона. Потом это молоко увезёт на маслозавод Евмений Петрович – старик с Антрошева. Маслозавод, если можно его так назвать находился  в деревне Гора. Там стоял ручной сепаратор и возчики молока со всех колхозов поочерёдно крутили его, отделяя сливки от обрата. Потом эти сливки заливали в деревянную бочку, которая была установлена на подставках, и тоже вращали её, как ворот у колодца. При длительном вращении сливки в бочке взбивались в масло. А из обрата получали казеин, который сушили на солнце на стеллажах. Потом его отправляли в Вельск для какого-то производства. Часть обрата увозилась обратно на телятники и там выпаивалась телятам. А от сливок, когда собьётся масло, оставалась пахта – её увозили на свинарник в корм поросятам. Полученное масло тоже отправляли в город.

Подоив коров, Павла убрала навоз из стойл и дала коровам сена, потом почистила их и пошла домой завтракать. А дома к этому времени свекровь уже истопила печь, управила со скотиной – подоила корову, накормила её и овец, наладила корму курам, которые жили под печью с петухом. Пока топилась печь, она сварила два чугуна картошки, нагрела воды корове и овцам, начистила картошки на пироги, наскала сочней для пирогов – всё утро с работой. Да ещё похлебку нужно поставить какую-то в печь к обеду – семья-то восемь человек как-никак. Старший сын служит в армии – учится в офицерском училище, второй сын Павлы оканчивает курсы трактористов в Вельске и на днях должен приехать домой. Курсы были трёхмесячные, а до них он работал в лесопункте и жил там в бараке, но на выходные приезжал домой. Для всей семьи его приезд был праздником, т.к. всегда привозил с собой  пряники,  конфеты и буханку хлеба или, иногда с мануфактуры какой-то отрез ткани, из которой мать шила ребятам штаны и рубахи. Привозил кусковой сахар, и Евгений щипал его на мелкие куски и давал по кусочку детям к чаю.

Придя домой, Павла разбудила старших и Вальку – нужно идти в школу, а Вальке пасти колхозных коров в поле. Позавтракав, одни шли в школу, а Валька с матерью пошёл выгонять коров к речке на траву, где можно им и травки пощипать и воды напиться, хотя трава в начале мая плохо прощипывалась. Вместе с колхозными в одном стаде ходили и частные коровы, а также телята, которые стояли во дворе у Елизаветы Ивановны. Пас Валька это стадо вместе с дочкой Елизаветы Ивановны Машей, которой тоже шёл седьмой год. А в это время их матери запрягали лошадей в плуг и пахали весь день поля около деревни. Вечером они выпрягли лошадей, увели их на конюшню и помогли ребятам пригнать стадо в деревню. Застали коров во двор в стойла, и началась дойка. Домой Павла пришла уже на закате.

И так было изо дня в день, постоянно. Такая была тогда бабья доля в деревне. Зимой сами скотницы возили корма, часто ездили по сено на реку Чургу за двенадцать километров. Кроме сена коровам давали солому, и её тоже надо было самим привезти с поля и взвесить каждый воз на весах. Весы были установлены около гумна, там находился специальный весовщик, тоже женщина (звали фуражиром). Учитывался каждый килограмм сена и соломы, были установлены нормы кормления и все строго их придерживались. Нормы были так малы, давали коровам в основном солому, а комбикормов тогда и не знали совсем, и к весне коровы так истощают и похудеют, что некоторые и на ноги не могут встать. Помогали им вставать скотницы – соберутся вместе, продёрнут верёвки под животом у коровы и поднимают, а чтобы потом она не упала, под живот пропускали половик, а концы его привязывали к стайке-стойлу. Много весной в колхозе сдыхало коров от голода. Удои были плохие, только летом когда коровы паслись в поскотине, молока давали больше. Часто скот колхозный болел, а на всю округу был  один пожилой ветеринар-самоучка Фёдор Кузьмович. Как-то у Павлы в стаде заболела корова – перестала жевать корм. Павла запрягла лошадь и послала сына Вальку по ветеринара. Фёдор Кузьмович приехал, осмотрел корову и сказал, что она съела мышиное гнездо. Велел поить её льняным отваром. Несколько раз Павла напоила корову, побольше и получше стала давать ей сена, и корова выздоровела.

Глава 7.

Война затянулась… Гитлер рассчитывал на молниеносную войну с Советами, как удавалось ему это сделать с другими странами и захватить почти всю Европу, но не вышло… В начале войны германские войска продвинулись от западной границы далеко вглубь нашей страны и были на подступах к Москве. Но Верховное командование во главе со Сталиным организовало крепкую оборону на подступах к столице. Были созданы отряды Народного Ополчения в помощь действующей армии.  Совместными усилиями было остановлено наступление немецких войск и наша армия нанесла контрудар, отбросив гитлеровцев от Москвы на несколько десятков километров. Тогда и был развеян миф о непобедимости немецкой армии. В этом тоже есть заслуга тружеников тыла, которые под руководством военных инженеров трудились над созданием оборонительных сооружений на подступах к Москве. Сталин даже в опасный момент  не выезжал из столицы и народ ему верил, так же, как и он верил в народ, который выстоял и не пустил врага в Москву. Всё это досталось дорогой ценой…

А с фронта приходили похоронки… Запомнил Валька, как однажды к ним зашла Анна Степановна – мать троих сыновей, которые были на фронте. Она жила на Кунаеве и в этот день ходила на почту, где ей вручили похоронку на второго убитого сына. Зашла в избу вся в слезах, и только села на лавку у порога – зарыдала во весь голос. Павла стала её успокаивать, а она ещё пуще заголосила. Младший Валькин брат Санушко был тогда пяти лет от роду и ещё кривоязычил немного – видя, что чужая тётка заревела, стал дразнить её, говоря: «Вот залевела, ха-ха!». Павла нашлёпала его по заднице, а Степановна вскоре успокоилась. Успокоившись, рассказала: «Вчера молотили мы на гумне. Я подавала снопы к молотилке. Потом почувствовала, чио под фуфайкой за пазухой что-то шевелится. Сняла фуфайку, а оттуда мышь выскочила… вот и подумала я, что это к беде…». Потом ей и на третьего сына пришла похоронка…, никто из её сыновей не вернулся домой – все погибли. Потом Анна Степановна долго возила молоко от колхозных коров с Кунаева и с Петрегино на маслозавод на Гору и часто пела грустную песню «Про улана», сидя на передке.

В последующих главах повествование ведется от имени Вальки.

Глава 8.

Конюхом в Петрегино была Анна Васильевна по прозвищу «Ворона». Это прозвище досталось ей от свекрови, которую в молодости так «окрестили» соседи. Когда-то Осиповна – так звали свекровь Анны Васильевны в деревне – на покосе оставила зобеньку с едой незакрытую и вороны повытаскали у неё оттуда всё съестное. Когда Осиповна пришла обедать – есть было нечего. Вот и смеялись соседи, что проворонила свою павжну (обед) и скормила воронам. Я запомнил Осиповну уже старой и слепой. У Имохи-хромого мать тоже была слепая – в те времена много было стариков слепых. Ведь вечерами сидели с лучиной, а от неё и свет не такой, как от лампы, да и дыму полная изба. Ещё зрение портилось от дыма и пыли при сушке и молотьбе хлеба на овинах. Под овином была сложена печь - каменка и при топке этих каменок люди всё время находились в дыму, вдыхая его и вытирая постоянно глаза от слёз. Пыли тоже хватало при посадке и высадке снопов с овина и при молотьбе, независимо вручную молотили или машиной. Многие от этого болели и чахоткой – туберкулёзом.

Анна Васильевна была крепкая, здоровая женщина. Мужа убили в первый год войны. И осталась она с тремя детьми и слепой свекровью. Во дворе у неё стояли лошади, она их кормила, чистила, поила из колоды у колодца, которая зимой часто обмерзала, и приходилось её обрубать ото льда.

Напротив её дома жил Савватий Никифорович – здоровый и крепкий мужик. К началу войны ему было уже далеко за пятьдесят и его на фронт не взяли, даже в охрану. Мужиков 45-50 лет тогда на фронт не брали, а брали в охрану – охраняли заключённых в тюрьмах и лагерях, а которые и попадали на фронт, то служили где-либо в тыловых частях, хозвзводе или в похоронной команде.

Савватий во время войны, да и после войны, крепко выручал нашу бригаду. Зимой, кроме основной работы он делал дровни и розвальни, ремонтировал сбрую, объезживал молодых лошадей и т.д. Я не помню, чтобы он пилил дрова «лучковкой» (пилой) – с корня срубал дерево топором, рубил на кряжи, привозил домой и дома на улице тоже топором рубил на чурки и колол потом на поленья. К весне у его дома целая гора щепок вытаивала, которые он тоже сжигал в печи. Весной, пока не выезжали в поле пахать, он делал телеги, дроги и сноповицы для возки снопов. Как только начинался сев, он брал ситево и сеял вручную все поля бригады, на которых росли зерновые культуры. По окончании посевной делал мелкий ремонт гумен, амбаров, помогал на мельнице ковать жернова, ремонтировал летние повозки на конюшне – как говорится, был незаменимым в бригаде человеком. В сенокос налаживал остожья, т.е. место для проймы – вырубал длинные жерди – стожары, втыкал их, приносил много веток под пройму, чтоб сено не гнило потом от земли, вырубал четыре подпоры к каждой пройме (подпоры не только поддерживали пройму, чтобы она не упала, но и не давали сену слёживаться и оно лучше просыхало, если было сложено не совсем сухое). Эту работу он делал с утра и до обеда, пока бабы ворочали и сушили сено. После обеда он метал сено в проймы и обычно справлялся с этим делом один. Вот такой был сильный мужик-старик Савватий!

В деревне за глаза звали Савватия «жумрой», т.к. он всё время что-то жевал, как корова жуёт жвачку. Откуда у него появилась такая привычка – никто не знал. Как-то, будучи ещё парнем, он написал своей «масетке» (подруге) письмо и в конце письма сделал приписку: «…выходи за меня замуж, ведь я первосортный кавалер…». Потом это письмо кто-то прочитал, а может и сама «масетка» кому рассказала, и пока был жив Савватий, смеялись над его письмом бабы деревенские.

Слыхал я от своей тётки Анны, что в молодости он играл на тальянке и в любой мороз ходил на гуляния с тальянкой и руки у него никогда не мёрзли. Да и силой был не обижен. На гулянья ходили обычно втроём – Савватий, Енька Филиппов – мой отец и Мишка Гришин с Кунаева – двоюродный брат отца. Они были сильные здоровые парни, и их боялась вся округа – никто не затевал с ними драк и ссор. А кто и пробовал ерепениться, то был бит пудовыми кулаками. Попади под такой кулак…! Но всё же один раз его подловили кулаковские мужики и парни, когда он один поздно вечером шёл после гулянки домой с Погоста. Выскочили гурьбой из кустов, и он не смог убежать от них, т.к. на сапогах были надеты ещё калоши и видимо помешали быстро бежать. Его догнали. Когда он поскользнулся и упал – лежачего и ухрястали (отлупили) до полусмерти. Кое-как он добрался до Горы – до Демидиного дома, где его перевязали, предварительно смыв грязь с лица и головы. Немного отошёл там и с перевязанной головой пришёл домой. Лежал трое суток. В последствии это отразилось на его здоровье.

Овдовел Савватий рано. Жена умерла от чахотки, оставив при нём двоих детей. Сына Николая в первые дни войны убили, а дочь Елизавета сначала с отцом жила, а потом вышла замуж и уехала в Раменье, что в двенадцати километрах от Пакшеньги. По своей натуре Савватий Никифорович был тихий, спокойный мужик – ни с кем не ругался и ни на кого не повышал даже голоса. Все его уважали в деревне, как и Раису Ивановну.

Помню, что у Савватия не было своей бани и он часто мылся у нас в бане. Я с ним мылся несколько раз и запомнил, что он очень быстро мылся – распарится на полке, потом один раз потрётся мыльной мочалкой, ополоснётся «бережиной» (чуть тёплой водой) и одеваться идёт в сенки. На всё это у него уходило 15-20 минут.

Савватий был влюблён в Анну и каждое утро рано выходил из дому, садился перед ним на недоделанный жернов и смотрел на Анну, как она управлялась с конями. Не знаю, как Анна к нему относилась, и были ли у неё какие чувства к Савватию, но он был от неё без ума. В последствии она уехала в соседнюю волость, где потом и померла, а Савватий доживал свой век у дочери в Раменье.

Зимой Анна сама возила сено лошадям. На Чургу она всегда ездила на паре лошадей и привозила два воза сена, да ещё частенько на низ саней наложит сухих кряжей дров, спилив около дороги сухую ель или сосну. Мужа не было, вот и приходилось выполнять и свою, и мужскую работу. Даже веники-мётлы вязала сама, а не просила мужиков-соседей. А как она косила! Сразу вспоминаются слова поэта Некрасова: «…как взмах, так готова копна…». Когда косили на силос сообща, Анна всегда шла в прокосе первой, оставляя позади остальных баб, да и прокос был у неё шире всех – два метра. При косьбе трав на сено каждый косил свой, выделенный бригадиром участок. Бригадир в конце дня замерял и объявлял результаты. У Анны всегда было скошено за день больше остальных. Утром мужики строгали косы напильником и Анне всегда острил косу Савватий. На сенокосе, если Савватий не успевал один метать сено в копну, то и тут выручала Анна – брала в руки сеномётные вилы и подавала сено на пройму-копну. Ноши сена Анна тоже набирала самые большие и, подняв граблями на плечо, тащила к пройме.

Анна одна воспитывала троих детей, после того, как умерла свекровь, и была с ними строга. Старший сын Пашка рос не очень послушным парнем. В школе учился плохо, да и поведение было не лучше – шалил на уроках, матерился, курил за углом или в туалете на переменах.

В здании школы, где он учился, был тёмный коридор без окон и, если все двери в классы были закрыты, то в коридоре было, как в тёмном погребе. Пашка додумался лечь поперёк этого коридора, когда учителям нужно было идти из учительской в классы после перемены. Учительница, шедшая первой, запнулась за него и упала, выронила из рук журнал и тетради и сильно ушиблась. Пашку вызвали к директору. За такое поведение и плохую учёбу его исключили из школы, не дав закончить пятый класс.

Анна, узнав об этом случае, сильно отлупила Пашку подхватом (подхват – чересседельник в упряжке лошади) и прогнала его из дома. Он трое суток прятался по гумнам. Днём, когда мать уезжала за кормами для лошадей, Пашка пробирался задворками домой и быстро поев, брал с собой хлеба и опять уходил и прятался в гумне. На третий день мать сама сходила, нашла его и привела домой. В школе Пашка больше не учился, а пошёл работать в бригаду. Зимой возил лес на лесозаготовках. Потом он уехал в Молотовск (нынче Северодвинск) и там поступил на учёбу в ФЗО на плотника. Потом, отслужив три года в армии, уехал к дядьке в Ленинград, где долго работал в порту грузчиком. Пашка, как и мать не был обижен силой, и профессия грузчика ему была по плечу. Потом жил в Выборге под Ленинградом – там женился, окончил курсы трактористов, и по зову Партии в 50-е годы уехал с семьёй в Казахстан на целину, а оттуда переехал в Братск. Домой на родину приезжал не часто и обычно один без семьи, а т.к. был мой сосед и товарищ, всегда приходил ко мне в гости и мы подолгу сидели с ним за столом за рюмкой водки, вспоминая прошлое и рассуждая про нынешнюю жизнь.

В детстве мы с Пашкой вместе работали в бригаде, играли, бегали на речку купаться и лазили на колхозный огород – ели клубнику и малину. Сторож колхозного огорода Пётр Германович прозвал нас «петрегинскими водолазами». С другим соседом – Борей Павлиным (сыном Павлы Петровны) я не очень дружил – меня больше тянуло к Пашке, хотя он и был старше меня на три года.

Глава 9.

Елизавета Ивановна или Лизка Силуянкова, как её называли в деревне, жила через два дома от нас. У них тоже, как и у нас, была большая семья – она, муж её Андрей Силуянович, свекровь и шестеро детей. Звали их Силуянковыми по отчеству Андрея. Андрей в войну тоже был на фронте и Елизавета одна «тянула» такую ораву. Досталось ей – бедняге за свою нелёгкую жизнь… Правда старшие три дочери были уже почти взрослыми и помогали по хозяйству дома и с колхозным скотом. Зимой, кроме управки со скотиной, рубила хвою, возила корма колхозным телятам,  таскала  воду и поила их. Телята были большие – кормов и воды потребляли много. Сыновья были ещё малы, и всю мужскую работу Елизавета выполняла сама – заготовляла дрова, вязала веники, починивала (ремонтировала) валенки и т.д. Веники она хорошие вязала – любой мужик мог позавидовать.

Весной за Елизаветой закрепляли лошадь, и она пахала колхозные поля целыми днями. Во время работы в поле через два часа давали лошадям отдохнуть, кидали им под морду клок сена, а сами бабы садились на плуг и отдыхали минут двадцать. Перекур этот назывался «залог». Когда кони и люди уставали, кто-нибудь из баб кричал: «Бабы, позалогуем!». Если пахали недалеко друг от друга, «залоговать» собирались вместе и делились последними новостями. На обед лошадей выпрягали и привязывали к дрогам, давали им сена, а сами, если было недалеко, шли обедать домой. Чтобы лошади наелись и отдохнули, обедали часа полтора-два. За это время и люди отдыхали – часок бабы иногда и вздремнут, ведь летом ночи короткие и обычно за ночь не высыпались.

Помнится, как младший сын Елизаветы Володька, которому было всего три года,  играл на своей улице и, заглянув в колодец, упал туда. Тогда бабы пахали рядом с деревней. Мужиков в деревне не оказалось. Кто-то из пацанов сбегал на поле и позвал на помощь баб. Те прибежали,  разобрали вороток у колодца, опустили лестницу и подняли Володьку. Как он там не захлебнулся и не утонул? Воды в колодце на то время было мало, и Володька стоял по шею в воде, держась за стенку сруба. Потом все удивлялись, что он столько времени простоял в холодной воде и даже не заболел. Позднее мы все переболели корью и скарлатиной, а ему хоть бы что….

Летом на сенокосе Елизавета иногда тоже вставала на проймы и топтала сено. Что характерно – у каждой «топтальщицы» форма проймы имела свой вид, и уже все знали – кто какую пройму топтал. У Павлы Ивановны пройма получалась в виде огурца, а у Елизаветы  Ивановны – морковкой, т.е. верх был острый.

На косьбе Елизавета занимала второе место после Анны Васильевны и тоже в отдельные дни скашивала до сорока соток за день. У неё был свой стиль косьбы. Если Анна махала широко – по мужицки, то Елизавета делала прокос поуже, но опять чаще махала, как Павла, и выставляла дальше вперёд правую ногу.

Муж Елизаветы Андрей, придя с фронта, ушёл на лесозаготовки, а т.к. был уже пожилой, то лес не валил, а точил лучковые пилы лесорубам и назывался пилоставом. Там на лесоучастке дружил с какой-то женщиной и приезжал домой не на каждый выходной. Елизавета поначалу сильно ревновала его, а потом притерпелась и не стала так сильно переживать – Андрей помогал семье деньгами и хлебом. Потом он устроил на лесоучасток одну из дочерей – она торговала там в ларьке продуктами и мануфактурой, там и замуж вышла за вербованного москвича.

Деревня Петрегино у нас была дружная, хотя и называли  за глаза друг друга по прозвищам. Так, например, Павлу называли «Волнухой», Анну – «Вороной», Елизавету – «Косачихой», Никаноровну – «Белопахой», Елизавету Никифоровну – «Кутя», её мужа, уже старика Александра Васильевича – «Мудышко».  Екатерину Фёдоровну бранили «Страмчихой», а её мужика – хромого Илюху звали «Сайда», Михаила Петровича, тоже хромого, называли «Меевой» за его малый рост. Евгению Кузьмовну – старую женщину звали «Пуенская толкуша», т.к. она была родом из Пуи, да к тому же толстая и неповоротливая. Шуру-пастуха и его сына Ваньку звали обоих «Лешими» за их большой рост, а Андрея Силуяновича – «Сочнем», т.к. в молодости был непоседа и очень шустрый. Почти у каждого в деревне было прозвище, но в глаза старались так не называть друг друга, разве только когда разбранятся или на празднике во хмелю. Особенно сильно бранился и матерился по пьянке  Илюха-хромой.

Один раз две бабы разодрались в поле на виду у правления колхоза. Правление колхоза тогда находилось в нашей деревне на втором этаже в доме у Василия Кузьмовича. У Василия Кузьмовича было прозвище в деревне «сусменник» - был такой сорт пряников, а его отец, сказывали, раньше торговал, имея небольшую лавочку. Вот к отцу и приклеилось это прозвище, а потом и сыну передалось по наследству. Из окон правления председатель и счетовод (по нынешнему - бухгалтер) увидели, что две бабы дерутся и побежали их разнимать. Бабы таскали друг друга за волосы и мужики их с трудом растащили, а потом и пристыдили, что прямо перед конторой разодрались. Не буду я уж называть их имён. Потом выяснилось, что одной из них дали хорошую лошадь, и она больше пахала за день, а второй дали клячу, на которую нужно постоянно кричать и стежить ремёнкой (ремёнка – большая плётка), т.к. она тихо ходила и часто останавливалась в борозде не дойдя до края поля.

Глава 10.

 

Мария Павловна – жена Шуры-«Лешего» - была невысокого роста, спокойная пожилая женщина. Весной на вспашке ей уже тяжело было ходить за плугом и заносит его на разворотах на краю поля, и она боронила после вспашки на паре лошадей, держась за вожжи и идя сзади борон по пахоте. Надо сказать, что выходить целый день по оранине (пахоте) тоже утомительная работа, и к концу дня борноволоки (так называли людей, которые боронили) сильно уставали и, приехав домой с работы, сначала посидят или полежат на лавке, а потом уже управляются со скотиной и готовят для семьи немудрёный ужин.

Хотя и невелика была во время войны семья у Марии Павловны – она, муж, да дочь Настя – девка на выданье, но они тоже держали корову и овец. Сын Иван был на войне. Иван и Настя были от одного отца, но от разных матерей и, вроде, считались не совсем родными. Впоследствии они даже поженились, и Настя из колхоза уехала в Шокшу на лесопункт, где работал Иван уже после войны. До этого Настя работала в нашей бригаде на разных работах и даже пахала. А вот косить траву у неё плохо получалось – не умела «лопатить» (точить лопаткой) косу. Да и при косьбе всё подворачивала лезвие косы в сторону, отчего коса плохо срезала траву и оставляла некоторые травины нескошенные. И когда гребли сено, бабы сразу узнавали её полоску, мол, это Настя косила. Да ещё и шутили: «Надо привязать её за эти некошеные травины». Так же и над нами – подростками поначалу подшучивали, пока мы гладко не научились косить пожню. Это одновременно была и шутка, и критика со стороны баб. А виновник мотал на ус и потом уже косил лучше и чище. Мы и краснели от стыда, когда какая-нибудь баба скажет такое в чей-либо адрес. А сам-то и подумаешь: «К чему могут привязать тебя…? Ладно, парня есть за что привязать, а девку за что привяжешь?». Вот так и шутили бабы над нами и над Настей.

Однажды косили за Кунаевом на Чубарихе. Насте попался участок с осокой. А осоку надо косить очень острой косой, чтобы не было огрехов. Настя косу наточила плохо, да ещё день выдался жаркий, и  роса быстро обсохла – так у неё и совсем много травы оставалось нескошенной в прокосе. Настя от обиды даже заплакала. Савватий Никифорович взял у неё косу и наточил, как надо – Настя и докосила свой участок. Вообще то на Чубарихе трава была с листком и косилась хорошо, но в сырых местах попадалась и осока. Обычно это сено потом расписывали частникам на заработанные на сенокосе трудодни для овец.

Мария Павловна в то время была уже старенькая и не косила в бригаде, а выполняла разные более лёгкие работы. На гребле сена не таскала его к пройме, а как и мы, подростки, делала валки и подгребала натрушенное. Отец Насти тоже был уже пожилой – летом пас колхозных и частных коров за Кунаевом в поскотине. В деревне все его звали – Шура-пастух. Он всегда волочил за собой длинную вицу, но коров не лупил ею, а только махал на ту корову, которая отбивалась от стада. А его кличка «Леший» передалась не только сыну, но и внуку. Как-то произошёл смешной и курьёзный случай, когда мой брат Николай повстречал сына Ваньки «Лешего» на дороге и спросил, мол, чей ты будешь? Он ответил: «Я из Шокши, Ивана Александровича сын Володька». А так как он был  высокий и здоровый, то Николай произнёс: «Вот какой леший вырос у Ваньки сын-то!». А потом спохватился, что отца «Лешим» бранят, но было поздно – Володька уже отошёл далеконько, и извиняться за сказанную фразу было не перед кем. Николай потом рассказал нам про этот казус – мы долго смеялись.

Глава 11.

 

В крайнем доме от Кулакова жили Серафимовы. Так их звали по Серафиме – седой обходительной старушке. Семья у них небольшая была – бабка Серафима (отчество не помню), её сын Иван Яковлевич, жена Ивана – Александра Демидовна – красивая крепкая женщина, двое детей – слепая дочь Дина и маленький сын Володька. В войну Иван тоже был на фронте, и Александра четыре года жила без мужа, выполняя свою и мужскую работу по дому, а также работала в бригаде на разных работах. Свекровь вела домашнее хозяйство и нянчила Володьку – внука, а также присматривала за слепой внучкой Диной. Весной и летом в солнечную погоду выводила её на завалинку перед домом, сама садилась рядом на скамейку с прялкой и пряла пряжу. Внук ползал тут же у ног на досках. Они держали корову и в голодное время выжили благодаря ней.

Слепой Дине достали где-то книгу специальную для слепых, и она училась читать, водя пальцем по странице, где были выколоты буквы. Так она выучила азбуку для слепых и научилась читать. Потом родители возили её в Москву к профессорам, но и там ей зрение не смогли восстановить.

Иван Яковлевич, придя с войны, немного пожил дома, а затем устроился в Шокшинский лесопункт, а потом и вся семья перебралась туда. Вот так постепенно наша деревня и пустела, пока из двадцати двух домов, насчитывающихся ранее, осталось шесть. Людей тогда в деревне было больше сотни человек, а сейчас осталось всего семеро. В то время люди работали за трудодни и денег не получали – вот мужики и уходили на заработки в лесопункт, а потом и семьи туда свои перевозили. Дома продавали и из деревни их увозили в город или в другие деревни.

Был такой период, что в одну из зим остался я один с матерью в деревне, да и то мать на зиму уезжала к дочерям. Так я вообще был один дома в одну из зим. Становилось жутко в зимние вечера и ночи, хоть волком вой…. Потом приехал домой Васька Силуянков, да с Кунаева три семьи переехали в нашу деревню. Один мужик построил дачный дом на месте дома Александра Васильевича, который был увезён в город. Теперь в четырёх домах живут по одному человеку – пенсионеру, в одном – трое, а в дачном домике – никого. Пока был здоров хозяин дачи Васька Викторович – летом жил здесь, но уже второй год болеет и дача пустует. Правда полтора года жила семья из четырёх человек, но их выдворили, т.к. заплатили за домик только половину стоимости. Вот такая незавидная судьба нашей деревни.

Глава 12.

 

Самая благородная и всеми уважаемая в деревне Петрегино была старушка Раиса Ивановна. Рано овдовев, она в войну, да и после, одна воспитывала троих детей. Конечно, сыновья были уже взрослые и помогали матери по хозяйству. А дочь была ещё мала в то время, когда Раиса Ивановна потеряла мужа. Старшего сына Владимира 1926 года рождения забрали в армию в 43-м году. Служил на Дальнем Востоке, где и погиб во время войны с японцами. Младший сын Николай с 1928 года.

Раиса Ивановна была не очень крепка здоровьем и выполняла в бригаде лёгкие работы. На сенокосе летом в основном только ворочала сено и подгребала. Когда в Петрегино был склад ОРСа (Организация рабочего снабжения), она много лет работала там сторожем, охраняя по ночам склад и магазин. Охраняла она и колхозные амбары с зерном. Никогда ни с кем она не ругалась, и никто не слыхал от неё бранного слова. Бывало, заболит у нашего отца спина, так она придёт вечером к нам, сделает ему массаж, натрёт спину скипидаром -  отцу делалось легче, и он на утро шёл на работу. Была Раиса Ивановна богомольная и на Пасху все бабы нашей деревни ходили к ней и служили молебен - крестились на икону и пели молитвы.

Жалко было Раисе Ивановне уезжать из своего дома в другую деревню. Они продали дом - он и сейчас стоит в Петрегино (купила его моя тётка Анна с Кунаева) и живёт в нём Васька-«Рыжий» - мой двоюродный брат. Когда они перебрались в другую деревню, то она жила там отдельно от семьи в старой избушке – снохи не любят свекровок, да ещё старых и немощных. Незадолго перед её смертью я заходил к ней в избушку – долго разговаривали мы, вспоминая прожитую жизнь. Прожила Раиса Ивановна долго и померла на десятом десятке. До самой смерти у неё было хорошее зрение и память. Даже нитку в иголку вдевала без очков. В день похорон на поминках её вспоминали только хорошими словами. Вот такая была наша деревенская благородная старушка Раиса Ивановна. Царство ей небесное!

 

Глава 13.

 

По соседству с Раисой Ивановной жили Александра Никаноровна и Михаил Петрович. Семья у них была большая – девять человек: мать Михаила Петровича – Мария Дмитриевна, их двое и шестеро детей. Мария Дмитриевна померла от заражения крови. Как-то летом пошла она в больницу, т. к. сильно разболелся зуб. Там зуб ей удалили и велели два часа не кушать. По дороге домой она привернула на Кулаково к своей родне, где её угостили чаем с горячими пирогами. Она не смогла устоять от такого искушения и попробовала «печенюхи» («печенюха» - пироги, шаньги). Видимо  получилось заражение – вскоре и умерла. Её сын Михаил Петрович участвовал в Финской войне, был ранен в ногу разрывной пулей. Потом всё время ходил с палкой и хромал, т.к. нога не сгибалась. В войну и после войны до укрупнения колхозов работал в нашем колхозе счетоводом. Потом работал мельником на водяной мельнице, пока её не размыло и не унесло. Потом до выхода на пенсию работал Михаил Петрович долго секретарём сельского Совета.

Была у Михаила Петровича малокалиберная винтовка и весной, как начнут токовать косачи, он строил шалаш на том поле, куда они обычно слетались на ток, и охотился на них. Выйдет с дому рано утром, чтоб до появления птиц засесть в шалаше. Со всех сторон в шалаше проделает дыры-бойницы и, когда косачи слетятся на поле, то и стреляет из этих бойниц по ним. Так как у этой винтовки выстрел негромкий, то разъярённые в драке косачи и не обращают внимания на звук. По несколько птиц убивал Михаил Петрович за утро и приносил домой. Семья-то была большая, и это было хорошим подспорьем. Бил также зайцев и уток, хотя собаки у него не было. Часто ловил на спиннинг в пруду у мельницы щук.

Александра Никаноровна – его жена – вышла за него замуж во второй раз. С первым мужем она развелась и имела от него сына, который выучился на хирурга и, немного поработав, умер от рака….

Никаноровна – так её звали в деревне – была самая острая на язык и всегда знала все новости, делясь ими на работе с бабами. Она ухаживала за колхозными нетелями, делала другую колхозную работу, также работала в нашем колхозе до укрупнения животноводом-зоотехником. Потом долгие годы до выхода на пенсию носила почту по деревням. Она любила собирать грибы и ягоды  - всегда была первая по сбору ягод среди наших баб. Никто не мог угнаться за ней в этом деле. Правда, на сенокосе при косьбе, качеством и количеством скошенных соток, не была в числе передовых. Но уж на «залогах» и в обед только её и слышно – всех переберёт по косточкам. Не знаю, сильно ли она любила Михаила Петровича, но была очень ревнивая женщина. Был такой случай – правление колхоза находилось на Кунаеве, а Михаил Петрович работал там счетоводом, и хотя был уже не молодой, влюбилась в него одна девка и стала часто захаживать к нему в контору. Не знаю, что серьёзное было между ними или нет, но кунаевские бабы сказали Никаноровне об этом. Она, встретив ту девку на улице, так её отругала и оттаскала за волосы, пообещав ей отрезать голову косой, что та больше не стала встречаться с Михаилом Петровичем и вскоре уехала из дома и вышла замуж.

Никаноровна давно померла от сахарного диабета – очень уж любила она всякое варенье и конфеты и, видимо, из-за этого получился избыток сахара в крови.

Михаил Петрович последние годы жил на Украине у дочери и был уже слепой. Там он и помер на 93-м году жизни. Из долгожителей деревни Петрегино нужно вспомнить ещё участника войны Боровского Павла Силуяновича, который прожил 95 лет и помер у дочери в Вельске.

Глава 14.

 

По другую сторону от Михаила Петровича жил Савватий Никифорович, о котором я уже писал выше. А по левую сторону от Савватия жила старушка Евгения Кузьмовна, родом с Пуи. В молодости она может и была шустрая и стройная, но, как мне запомнилось, она всегда была медлительна в движениях и неповоротливая. На сенокосе мы – подростки всё над ней подшучивали и смеялись. Бывало после «залога» бригадир скажет: «Ну что, бабы, давай поработаем опять…» - и все начинают подниматься с пожни, где сидели. В это время кто-то из подростков крикнет: «Кто последний встанет, к тому лень пристанет!». А т.к. Евгения Кузьмовна была всех старше в бригаде, да ещё и неповоротливая, то всегда поднималась самая последняя. Вот мы и хохочем, мол, к Евгеньюшке (называли её так в шутку ласково) вся лень пристала. Бабы тоже вместе с нами хохочут над ней, а она не обращала на это внимания, и медленно раскачавшись, опиралась одной рукой в пожню, а другой на грабли, и поднимала своё грузное старое тело. Было ей тогда за семьдесят, но на работу в бригаду ещё ходила. Тогда ведь работали, пока могли, до глубокой старости, а некоторые на работе и умирали, как Александр Васильевич, о котором я раньше упоминал. Вот была жизнь…

Евгения Кузьмовна рано овдовела и жила одна в комнате большого дома, где находился магазин ОРСа на первом этаже (дом был двухэтажный), сзади дома был склад, а на втором жила продавец Маруська Буянова с семьёй. Мужа Евгении Кузьмовны Александра Ивановича в тридцатые годы раскулачили и выслали куда-то на Север, где он и помер, как и сотни тысяч других кулаков, которых считали врагами народа и ликвидировали, как ненужный класс общества. А ведь на этих кулаках и держалась раньше Россия. Они давали стране зерно и другую сельхозпродукцию – кормили Россию и продавали за рубеж. Недаром после ликвидации кулаков в стране не стало хватать хлеба, и наступил страшный голод.

Ранее у Александра Ивановича была небольшая лавка, и он торговал продуктами, которые закупал и завозил с Вельска или ещё откуда-то. Дом у них был обшит и побелен белой краской. Под крышей был мезонин, а с мезонина дверь на балкон. Весь фронтон был разрисован, где были изображены звери, и ещё был нарисован мужик с трубкой во рту (видимо сам хозяин) и женщина в красном сарафане – хозяйка дома. У Александра Ивановича был граммофон, и летом по вечерам, когда люди уже были дома, он выносил этот граммофон на балкон и заводил его. Люди, поужинав, выходили на завалинки и слушали музыку.

Из детей у них была только дочь Вера, которую выдали замуж в Судрому, где она и доживала свой век. Евгения Кузьмовна последние годы жила у дочери – там её и похоронили.

Евгения Кузьмовна была спокойная, некрикливая, безобидная старуха. С лихвою хлебнула вдовью долю. Надо было заготовить на зиму сено (держала козу) и дров. Хотя и немного козе нужно сена, но она ещё и веники берёзовые заготовляла, которые козы хорошо поедают. Эти веники она всегда носила попутно с работы. А на дрова, в основном, собирала гнилые жерди и колья, оставшиеся от старой изгороди и отслужившие свой срок и выброшенные, когда ремонтировали изгородь. А этих изгородей тогда было много – деревня была огорожена и каждая усадьба тоже. Кроме того, от Петрегино до Кунаева шла улица, по обе стороны которой была изгородь. Под деревней была поскотина для овец, коз и маленьких телят – тоже была огорожена. За Кунаевым было две поскотины – одна для лошадей, другая для коров, и тоже от полей огораживались изгородью.

Ходит легенда, что у Александра Ивановича под домом есть клад, где спрятаны дорогая посуда и драгоценности – никто не знает в каком месте. Евгения Кузьмовна может и знала, но никому не говорила, где именно. Дом долго ещё стоял после смерти Евгении Кузьмовны и считался памятником старины. Хотели его отремонтировать в советские времена, но так и не собрались. Обшивку с рисунками с фронтона увезли куда-то, крыша прохудилась, и начали гнить потолок и стены. Когда появился в деревне фермер Володька, он трактором при помощи троса раздёргал стены и брёвна развёз по деревне на дрова. Себе, вроде, не возил. Я тоже взял несколько чурок от простенков на растопку – лес был в стенах крепкий и очень частослойный – лучина щипалась хорошо. В основном поживился готовыми дровами Васька Боровский, который наволочил брёвен (ему было рядом - через дорогу) и напилил дров не на один год, забив весь дровенник (сарай для дров). Задняя часть дома, где был магазин и склад, ещё раньше была увезена на дрова. Так исчез памятник старины – расписной дом Александра Ивановича.

Глава 15.

От дома Евгении Кузьмовны по той стороне было раньше ещё шесть домов в сторону речки. А я помню только один – дом Ильи Фёдоровича. У них была многодетная семья: сам хозяин, его жена Екатерина Фёдоровна, мать Ильи Фёдоровича Елена (отчество не помню), которая была слепая, двое сыновей и пять дочерей. Илья Фёдорович был хромой и на войну не ходил. Работал в Шокшинском лесопункте, а на выходные дни приходил домой к семье. Помогал заготовить дров, подвезти сена и т.п. Потом во время сплава в Слободе познакомился с женщиной – вдовой и домой стал ходить редко. Екатерина Фёдоровна одна кормила такую ораву. Старший сын был на фронте, младшему Сашке шёл второй год, когда отец их покинул и стал жить в Слободе. Две дочери ходили в школу, одна  была трактористкой в МТС, а две старшие были уже на стороне и сами себя кормили и одевали, не прося с матери ничего. Пока бабка Елена была жива, младшего Сашку оставляли с ней дома. Потом, когда Елена в войну померла, то мать приносила Сашку к нам.

Помнится случай, когда Екатерина Фёдоровна и их сосед – старичок Александр Васильевич разодрались из-за дровень (дровни – зимняя повозка). Бригадир дал им наряд возить навоз со скотного двора в поле. А дровни остались одни хорошие – новые, а другие плохие. На новых раньше ездил Александр Васильевич, а тут их запрягла пораньше его Екатерина Фёдоровна. Вот и произошёл конфликт между ними. Александр Васильевич сказал, чтобы она выпрягла лошадь из этих дровень и запрягла в другие. Но она не послушалась, и он набросился с криком и матом на неё. Свалил Екатерину и начал мять на снегу и давать тумаки в бока (хорошо не в лицо), крича при этом: «…давно я «Матушка» (звали её за глаза  «Матушкой») до тебя добирался! Так вот – получай!». На крик выбежала конюх Анна Васильевна и разняла драчунов. Мы в этот момент шли в школу и были свидетелями этой сцены. Александр Васильевич видимо раньше «имел зуб» на соседку – вот и выложил на неё всю злость. А так был тихий спокойный старичок. Правда, бывало, когда пахал свой огород под картошку, то у него матюгов было много, если лошадь была ленивая и часто останавливалась. От нашего огорода до его участка было метров сто, и мы слышали, как он кричит на лошадь и матюгается. Все его эмоции наружу выливались, хотя слыл молчуном.

Илья Фёдорович любил водку, а когда выпьет, то и побуянить не прочь. Бывало, выяснял отношения с Михаилом Петровичем, да и в Шокше, сказывали, кое с кем дрался по пьянке. Супруга боялась его пьяного и убегала из дома к нам – пряталась. Отец наш был крепкий и сильный - Илья его побаивался и никогда на него не бросался драться, даже не спорил.

Екатерина Фёдоровна умерла раньше и Илья Фёдорович лет семь жил один. Получал небольшую пенсию и с получки всегда напивался. Но денег всех не пропивал, а всегда оставлял на продукты. Случалось, что я находил его пьяного в поле в снегу и тащил домой. Дом был у них ветхий, и зимой в избе даже вода замерзала в ушате, когда мороз был на улице -30-40ºС. Потом он купил дом рядом с нами и тут доживал. Жена моя стирала ему бельё, и он мылся у нас в бане. Когда уже последний год перед смертью не мог ходить в магазин, я носил ему хлеб и продукты. За это он мне отсулил свои ручные часы и я их храню, как память о нём…

Глава 16.

 

Дальше от дома Ильи Фёдоровича к речке было ещё два дома, но я их не помню. Сейчас из шести домов, оставшихся в деревне, старых четыре, а два сделаны не так давно на манер дачных – один из бывшей бани, а другой из старого бруса от списанного скотного двора.

Немного расскажу о нашем соседе, который построил дачный дом и пользовался земельным участком в размере пятнадцати соток восемь лет. Это тоже бывший житель деревни Кунаево Василий Викторович. Ну а фамилия, естественно у него, Горбунов. В нашей деревне кроме одной семьи Боровских все были Горбуновы. Так и на Кунаеве тоже, кроме семьи Фалёвых все были Горбуновы. Василий Викторович жил недалеко от Вельска в деревне Лодыгино (нынче Филяевская). Там у него был свой дом, перевезённый когда-то с Кунаева.

Помню, как лет десять тому назад на заседании Правления колхоза рассматривали его заявление. Он просил, чтобы ему отдали участок  Александра Васильевича в нашей деревне под строительство дома площадью один гектар. Обещал на этом участке растить для колхоза капусту, огурцы и помидоры.  Колхоз, конечно, столько земли ему не выделил, а дали только пятнадцать соток вместе с постройками. Первые два года Василий Викторович строился – построил дом летний, гараж, сараи, баню и хлевушок.  Когда начиналась работа в огороде в летнее время, жил только здесь. Часто ездил на своём «запорожце» домой в Лодыгино. Растил здесь картошку, овощи на грядках, ячмень, сенокосил около дома. Привозил сюда козу, кроликов, бройлеров, а к зиме опять увозил всех обратно. Так продолжалось лет восемь, пока Василий Викторович серьёзно не заболел, да и зрение стало плохое. В 2001 году он помер от сахарного диабета. Для колхоза так ничего и не выращивал, т.к. земли ему не дали. По одно лето участок его не обрабатывался, а траву около дома выкосил Владимир Васильевич (тоже родом с Кунаева). Он ведёт единоличное крестьянское хозяйство и все называют его фермером. В первые годы своей деятельности он хотел заняться скотоводством, и у него в начале в хлеву было две коровы и молодняка голов до шести, но потом сократил поголовье. Дано ему восемь гектар земли, из которых - два гектара сенокосы и кустарник, на остальных садит картошку и ячмень и собирает сено…

Что-то я отвлёкся от своей темы и начал вспоминать хронику и историю нашей деревни, но думаю, это тоже будет интересно знать читателю. Вернёмся назад и продолжим рассказ. Моя мать Павла Ивановна родила десятерых детей, но трое умерли ещё в раннем возрасте.  В военное время наша семья состояла из девяти человек и надо было накормить такую семью, постирать на всех, да нашить кое-какой одежонки. И это всё легло на плечи матери. Даже насчёт обуви она больше заботилась, чем отец – я имею ввиду сапоги и валенки. Сапоги шили мастера из кожи, которую приносил заказчик. А кожи тоже выделывали мастера, и надо было им снести, договориться насчёт цены, сроков и потом забрать готовый заказ. И тут мать всё хлопотала. А сколько валенок надо было скатать. Тоже она искала хорошего мастера и договаривалась с ним, а нас потом отсылала с шерстью, когда уже была договорённость. Помню, я носил шерсть и ходил по валенки и в Мараконскую, и на Кулаково, и на Иванское, и в Лодыгино – везде, где были мастера по валенкам.

Но ведь всем новых валенок не наберёшься, и отец зимой, чуть ли не каждый вечер, починивал их, сидя у светильна, т.к. керосину тогда не было, и освещали избу лучиной. Потом, когда появился керосин, стали зажигать маленькую лампу без стекла, а затем купили со стеклом, и это нам казалось чудом – уроки стали делать при хорошем освещении. Так с лампами жили до 60-го года, пока не провели электричество.

Многие бабы, как я уже писал, кроме работы в бригаде, имели какую-нибудь нагрузку, т.е. ухаживали за колхозным скотом. У нашей матери, как я помню, вначале войны были поросята. А свинарник был на Кунаеве, и надо было ходить туда три раза в день за два километра. Потом матери дали в нагрузку колхозных жеребят. Мы помогали ей всем, чем могли – возили воду с колодца, рубили хвою, давали сено. Днём мать обычно ездила по сено на Чургу за двенадцать километров, а когда не надо было ехать, ходила на работу в бригаду – либо на молотилку, либо возить навоз и т.д…

Я любил ухаживать за жеребятами. Особенно нравилось, когда их объезживали – обычно это делали зимой. Выводили жеребёнка, которому было уже два года, надевали осторожно седёлко, хомут и заводили в оглобли к дровням. Потом тоже осторожно, чтоб жеребёнок не испугался, запрягали его в дровни. Обычно это делали два крепких мужика – один держит крепко по уздцы за обрать, а второй запрягает. Мы -  подростки наблюдаем всё это со стороны и боимся близко подойти. Когда всё готово, один мужик садится в дровни, а другой отпускает удила, и лошадь с места бежит в галоп, как бешеная. Обычно, когда запрягают лошадь в первый раз, то дровни оглоблями направляют в поле, и лошадь сломя голову бежит по снежной целине. Но по снегу бежать тяжело – лошадь быстро устаёт и переходит на спокойный шаг. Первая спесь у неё проходит, и  она делается смирнее. И так делают несколько раз, пока лошадь не превратится из дикой в ручную и послушную. Тогда уже и по наезженной дороге её пускают и мы – пацаны садимся на дровни, чтоб прокатиться с ветерком.

Большинство молодых лошадей обычно быстро укрощались и становились тихими, пословными и смирными, но были и спесивые и боязливые. Помню, была на конюшне одна лошадь по кличке Маргаритка, так она будучи уже взрослая, всё ещё показывала свой норов. Бывало, дадут нашей матери эту лошадь, чтоб съездить по сено, так она от самой конюшни рысью бежит все двенадцать километров без остановки. Ещё у неё был изъян – могла укусить, когда запрягаешь. Лошадь по кличке Мальга была очень пугливая и шарахалась в сторону даже от внезапно вылетевшей птички из под её ног. На ней даже опасно было ездить верхом – так она резко бросалась вперёд или в сторону, испугавшись чего-либо.

Расскажу про один случай. Боронил как-то я на двух лошадях над рекой в полянке. Мне дали тогда Мальгу и на пару с ней ещё молодого коня по кличке Мазик. Я привёз бороны и вальки на дрогах в полянку, запряг лошадей и сел верхом на Мальгу.Объехал несколько кругов нормально, а потом на завороте у края поля, бороны повернулись вверх зубьями и сбрякали. Вот тут-то моя Мальга и ошалела – с места взяла в галоп, увлекая за собой и Мазика. Какое-то время я держался на лошади и боялся, что если упаду, то попаду под бороны и …прощай тогда моя жизнь. А бороны сзади подпрыгивают и брякают, что ещё больше пугает лошадей. Потом я  упал на землю, чудом не попав под бороны. Видимо, в рубашке родился, и не судьба была помереть в поле в двенадцать лет. Привстал и смотрю, как бегут лошади по полю. Потом отцепилась одна борона, а через некоторое расстояние и вторая. Лошади добежали до края поля, перешли на рысь, а потом пошли шагом и стали у межи. Я подошёл к ним, погладил, успокоил, взял за вожжи и повёл к боронам. Осторожно прицепил бороны и опять стал боронить. Верхом уже не садился, а ходил сзади, держась за вожжи. Даже обеих лошадей зауздал, ведь когда лошадь зауздана, её легче сдерживать.

На боронование пашни бригадир обычно посылал пожилых женщин, которым было уже 50-60 лет, а на пахоту посылались помоложе женщины и покрепче, т.к. надо было затаскивать в борозду плуг, да и во время прохода плуга надо было держать его прямо, не отпуская ручек. Но опять же пахарю легче было ходить по борозде, чем по пахоте при бороновании. На лошадь при бороновании садиться не разрешали, кроме нас – пацанов, т.к. мы были лёгкие, и бедные женщины весь день ходили по свежевспаханному полю, управляя лошадьми. Диву теперь даёшься, когда вспомнишь ту работу в военные и послевоенные годы!

Глава 17.

 

Как-то раз мы с Савватием Никифоровичем  поехали на Чургу на трёх лошадях по сено. Я ходил в пятый класс тогда и у меня были зимние каникулы. Савватий ехал впереди, а я сзади. Я немного подзамёрз и, чтоб немного согреться, соскочил с дровень и пошёл за лошадьми, а потом обошёл лошадей и сел на дровни к Савватию Никифоровичу. Дорога шла лесом. Свороток не было, и задние лошади послушно плелись за передней – привыкли, т.к. всю зиму ходили на Чургу по сено. Вот я подсел к нему, и он показал мне на одну очень толстую осину недалеко от дороги. «Запомни эту осину, ведь под ней твой отец Евгений Филиппович чуть концы не отдал» - сказал он мне и поведал такую историю:

«Пилили мы с твоим отцом лет двадцать назад здесь лес – были на лесозаготовке от колхоза. Так вот, Валька, посмотри, вверху у этой осины отломлен толстый сук, который был весом пуда на два. Этот сук и упал твоему отцу на спину, когда мы раскряжёвывали с ним хлыст на брёвна. Тогда отец сразу упал на снег. Очнулся уже он дома в своей избе. Назавтра истопили баню – он кое-как сходил и хорошо попарился. Приходила соседка-старуха и гладила ему спину – боль постепенно и прошла». Впоследствии, как я помню, отец часто после тяжёлой работы мучился спиной.

Надо сказать, что работа в лесу не из лёгких. От темна до темна работали в лесу, а спали в избушке, где вместо печки была сложена каменка и, когда её топили, весь дым шёл в избушку. Вверху под потолком был дымник – дыра, через которую и выходил дым на улицу. Когда дрова протопятся, дыру закрывали, и в избушке становилось тепло. В стене было небольшое окошечко. А в некоторых избушках  вообще не было окна, и освещали внутри лучиной или лампадкой-коптилкой. Из делянки придут люди усталые, сырые, а надо ещё протопить каменку, чтоб согреться, высушить одежду, поужинать, сварив в чугунке картошки или какой-то похлёбки, поспать. Рано утром опять нужно затопить каменку и вскипятить воды на чай, да подогреть супец, если остался от ужина. До рассвета нужно было дойти до делянки и опять весь день валить и кряжевать лес. Из делянок на катища на Чургу лес вывозили на лошадях. Для лошадей у избушки была  огорожена площадка, чтоб не дуло ветром, а внутри были сделаны кормушки для сена. Крыши не было, и бедные лошади стояли под открытым небом. За зиму на лесозаготовках лошади так сильно исхудают, что весной еле ноги переставляют. Некоторые в лесу и помирали, не выдержав всего этого.

Расскажу ещё про Александра Васильевича. Зимой в те дни, когда не было молотьбы, он ездил в лес и заготовлял жерди и колья для изгородей. Перед посевной, когда кора на заготовленных жердях и кольях будет хорошо отслаиваться, он корил их и складывал их на прокладки в штабеля, где они быстро просыхали. Как только оттает земля, Александр Васильевич начинал ремонтировать изгородь. Изгородь тогда называлась огородом, а его называли «огородником». Давали ему старую лошадку, на которой он развозил материал, в те участки, где требовался ремонт. «Перевички», на которые ложились жерди и скреплялись колья, он тоже сам заготовлял в лесу из маленьких ёлочек. Ведь раньше не было проволоки. Надо сказать, что такая изгородь уходит в прошлое. Нынче ставят столбики и к ним прибивают доски или горбыль. С лицевой стороны делают штакетник. Раньше, вместо штакетника был тын, а большинство городили жердями и кольями. Для заезда во двор делали отвод. Я до сих пор огораживаю свой двор жердями и придерживаюсь традиции дедов и отцов.

Глава 18.

 

«Доля ты русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать» - слова поэта Некрасова. Бедные бабы! Как они выдержали и перенесли всё это! За их труд во время, да и после войны каждой не только по медали нужно было дать, а по ордену Героя Социалистического Труда. «Всё для фронта, всё для победы!» - лозунг того времени. Победа ковалась не только на полях сражений, а ещё и самоотверженным трудом колхозников - баб, стариков и подростков.

2001г.

 

Полгода на Кубани.

 

Повесть

 

Глава 1.

 

Середина октября 1958 года. Валька едет в пассажирском поезде «Москва – Краснодар». Отслужил три года в Вологде и демобилизовался 16 октября. До Москвы ехал поездом «Воркута – Москва» и прибыл на Ярославский вокзал.  С Ярославского перешёл на Курский и взял билет до Краснодара, где жил его старший брат Алексей. Подал с Москвы брату телеграмму, и он встретил Вальку утром.

Из вещей у Вальки был всего один маленький чемодан, так он бы мог и сам добраться, но так как ни разу не бывал у брата, хотя и знал его адрес, то решил сообщить о приезде. В тот день Алексей взял отгул с работы и был свободен. Он работал вольнонаёмным шофёром на складе № 222 и развозил продукты по частям воинского гарнизона.  Жил в центре города на Красной улице и имел двухкомнатную квартиру. Имел семью – жену и двух дочерей. Жена Надя работала секретарём-машинисткой тоже в воинской части. Старшая дочь Лиля училась в пятом классе, а младшая Ира – во втором. Тёща его тётя Дуся жила около Сенного рынка, и каждый день навещала их. Вместе с ней в небольшой комнате жила её сестра тётя Оля, и тоже часто гостила у Алексея.

Приехав на троллейбусе с вокзала, Вальку сразу посадили за стол, и брат Алексей выставил бутылку портвейна для встречи. Жена в тот день не работала, и до приезда гостя успела накрыть стол. Покушали, выпили за встречу, и Алексей повёз Вальку на дачу. Дачи располагались далеко за городом и ехали на автобусе, который специально ходил до дачного посёлка и возил дачников по тридцать копеек за билет.

Хотя и была середина октября, но в Краснодаре было тепло и солнечно. Приехав на дачу, оба брата разделись до трусов и стали собирать виноград. Впервые Валька увидел, на чём растёт виноград. От души наелся солнечных ягод. Попробовал яблок, слив, груш, но виноград ему больше понравился.

Дача у брата была большая – два участка по шесть соток – один его участок, а второй тёщи. Но, так как тёща была уже старая и редко ездила на дачу, то её участок обрабатывал и ухаживал за ним Алексей. Кругом всего участка была насажена малина, треть занимал виноградник, в середине участка были грядки с клубникой и под картошкой. Плодовых деревьев было немного, но на каждом уже росли фрукты. Много посылок осенью посылал Алексей домой на родину отцу и матери, которые жили в Архангельской области. Яблоки-то хорошо доходили до места, а виноград часто портился. С родителями были ещё два младших брата и сестра – как они были рады, когда распечатывали посылку с фруктами. Кроме фруктов Алексей посылал иногда крупу, сушку и печенье, за что родители были очень благодарны. Зимой Алексей посылал на родину посылки с семечками, и детвора лузгала их, мать даже продавала их стаканами – всё же была хоть какая-то выручка. До выхода на пенсию Алексей слал посылки домой.

Глава 2.

Братья пробыли на даче почти весь день. Обедали там же. Алексей сварил наваристые щи с тушёнкой, вскипятил чайник и заварил чаю. Там же было у него своё виноградное вино, и чай не понадобился. Закусывали колбасой и свежепросольными огурцами, а на десерт были фрукты. После обеда кое-чего поделали на участке и поехали в город.

Недалеко от их дома находилась чебуречная, где готовили очень вкусные чебуреки и продавали разливное пиво. Братья зашли туда, и Алексей купил две порции чебуреков и по две кружки пива. Хорошо здесь отдохнули и отправились домой. Время было вечернее. За ужином распили ещё бутылку портвейна и проразговаривали допоздна. В квартире было жарко, и братья вышли во двор, где была беседка, увитая виноградом – в ней и вели они непринуждённый разговор.

Утром, позавтракав, Алексей и его жена ушли на работу, дети пошли в школу, а Валька в солдатском обмундировании отправился смотреть город. Погоны сержантские с гимнастёрки снял, чтоб не отдавать честь другим военным. Прошёлся по главной улице города, заглянул в несколько магазинов, сходил на рынок. К полудню стало жарко, и он пошёл на реку Кубань. Искупался в Кубани, но вода Вальке не понравилась, так как была мутноватая, да и течение быстрое.

Когда Валька ехал в поезде из Москвы, то в одном с ним вагоне ехал тоже демобилизованный солдат родом из Краснодара – они познакомились. Звали его Николаем, и он дал Вальке свой адрес. Искупавшись, Валька и направился к нему. Николай был дома с матерью и братом. Вальку встретили дружелюбно, накормили обедом и угостили виноградным вином. Пообедав, они с Николаем пошли в город. Николай, как коренной житель Краснодара, показал ему достопримечательности города, а под вечер они сходили в кино. После кино пошли к Валькиному брату. Там все уже были дома, и Валька познакомил их с другом. Николай с ними поужинал, а потом все вместе сидели опять на улице в беседке. Потом Валька проводил его до троллейбуса.

На следующий день после завтрака Валька опять зашёл к Николаю, и они поехали на дачу брата. Там немного поработали (перекапывали землю под деревьями), пообедали, позагорали в одних трусах, поели фруктов. Валька наложил фруктов в сетку Николаю, и они поехали обратно. К концу рабочего дня подошли на проходную к части, где работал Алексей. Дождались его и втроём пошли в чебуречную. По дороге Алексей купил бутылку портвейна. У Вальки и Николая денег-то не было, вот брат Алексей и покупал всё на свои. Взял опять всем по порции чебуреков, по кружке пива – хорошо посидели втроём.

Так с неделю Валька с Николаем отдыхали после службы, а потом стали искать себе работу. Вначале сходили на завод «ЗиП», где делают разные приборы, но там им отказали за неимением свободных мест. Потом сходили на завод «Краснолит», где делают весы, но там им не понравилось чугунное литьё, так как цех этот вредный для здоровья, хотя на работу их туда брали. Затем, на следующий день пошли в ГАИ – там им предложили работу патрульных автоинспекторов. Придя  домой вечером, Валька рассказал, что хочет идти работать в ГАИ, но брат и его жена отговорили  Вальку от этой работы, мол, «не хватало нам ещё милиционера». Брат посоветовал сходить в краевое  управление сельского хозяйства, мол, там дадут работу по специальности – механиком (до призыва в армию Валька окончил сельскохозяйственный техникум  и получил диплом техника-механика). Придя на следующий день в управление, Валька нашёл там начальника отдела кадров, и тот посоветовал работать разъездным механиком в одном из колхозов, который находился в ста двадцати километрах от Краснодара. В краевом управлении была заявка от колхоза имени Кирова, чтобы прислали им на работу механика. Так Валька получил направление на работу в Павловский район. Но так как после армии тогда был положен месячный отпуск, то у него ещё было дней двадцать в запасе.

Без дела надоело шататься по городу, да и у брата семейный бюджет был не богат. Алексей предложил ему подзаработать, хотя бы на костюм. От их части, где он работал, было выделено несколько солдат во главе со старшиной для заготовки дров. Делянка была выделена за шестьдесят километров от города у подножия горы. Там в основном рос дуб, дикие груши и т.п., но хвойных пород не было. Бригада лесорубов уехала туда раньше и оборудовала там палатку для житья.

Алексей повёз Вальку на своей машине ЗИС-5. Выехали из города, и Валька попросил Алексея дать ему порулить. Скорость у ЗИСа не велика – 60-70 километров в час, и Валька с радостью поехал. Проехав километров двадцать, он почувствовал, что рулевое колесо стало иметь большой люфт и машину повело влево. Хорошо, что не было встречных машин и не случилось аварии. Сбросив газ и притормозив, Валька остановил машину, и видит, что впереди катится запорное кольцо от колеса. Так оно и укатилось в траву за обочину. У дороги паслись коровы, и пастух видел, куда укатилось это кольцо, и принёс его к машине. А вышло так, что на ходу спустило левое переднее колесо и при движении само размонтировалось. У Алексея была запаска в кузове  - они быстро заменили колесо, подняв на домкрате. Приехав в делянку, Алексей познакомил Вальку со старшиной и рабочими-солдатами. Оставил ему провианта надвое суток, а сам уехал обратно в часть, нагрузив в кузов дров. Каждый день он приезжал за дровами, делая по два рейса.

Валька рубил дрова четыре дня и нарубил четыре машины. Была ранее договорённость у Алексея с начальством, что половину дров можно продать, а половина для части. Продали они две машины на восемьсот рублей, и на эти деньги Валька купил себе недорогой костюм, кепку, рубашку и туфли – не всё же время ходить в военной форме.

Поработав потом ещё две недели на даче брата, Валька поехал в колхоз имени Кирова, центральная усадьба которого была в хуторе Первомайском, в десяти километрах от асфальтовой дороги, что шла с Краснодара на станцию Павловская – районный центр.

Глава3.

 

То, что на Кубани называют хуторами, по нашим архангельским меркам, по числу домов ближе подходит к лесным посёлкам, а не к деревням. Там, на хуторе кроме главной улицы, есть и параллельные ей улицы и поперечные – короткие. Дома – хаты небольшие и сделаны в основном из самана. Крыши хат в основном черепичные, но много и соломенных. Кирпичных домов совсем было мало – клуб, контора колхоза и два частных дома. В одном доме жил председатель колхоза, а в другом парторг. Сами хаты, хотя и сделаны из самана, имеют приятный вид, как снаружи, так и внутри, так как побелены и кажутся довольно чистыми. Но не во всех хатах есть деревянные полы. Хата, где устроили на квартиру Вальку, была только наполовину с деревянным полом. В кухне полу не было – ходили по утрамбованной земле, а во второй половине – в спальне был пол и при том даже выкрашен охрой.

Бани общей в хуторе не было, да и частных Валька не видал. А мылись все на кухне в корыте около печки. Валька один раз помылся в корыте, и ему очень не понравилось это мытьё. Он потом, через каждые две недели, ездил в Краснодар, и они с Алексеем ходили в городскую баню. Брат Алексей был толстый и весил около центнера; он ходил в парилку по несколько раз и сбрасывал вес в бане на два килограмма.

Не пекли на хуторе чёрного хлеба, и уже через месяц Валька очень по нему соскучился – не было больше терпения кушать один белый. Когда Валька ездил в Краснодар к брату, набирал с собой обратно несколько буханок чёрного хлеба и ел потом с борщом в обед.

Удивило Вальку ещё то, что не было у них там дров и печки-плиты топили кизяками, соломой или сухими стеблями от подсолнухов. Конечно, морозов на Кубани зимой мало бывает и этим топливом хаты обогревались. У каждой хаты была на улице печка типа буржуйки, и летом в хате не топили, так как днём жара доходила до 40ºС. Но летом Валька там не жил. А только потом, живя на родине на Севере, несколько раз ездил к брату Алексею в гости и узнал, как там бывает летом. В квартире ходили только в одних трусах.

На хуторе у каждой хаты имелся небольшой сад и участок земли под грядки и для картошки. На этом же участке был и туалет, сплетённый из стеблей подсолнуха.

Не понравился Вальке зимний климат на Кубани. В колхоз он приехал в конце ноября. Пока не было дождей, на просёлочных дорогах за машинами поднималось чёрное облако пыли от чернозёма и, если не было ветра, то долго стояло на месте. Пока Валька на остановке ждал попутной машины, досыта наглотался этой пыли. И сразу в душе его зародилось чувство небольшого отвращения к этим местам. Потом, живя полгода на Кубани, Валька соскучился по настоящему лесу. Ведь на родине его – на Севере кругом лес за полями, а на Кубани поля разгорожены лесозащитными полосами по сто-сто двадцать гектар каждое поле. В этих полосах насажены дикие груши, яблони, акации и т.п., которые и высокими-то не вырастают, и на лес мало похожи, не то, что ели и сосны на Севере.

Потом пошли дожди и дороги для машин стали непроезжими, так как чернозём, размоченный дождём, так прилипает к колёсам машин, что они и не крутятся. Даже мотор у машины глохнет, горит сцепление, а иногда выходит из строя коробка передач и задний мост. Тогда уж машину юзом вытаскивает гусеничный трактор, который сам еле ползёт по такой грязи. Наша северная глина меньше прилипает, чем их чернозём в сырую погоду.

Да, зима там очень скверная. Иногда идёшь на работу по морозцу, и даже ноги в сапогах мёрзнут, а на обед идёшь уже по грязи.  Такие «лапти» прильнут к подошвам сапог, что еле волокёшь их – по несколько килограмм грязи на каждом сапоге. У порога каждой хаты стоят либо вилы, либо лопата, чтобы снять большую грязь с сапог. За зиму у Валькиных сапог отлетели подошвы, хотя с осени сапоги-то были новые – солдатские, и подошвы были медными гвоздями прибиты. Разувал сапоги Валька всегда на улице, там их оставлял, если было тепло, а к ночи заносил в сени. Особенно много грязи носили на сапогах в контору колхоза и в клуб, куда приходило много народа. Бедные были уборщицы в это время!

За зиму пребывания Вальки на Кубани в январе месяце было несколько морозных дней, утром морозец доходил до –10-15ºС, но к полудню с солнечной стороны грязь оттаивала и опять прилипала к сапогам. Туфли и ботинки в это время там никто не одевал.

Глава 4.

На попутной машине от асфальтовой дороги в хутор Первомайский Вальку подвезли прямо к правлению колхоза. Шофёр самосвала оказался из того же колхоза – он и представил Вальку председателю.

Председатель Василий Родионович был ещё молодой мужчина лет 35-40 и с охотой принял молодого специалиста к себе в колхоз, определив его разъездным механиком. В распоряжении Вальки была машина-летучка, т.е. походная мастерская, в которой кроме ручного сверлильного станка, да тисков ничего и не было. Правда, кое-какой инструмент был. Типа ножовки по металлу, метчиков, лёрок, свёрл и набора торцовых и рожковых ключей, да ещё газовых, не считая кувалды, молотка, зубил и ножниц по металлу. А сварочный аппарат и токарный станок отсутствовали, да, вроде, в то время эти летучки и не комплектовались на заводе этим оборудованием. Машина-летучка на базе ГАЗ-51 была ещё почти новая, шофёром ездил на ней Фёдор Васильевич. Валька называл его обычно по отчеству – Васильевич.

Побеседовав с председателем колхоза  о предстоящей работе и познакомившись с главным инженером Карпишко Иваном Денисовичем, Валька отправился на квартиру к пожилой одинокой женщине, которую звали тётя Ира. Хата у неё была небольшая – кухня с двумя окнами и плитой-печкой для обогрева помещения и спальня, где было четыре окна, и стояла кровать, на которой спала хозяйка и раскладушка – на ней предстояло спать Вальке. В кухне полу не было, у окна стоял обеденный стол и три табуретки, у дверей висела вешалка под одежду. В спальне был набран пол и даже покрашен, что создавало некий комфорт. Крыша хаты была крыта соломой и кое-где уже протекала. Туалет находился сзади хаты метрах в десяти и был обнесён с трёх сторон стеблями подсолнуха, за неимением досок – сверху даже крыши не было. Тут же рядом были фруктовые деревья с колючками и назывались они жарделями. Ягоды на этих деревьях были сладкие и вкусные. Из них хозяйка делала компот и сушила на зиму. Огород у неё был небольшой, на нем росла картошка и разные овощи. К приезду Вальки в огороде было всё уже убрано, так как заканчивался ноябрь.

Переночевав на новом месте, утром Валька пошёл на работу в гараж. Познакомился там с механиком по автоделу, с заведующим мастерскими, со своим шофёром Фёдором Васильевичем. Вместе с ним осмотрели содержимое походной мастерской. Потом Валька пошёл на склад и кладовщик отвешал ему мяса несколько килограмм, картошки, капусты, свеклы и моркови.  Все эти продукты были даны в счёт зарплаты, и Валька расписался в ведомости. За два раза отнёс всё своей хозяйке, и назавтра она сварила хороший наваристый борщ, добавив в него кроме этих овощей, своих помидор и специй. Надо сказать, что борщ на Кубани готовят отменный.

На следующий день Вальке был дан наряд от главного инженера: ехать на летучке с Васильевичем за запчастями  в станицу Павловская. Вместе с ними поехали автомеханик дядя Петя. Он был одних лет с Васильевичем, поэтому Валька и называл его дядей Петей.

Погода была дождливая, и просёлочная дорога до асфальта раскисла. От самого гаража машину взял на буксир трактор ДТ-54 и волок её до асфальта. Перед выездом на асфальт, Васильевич очистил лопатой грязь с колёс, и мы поехали дальше, а тракторист остался в тракторе и должен был ждать нашего возвращения. Получили по заявке запчасти на складе, предварительно оформив в конторе платёжное поручение и оплатив счёт. Тронулись в обратный путь и, съехав с асфальта, остановились и пообедали. У Васильевича и дяди Пети был взят с собой хлеб и сало с чесноком. Кроме того, у дяди Пети была поллитровка самогона, и он предложил Вальке выпить стопку. Но Валька понюхал её – запах был такой отвратительный, что он отказался от этого зелья, а только взял кусок белого хлеба с салом поесть. Они на троих «уговорили» эту бутылку и, повеселев, стали разговаривать на разные темы. Поинтересовались у Вальки, где служил, откуда родом и т.д…

Тракторист опять взял на буксир машину – поехали малой скоростью по грязи. На колхозном складе их поджидал уже кладовщик Панченко – все трое стали разгружать запчасти. Впервые за свою жизнь Валька увидел живую змею, которая ползла по полке в складе. Ощущение у Вальки было неприятное, а мужики и внимания не обращают – говорят, что это уж, и он не опасен.

Так началась трудовая деятельность у Вальки в колхозе имени Кирова на Кубани. Часто ездили с Васильевичем в мастерские в станицу Ново-Леушковскую, где ремонтировались трактора, и были в мастерской разные  станки. А в колхозной мастерской даже не было своего токарного станка – вот и ездили за каждой ерундой за десять километров. Со станицы Ново-Леушковской каждый день на работу в гараж колхоза ездили трактористы и комбайнёры, которые жили в той станице, где была МТС. Видимо, их переманил в этот колхоз главный инженер Иван Денисович, который до этого работал в МТС заведующим мастерскими. Каждое утро за рабочими посылали машину, чтоб привезти их на работу, а вечером опять отвозили домой. В сырую погоду за ними посылали трактор с тележкой, или  он же  волок на буксире машину с людьми, если она застревала. В зимний период эти люди в колхозной мастерской ремонтировали трактора, комбайны и сельхозмашины. Обед брали с собой и обедали прямо в мастерской гаража. Дороговато обходилась колхозу доставка этих рабочих, но т.к. специалисты они были хорошие, всё это окупалось с лихвой летом.

Глава 5.

 

В колхозе нашлось два земляка Валькиных – один, уже в годах, Иван, родом с Вологодской области (почти земляк), а второй – Юрка с Архангельской области. У Ивана была уже семья и своя хата, а Юрка был ещё молодой и женился недавно. Валька часто ходил к нему в гости, да и Юрка тоже бывал у Вальки частенько. Иван работал слесарем, а Юрка трактористом.

Юрка был заядлый рыболов и несколько раз брал Вальку на рыбалку. С утра около плотины наловят на удочку пескарей, которые хорошо брали на червя. Потом на лодке уплывали вверх по речке и ловили щук на этих пескарей, используя их, как живую наживку, насадив на большой крючок или якорь. Ловили прямо с лодки, закинув короткие удочки в воду. Изловят щук десять, и домой. Тётя Ира пожарит рыбу, а иногда и уху сварит. Пока речка, а звалась она Тихонькая, не замерзла, друзья и увлекались по выходным рыбалкой. Потом стукнул мороз -15ºС, и речка покрылась льдом.

Вечерами к тёте Ире приходила соседка с девчонкой, которая у неё была тоже квартиранткой. Все вместе играли в картишки – в «дурачка». Звали девчонку Галей, и была она детдомовская. И если бы не бельмо на одном глазу, то Валька мог бы и влюбиться в неё. Она по ночам дежурила на ферме, где стояли коровы. Один раз Валька попросился подежурить вместе с ней. Пришли на ферму – она проверила стадо, посчитав коров. На ферму до полночи давали свет от местной электростанции, и там было светло. Они затопили в дежурной комнате плиту, Галя вскипятила на ней кастрюлю молока – напились досыта. Обошли ещё раз всё стадо, выключили свет и легли спать на топчан. Рассказали друг другу кратко свою биографию, познакомившись поближе. Галя (по её словам) оказалась честной девушкой и кроме поцелуя не позволила Вальке распускать руки, хотя у него и было желание к большему. Насильно Валька брать её не стал и, обнявшись, они уснули. Проснулись под утро – было ещё темно, и Галя, засветив фонарь «летучая мышь», пошла проверять коров, а Валька остался спать на топчане. Когда она пришла из коровника в дежурку, то сказала, что не достаёт одной коровы. Тогда с фонарём пошли они искать пропавшую корову. Ночи на юге тёмные – ткни в глаз – не видно. Побродили с фонарём кругом фермы, но коровы не нашли. Начало светать, и Валька ушёл домой, оставив плачущую Галю. Она дождалась доярок, а те, посчитав своих коров, пропажу не обнаружили – видимо, Галя как-то обсчиталась в темноте. Ох, и сильно она переживала, когда не досчиталась коровы, ведь ей бы пришлось отвечать за пропажу. Назавтра она даже не пришла играть в карты, а вскоре рассчиталась из колхоза и уехала в станицу. Так у Вальки и не состоялся роман с девушкой – детдомовкой Галей.

Но роман Валька всё же  завёл – с почтальоном Лидой. Маленького роста, плотненькая, круглолицая, бойкая девушка понравилась Вальке. Познакомились они в клубе во время танцев. Жила Лида на другом хуторе в двух километрах от этого, и Валька после танцев вызвался проводить её до дому. Она была не против этого и обрадовалась провожатому. На их хуторе девчат было много, а парней мало, и она была не занята. У Вальки был фонарик, который освещал им дорогу. Дойдя до места, они не пошли в дом, т.к. там были её родители, а постояли возле хаты, поговорив с час и назначив свидание на будущее. Кино и танцы были в клубе три раза в неделю, и они стали встречаться в эти дни. Валька каждый раз провожал Лиду до дому и все дольше задерживался на свидании, приходя к себе уже поздно ночью. Однажды вечером Лида предупредила Вальку, что завтра её родители уезжают на ночь к родственникам в станицу. В следующий вечер ни кино, ни танцев не было, и Лида не приходила в клуб. Накануне они договорились, что Валентин (так она его называла) придёт к ней вечером и ночует у неё. Еле дождался Валька в тот день вечера, и, как только стемнело, пошёл к Лиде. Придя к ней, он увидел накрытый в кухне стол, на котором были пироги, помидоры, огурцы и стояла бутылка самодельного виноградного вина. Лида была нарядно одета и сияла от радости. Усадила Вальку за стол и стала угощать его вином и закуской, не забывая наливать вино и себе в стопку. После выпитых двух стопок, она забралась к Вальке на колени, и они целовались и обнимались, как во время свадьбы. Потом Лида разобрала кровать, и они легли спать, потушив лампу (электричества в их хуторе тогда ещё не было). Тут-то и свершилась самая страстная любовь у них. Под утро всё же уснули в объятиях друг друга, и Валька чуть не проспал. Когда проснулся, то за окном уже брезжил рассвет, и он, быстро одевшись, пошёл к себе на квартиру. Прошёл два километра, и на улице совсем рассвело. Тётя Ира посмотрела своего квартиранта как-то подозрительно, но ничего не сказала – у самой когда-то была молодость и любовь.

Так незаметно для Вальки прошла короткая кубанская зима, хотя и зимой-то её не назовёшь, по сравнению с северной. Правда, несколько дней в январе выпало морозных. А так как фермы к зиме были не готовы, то при -15ºС кое-где замёрз водопровод и Валька во главе бригады слесарей несколько дней отогревал трубы с замёрзшей водой, откапывая их и грея паяльными лампами. Закопаны в землю трубы были мелко, а голая земля без снега быстро промёрзла. Несколько раз за зиму выпадал снег, но держался только один раз с неделю, а так обычно к вечеру весь таял, создавая непроходимую грязь на дорогах.

Глава 6.

В колхозе была большая свиноферма – за зиму несколько раз на летучке с бригадой слесарей Валька ездил туда ремонтировать оборудование: кормозапарник, «нефтянку», которая через ремённую передачу приводила в движение поршневой насос для подачи воды на ферму. «Нефтянка» - это двухтактный двигатель, работающий на нефти. Обслуживал его молодой парень Сергей, тоже осенью пришедший с армии и живший там же – на хуторе. У него была очень красивая сестра Шура, которая работала на свиноферме. Вообще, весь коллектив там состоял из молодых девчат – целый «малинник».

Весной Вальке несколько раз приходилось бывать на той ферме, и Сергей каждый раз приглашал его к себе домой пообедать. Обедали они обычно  с Сергеем и его матерью втроём, а Шура уходила в другую половину дома – стеснялась, видимо, Вальку, зардевшись, проходя мимо. Один, без бригады, Валька ездил к ним на «велике» (велосипеде).

Однажды Вальку и тётю Иру позвал на вечеринку его земляк Иван Фомин. Жена у него была казачка местная. Тогда День Конституции отмечали 5-го декабря. В этот день и решил Иван позвать к себе гостей. Пришли к Ивану к обеду. Кроме Вальки и тёти Иры были приглашены  Юрка Погорелов с женой и ещё двое незнакомых Вальке. Надо сказать, что основным горячительным напитком на Кубани в то время, да может и нынче, была самогонка, которую гнали из сахарной свеклы, называемой по ихнему бураком.  Напиток крепкий и чистый на вид, но запах от свеклы отвратительный. Валька, понюхав стопку с самогонкой, отказался пить. Хорошо, что у хозяев дома была припасена бутылка водки, и Иван поставил её перед Валькой. Казачки оказались очень общительные и весёлые – выпив по две рюмки, начали громче говорить, шутить, а после третьей затянули песню, которую исполняли очень хорошо, громко и дружно. Потом Иван принёс гармошку, и все начали петь под её аккомпанемент. Валька выучился играть на гармошке в армии и попросил у Ивана, который аккомпанировал, дать ему попробовать поиграть. Сразу же Валька заиграл плясовую – «русского» и все, выйдя из-за стола, пустились плясать. Да так лихо начали отплясывать, что даже стены у хаты затряслись. Тут и частушки появились, которые пели женщины, а мужчины им отпевали, т.е. давали ответную частушку. Досыта наплясавшись, опять сели за стол и выпили по рюмочке. Потом Валька заиграл мелодию солдатской песни и запел (в армии он был ротным запевалой) песню «Жди солдата» - все дружно подхватили, и получился хороший хор. Спев ещё несколько песен и выпив по следующей рюмке, женщины опять пошли плясать.  Тут Валька заиграл им «Семеновну», и одна казачка спела много куплетов под пляску. Мужики в это время курили тут же за столом и восхищались своими дамами. Тётя Ира плясала немного, так как была уже на шестом десятке, но голос у неё был хороший, и она добро пела песни и частушки.  Наплясавшись, женщины опять сели за стол, выпили по очередной рюмке и запели свои казачьи песни. Те, которые Валька знал, подыгрывал на гармошке, а если не знал, то отдавал гармошку Ивану. Тот жил здесь давно и изучил все песни. Ещё Валька играл цыганочку – тут уж все плясали, кроме тёти Иры. Напоследок, после перекура, отплясали ещё «русского» и стали расходиться по домам. Уже в полночь Валька с тётей Ирой пришли домой. Очень хорошо провели праздник – Вальке понравилось.

Потом ещё несколько раз за зиму ходили в гости к другим людям, но там гармошки не было и веселье было не то, как у Ивана.

Глава 7.

Новый год Валька встречал у брата в Краснодаре. Было это в 1959 году. Накануне они сходили в городскую баню, помылись и выпили там по две кружки пива. Дома за ужином у него на троих распили бутылку портвейна. Потом сосед по квартире Епифанович пригласил всех к себе встретить Новый год. Надя – жена Алексея не пошла, и братья сидели без неё. Была там небольшая искусственная ёлка. Гостей пришло немного. И опять горячительным напитком оказался самогон, но только выгнан он был не из свеклы, и запаха сильного не было от него, да к тому же подкрашен был под море розового цвета. Закуску хозяйка квартиры приготовила хорошую – даже чёрная икра была. Сам Епифанович работал в торговле и для него этот деликатес был доступен. Выпили по рюмке за несколько минут до Нового года, проводив старый, и хозяин включил радиоприёмник – прослушали обращение к советскому народу Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущёва с новогодним обращением. Рюмки были уже наполнены, и, когда забили куранты, все встали, чокнулись и ровно в ноль часов выпили за Новый год. Телевизоров тогда ещё не было – слушали по радио музыку и выступление артистов из Москвы. Конечно такого веселья, как было на вечеринках в хуторе, здесь не было и, посидев часа два, Алексей и Валька пошли к себе. Алексей принёс ещё бутылку портвейна, и братья выпили не торопясь, под музыку радио. Жена и дети Алексея спали, и они на кухне потихоньку разговаривали между собой. Посидев с час, пошли спать. Не успел Валька заснуть, как почувствовал, что его тошнит и мутит. Встал с постели и не успел добежать до туалета – его стошнило прямо на ковёр. Окончательно от рвоты освободился в туалете, потом собрал с ковра, сколько мог, но запах и пятна остались. Утром Надя ругала Алексея за то, что он так напоил брата. Вальке пришлось извиниться перед ней – так ему стало стыдно за случившееся, что, позавтракав, он попрощался с ними и уехал к себе на хутор. И потом, когда  приезжал к ним, чтобы помыться в бане, он совестился, стеснялся и стыдился перед невесткой за тот поступок. Хотя и не ругала Надя его за это, но всё равно было неудобно Вальке перед ней, да и Алексею попало из-за него…

Глава 8.

Хотя зима на Кубани и короткая, но Вальке сильно надоела с её капризами и липкой грязью. К весне пришлось покупать новые сапоги, так как у бывших солдатских сапог оторвались подошвы, хотя всё остальное было цело.

Со второй половины марта в колхозе начались полевые работы, и дел у Вальки прибавилось. Часто приходилось на летучке выезжать на поля, где работали трактора на вспашке, бороньбе и посеве. Часто ломались не только трактора, но и сеялки, как зерновые, так и свекловичные и кукурузные. Бывало, задерживались в поле до темноты, помогая трактористам в ремонте и устраняя незначительные поломки. Ну, а если были серьёзные поломки, то тогда трактор буксировали в колхозные мастерские или же в мастерские МТС.

Как-то на тракторе Т-38 забарахлил топливный насос. Сначала думали, что форсунки плохо работают, но, проверив их на стенде, убедились, что они исправные. Стали регулировать насос прямо в поле, но без стенда и практического навыка не смогли добиться нормальной его работы – пришлось везти его в МТС. Там специалист по топливным насосам проверил на стенде и заменил все четыре плунжерных пары, да ещё установил правильно момент впрыска топлива, так как в поле его сбили и не смогли потом правильно установить.

Там, на Кубани впервые Валька познакомился на практике с посадкой кукурузы квадратно-гнездовым методом. Так же впервые увидел свекловичные сеялки, которые высевали свеклу ленточным методом.

Весна – везде весна. С середины марта начало хорошо греть солнце и к апрелю всё зазеленело -  стали распускаться деревья, и это уже радовало глаз. Земля начала подсыхать и уже не стало той липкой грязи, что была зимой. У Вальки продолжался роман с Лидой – они чуть ли не каждый день виделись во время обеда. Валька обедал у тёти Иры, а Лида старалась к этому времени подойти к ним с почтой. Валька выписывал газету и журнал, так что у Лиды был предлог зайти и вручить корреспонденцию, а попутно повидаться с ним и перекинуться несколькими фразами. Правда, при тёте Ире  они оба стеснялись много говорить. Когда Лида выходила из хаты, Валька провожал  до крыльца и там, наскоро поцеловав её, они договаривались о вечерней встрече. Когда в клубе были кино или танцы, они встречались там, и Валька всегда брал два билета – на себя и на Лиду. После клуба они уходили в поле, где были лесозащитные полосы – лучшего места для свидания не найти. Заберутся в середину полосы, сядут на сухие сучки, которые соберут под деревьями и воркуют, как голуби, пока не озябнут. Тут уж их чувства удовлетворяются в полную силу. Обниматься и целоваться Валька любил, не говоря уже о другом… Ведь весной, говорят, «щепочка на щепочку ползёт», не говоря уже о влюблённых, особенно, когда они в юном возрасте.

В клубе был кружок художественной самодеятельности, и Валька с Лидой участвовали в колхозном хоре. Часто давали концерты, танцевали под баян и радиолу. Руководителем художественной самодеятельности был молодой мужчина, он же являлся и баянистом. Молодёжи было много – в основном девчата, парни что-то лениво ходили в клуб.

В колхозе были свои партийная и комсомольская организации, освобождённые парторг и секретарь, т.е. вожак комсомольцев. Парторг обычно ездил с председателем колхоза на «Волге» по бригадам и беседовал с колхозниками, а комсомольский вожак – девчонка, ходила пешком. Потом ей дали от колхоза велосипед, и Валька ставил его на ход – обтёр всю смазку, накачал колёса, закрепил руль и т.п. Частенько Валька брал велосипед у неё на прокат и ездил в другой хутор к Лиде, а иногда и днём по работе на поля и на ферму.

Перед маем зацвели сады, а в лесополосе дикие яблони, груши – такой аромат стоял от них в округе. Не зря сложена песня – «Лучше нету того цвету, когда яблоня цветёт», и. действительно, сады от цвета сделались белыми. Вот такая прелесть в эту пору на Кубани. Да и на Севере – родине Вальки во время цветения черёмухи похожая картина, и запах от черёмухи не хуже, но в большинстве случаев в это время становится прохладной. Так как идёт ледоход на Северной Двине и дует холодный северный ветер. Как и про яблоню, про черёмуху тоже немало сложено песен.

На Кубани Валька впервые увидел речных раков и ел их с пивом. Когда ездили по запчасти в станицу Павловскую или в Тихорецк, то они с Васильевичем набирали бутылочного пива и покупали на базаре раков. Отъехав с главной дороги на свою просёлочную, Васильевич останавливал машину у лесополосы, и они расстилали газету, на которую вываливали раков, а потом потихоньку, не спеша, тянули пиво из бутылок, закусывая раками. Водки не брали, так как стояла жара, а иногда покупали ещё бутылку красного вина типа портвейна. Беседовали на вольные темы, но к концу рабочего дня успевали подъехать к складу и разгрузить запчасти. Часто с ними ездил автомеханик, и втроём уже веселее было беседовать и попивать пивко на природе.

Глава 9.

 

Шестого мая Валька получил плохую весть с родины – пришла телеграмма, в которой сообщалось, что помер отец. Пришлось Вальке срочно рассчитываться и ехать домой на Север. Денег ему дали только тридцать рублей – за месяц, и на дорогу этих денег было мало. Пришлось ему тогда отдать колхозу всю пшеницу и семечки, которые он заработал за полгода, а вернее, продать за бесценок по госцене. Из кассы взаимопомощи колхоза дали ещё пятьсот рублей, так что домой поехал не с голыми руками. Вещей у него был всего один чемодан, а бушлат и сапоги оставил тёте Ире за квартиру.

Отвозил его до автобусной остановки на летучке его шофёр – Васильевич. Валька купил пива, раков и бутылку вина. Выехали с хутора пораньше, а так как было время до прихода рейсового автобуса, они привернули в лесопосадку и там, не спеша, выпили вино и пиво, закусив раками. Простились, честь по чести. Валька надеялся ещё вернуться обратно в их колхоз, но судьба распорядилась по-своему, и больше не пришлось ему свидеться с Васильевичем, тётей Ирой, подругой Лидой, с которой они простились ранним утром в лесополосе, пробыв там почти всю ночь. Ей тоже Валька обещал приехать, уладив все дела дома на родине. Как она плакала…!

На похороны отца Валька так и так бы не успел – пока добирался до Краснодара, а там ещё почти трое суток на поезде надо ехать. Приехал на автобусе в Краснодар к брату. Алексей уговорил Вальку остаться у него дней на десять и помочь на даче. Дали с Краснодара домой телеграмму: «Приехать не сможем. Хороните без нас»…

На даче Валька копал землю, полол грядки, поливал – десять дней пролетели быстро. Почти каждый день за ним приезжал Алексей и, поработав вместе, к ночи ехали к нему домой в город. Каждый раз перед ужином заходили в чебуречную и брали пива или вина и по порции чебуреков.

Потом Алексей проводил Вальку на поезд, и он отправился на Север на родину в Архангельскую область. В Москве, перебравшись с Казанского на Ярославский вокзал и закомпостировав билет, Валька пошёл по магазинам, расположенным недалеко от вокзала. Купил домой гостинцы, себе купил «вельветку» (тогда они были в моде) и кепку-восьмиклинку.

В Вологде поезд делал остановку минут на десять-пятнадцать и Валька успел пройтись по перрону и заглянуть в вокзал, надеясь встретить кого-либо из знакомых (ведь всё-таки жил он здесь три года, когда проходил срочную службу). Но никого из знакомых не было ни на перроне, ни на вокзале. С «тяжёлым» сердцем поехал домой.

С Вологды Валька подал домой телеграмму,  и брат Николай встретил его на вокзале в Вельске на колхозной машине. В тот день он с механиком колхоза Владимиром Афанасьевичем приезжали в Вельск по запчасти. Получив запчасти, поехали домой. Николай по дороге зашёл в магазин и купил бутылку водки и закуски. Отъехали от города несколько километров и остановились у ручья. У дороги стояло три сосны, и мужики поведали Вальке, что это место их остановки и называется  - ресторан «Три сосны». Каждый раз колхозные шофера тут останавливаются и выпивают, а если есть свободное время, то и посудачат с часик за стопкой водки и попьют холодной воды из ручья.

Домой приехали уже под вечер.  Мать вышла на крыльцо вся в слезах встречать Вальку. Кроме матери в родном дому был ещё младший брат Василий, который только что закончил шестой класс. Работник, конечно, он был не велик, и за ужином брат Николай и мать уговорили Вальку не ездить больше на Кубань, а остаться дома и работать в родном колхозе. До этого Николай говорил с председателем и тот пообещал Вальке работу по специальности – механиком.

Так Валька остался  на родине и стал работать в колхозе и вести дома хозяйство вместе с матерью. Написал своей подруге Лиде письмо на Кубань, но адреса своего не стал сообщать. Попросил прощения у неё, за то, что больше не приедет к ним по семейным обстоятельствам. Так закончилась их связь и первая Валькина любовь после службы, которая и длилась-то меньше полугода.

Отдохнув дома с месяц и кое-что сделав по хозяйству, Валька пошёл на работу в гараж. Ему установили ставку  тридцать рублей и тридцать трудодней в месяц. Он не стал большего требовать, видя, что колхоз небогатый.

И началась Валькина трудовая деятельность в родном колхозе, где он и проработал тридцать пять лет до выхода на пенсию…

Полвека.

 

Повесть.

 

Глава 1.

Поезд прибыл на станцию Вельск в 11 часов. Валька вышел на перрон и не успел оглядеться, как к нему подошёл его старший брат Николай, работающий в своём колхозе «Россия» шофёром на грузовой машине ГАЗ-51. Накануне он получил телеграмму от Вальки и, узнав расписание поездов, прибыл за десять минут до прихода поезда. Братья обнялись, поцеловав друг друга. Николай познакомил Вальку с рядом стоящим человеком лет пятидесяти, который оказался механиком колхоза. Был он местным, из деревни Заречье, и звали его Владимиром Афанасьевичем, а по фамилии тоже Горбунов, как и Валька. Вообще, Горбуновых в колхозе чуть ли не половина населения Пакшеньги. Раньше Валька его, может,  и видал, будучи маленьким, но не запомнил.

Забросив небольшой чемодан в кузов машины, Валька сам заскочил туда, и они поехали на склад получать запчасти. Пока Владимир Афанасьевич выписывал в конторе нужные запчасти и оформлял документы, братья, сидя в кабине, беседовали между собой – всё-таки четыре года не виделись. В 1955 году Вальку забрали в армию, а после демобилизации осенью 1958-го он уехал к ещё более старшему брату Алексею в Краснодар – на Кубань. По правде говоря, пока он там жил полгода (смотрите рассказ «Полгода на Кубани»), его всё время тянуло домой – скучал по родным местам. Кто знает, если бы не та телеграмма, в которой сообщалось о смерти отца, может и остался бы Валька там, женясь на казачке. Но, видимо, не судьба…

Глава 2.

Погрузив со склада «Сельхозснаба» запчасти, отправились домой. Валька сел в кузов на деревянное сиденье, сделанное братом специально для пассажиров. По пути зашли в продовольственный магазин, где Николай купил буханку чёрного хлеба, три плавленых сырка и бутылку водки. Отъехали от города шесть километров и свернули с дороги в сторонку. Николай сказал, что это ресторан «Три сосны». И верно, рядом стояло три высоких сосны, а между ними был пень, который служил вместо стола. Тут же лежали коряги, на которые они и уселись. Рядом протекал ручей, из которого шофера брали воду, когда надо было долить в радиатор машины, да и сами пили из него – холодная была вода в ручье. Пока Валька ходил за водой, Николай раскупорил бутылку, а Владимир Афанасьевич очистил сырки и нарезал хлеб. Хотя и не положено механику пить водку с подчинёнными, но тогда этому не придавали значения и не считали зазорным и за панибратство.

Налив в походные пластмассовые стаканчики по сто грамм, все трое чокнулись и выпили за Валькин приезд. Погода стояла тёплая – было 20-е мая. Светило яркое солнце, стрекотали в молодой травке кузнечики, и от всего этого веяло таким приятным и родным, что Валька почувствовал особое удовольствие оттого, что вернулся в родные края. От выпитой водки все повеселели. Николай и Владимир Афанасьевич рассказывали про колхозные дела, а Валька, в свою очередь, поведал им про жизнь на Кубани, о том колхозе, где работал он разъездным механиком.

Выпили по второй стопке, не чокаясь – помянули Евгения Филипповича – отца Николая и Вальки, которого схоронили недавно. И такая тоска взяла Вальку и досада оттого, что не успел на похороны отца. Брат Николай по дороге рассказал о болезни и смерти отца, о похоронах и поминках.

В гараж приехали к концу рабочего дня. Разгрузили запчасти на склад, и Николай отвёз брата домой в деревню Петрегино на родину. Сам же Николай жил в другой деревне, купив там дом. У него к тому времени было уже трое детей, жена Лидия Павловна работала учительницей младших классов, да и тёща Александра Ивановна жила у них.

Увидев на улице машину и Вальку идущего к дому с чемоданом в руке, младший брат Василий и мать выбежали из избы навстречу. Обнялись, поцеловались и все пошли в избу. Мать Павла Ивановна вся в слезах – толи от радости, что сын приехал, толи от горя, что недавно похоронила своего мужа, быстро накрыла на стол. Брат Вася из маленькой горенки (кроме маленькой есть ещё и большая горница) принёс поллитру водки – выпили сначала за Валькин приезд, потом помянули отца. Мать выпила только две маленьких рюмочки, а Вася был ещё мал и ему не подавали. Мало-помалу мать успокоилась и стала расспрашивать Вальку – как он жил на чужой стороне и как живет её старший сын Алексей в Краснодаре. Часа два посидели – поделились новостями,  потом Николай поехал в гараж  ставить машину, а оттуда пешком домой к своей семье, к своему дому. Мать убрала со стола и все пошли спать в горницу. Долго ещё, лёжа на кроватях, говорили они о житье-бытье и про колхозную жизнь. Потом Валька провалился в глубокий крепкий сон и спал до семи часов утра, пока не разбудила его мать. Открыв дверь в комнату, она сказала: «Вставайте, у меня уже горяченька готова». Оба брата поднялись и, выйдя из горницы, увидели на столе уже напечённые шаньги. Маленькие шанежки были сверху помазаны маслом, а одна большая была с ягодами, другая с творогом. Братья умылись из черпухи у колодца. Валька по пояс голый поливал пригоршнями на себя холодную воду, а Вася только руки и лицо помыл. У крыльца нижней избы валялась двухпудовая гиря, и Валька несколько раз выжал её поочерёдно сначала правой, а потом левой рукой, и раз по десять выкинул над головой той и другой рукой. Когда-то, не так и давно, в армии он занимался штангой и вольной борьбой, и вот теперь размял застоявшиеся мускулы. Брату Василию стало завидно, что старший брат так играет с гирей – он нашёл где-то гирю на шестнадцать килограммов и стал тренироваться. Мать из окна наблюдала за сыновьями, как они плескались у колодца, и как легко Валька жал и выкидывал тяжёлую гирю.

За завтраком Валька спросил у матери: «Что нужно сделать в первую очередь в хозяйстве?» Мать сказала: «Развалился совсем хлев у коровы  - нужно делать новый». Но так как лесу на новый хлев не было заготовлен, то она предложила сделать хлев из амбара, что стоял напротив дома через дорогу. Раньше, когда жили единолично, и не было ещё колхозов, в этом амбаре хранили зерно. По обеим сторонам от прохода в амбаре были сделаны сусеки, куда и ссыпали готовое зерно. Окошек в амбаре не делали, только внизу в дверях была сделана небольшая дыра, чтобы туда могла пролазить кошка и ловить мышей. Амбар был ещё крепкий, так как крыша не текла, да и нижние брёвна лежали на камнях, не касаясь земли. Двери были широкие, и корова могла свободно в них пройти.

Вот и принялись братья за постройку. Сначала во дворе под поветью выровняли площадку по размерам амбара, уложили под углы четыре больших камня, и ещё четыре, но поменьше под стены. На другой день сняли крышу с амбара, разобрали его, раскатив брёвна на четыре стороны, разобрали сусеки и пол. Дело было в субботу. Помылись в бане, а вечером пришли гости: Николай с женой и двумя старшими сыновьями – Шуриком и Павликом. Посидели, поговорили, выпили по три стопки водки, а женщины только по рюмке, и договорились, что Николай придёт завтра и поможет перенести брёвна от амбара на хлев.

За день они с Валькой перенесли все брёвна, сложили в стены и успели установить лаги для пола. Обедали и ужинали, конечно, с бутылкой водки – ведь не возьмёт же сын родной платы за работу с матери. Ну, а мать, чем могла, тем и угощала сыновей-работников. Были сварены мясные щи, холодец, жаркое, а вместо чая Валька нажимал на молоко – соскучился по нему. Корова доила хорошо и излишки мать продавала на лесопункте в Шокше. Дома всегда было своё топлёное масло, свежий творог и сметана. Кроме коровы в хозяйстве были овцы и куры. Вообщем, молока, мяса и яйца было в достатке.

Назавтра Валька с Васей набрали пол в хлеве, установили балку и набрали потолок из тех плах, что были на сусеках, правда их чуть не хватило и пришлось отесать пару брёвен. А тесать и кое-что другое делать топором Валька научился в армии, когда на третьем году службы делали парк-стоянку для танков. Вот там-то, кроме специальности наводчика он и научился плотничать под руководством опытного сапёра-плотника.

На следующий день Валька с утра сходил на кладбище и постоял у могилы отца. Рядом была могила бабушки – матери отца и ещё могилка младшего брата Александра, который помер в возрасте семи лет от менингита. Побыв у этих могилок, Валька обошёл всё кладбище и посмотрел на какой могиле какой стоит памятник. Большинство были простые деревянные кресты, но на некоторых были вытесаны памятники. Один такой памятник понравился Вальке, и он решил сделать такой же на могилу своего отца. Придя домой, он взял топор и пошёл в ближний лес. Там нашёл толстую смоливую сосну, срубил её, потом отрубил от комля кряж два метра длиной и вытесал из него толстую плаху. Принёс её домой и в нижней избе, где стоял верстак и где раньше столярничал отец, Валька и сделал памятник. Покрасил его голубой краской, вырезал место для фотокарточки и вставил туда под стекло фотографию отца. Дня через два, когда высохла краска, он снёс памятник на кладбище и поставил на могилку отца. И стоял этот памятник там лет тридцать. Потом уж, когда померла мать, заменил его металлическим, таким, как на могилке матери.

Без хозяина, говорят, и дом сирота. Пришлось Вальке и окна ремонтировать в избе – все шесть окон. Оказалось, что подушки под косяками сгнили, а также и сами косяки подгнили снизу. Мать как-то вечером сходила в соседнюю деревню, где жил хороший столяр-плотник и уговорила его поработать день с Валькой - показать, как отремонтировать окна. Вдвоём они за день заменили подущку у одного окна, обрезали гнилые концы у косяков и наставили новыми. Но под подушкой-то и бревно подгнило, так и то пришлось выпилить и вставить новый обрезок. Кроме того, пришлось ещё заменить и нижний брусок у наружной рамы. Вообщем, хотя и долог летний день, но справились они только с одним окном. Хорошо, что у отца был столярный инструмент да верстак, а бревно под замену было припасено раньше. За работу мастеру мать заплатила три рубля, правда ещё обедали и ужинали вместе и, конечно, не без водки.

Потом Валька сам переделал остальные пять окон, потратив на каждое по дню. Закончив с этим, надо было сделать новые внутренние рамы, которые тоже погнили. И опять мать нашла пожилого столяра в другой деревне и договорилась с ним, чтобы он пришёл на день и показал Вальке, как делать рамы. Назавтра они с Валькой сделали вдвоём одну раму за весь день. Бруски на рамы тоже были заготовлены заранее. Потом Валька сам сделал остальные рамы.

Глава 3.

Но работа работой, а и отдохнуть надо. С неделю, загруженный работой, Валька никуда и не выходил из своей деревни. А потом, в субботу вечером, пошёл в клуб. Сначала было кино, а потом танцы – там и повстречал Валька свою бывшую подругу Инну, которая работала в конторе колхоза бухгалтером. С ней они познакомились ещё два года назад, когда Валька приезжал с армии в краткосрочный отпуск. Дружба у них тогда была какой-то поверхностной. Правда Валька всегда провожал Инну после танцев до квартиры, где она жила у одной бабушки, а в избу тогда они не заходили вместе, стесняясь хозяйки. Дело было в ноябре, и погода была прохладная – постоят на крыльце, пообнимаются, но целоваться Инна стеснялась, и Валька чуть ли не силком целовал её. Но под конец его отпуска она стала податливой и уже не сопротивлялась этому. Однажды так они увлеклись целованием, что оба упали с крыльца, у которого не было перил. Хорошо, что крыльцо было низкое, так не ушиблись. Вот было смеху потом!

Десять суток отпуска пролетели быстро, и Валька уехал опять служить в свою часть в Вологду. Пока служил он, связь держали через письма, а потом он уехал на Кубань, и связь прекратилась. За его отсутствие Инна познакомилась с другим парнем, да и Валька на Кубани нашёл себе казачку. И если б не смерть отца, то кто знает, может, там бы и женился, и остался жить. Но, увы…

В первый же вечер в клубе после почти двухгодовалой разлуки, они встретились. После танцев Валька проводил Инну до квартиры. Тары-бары…и отношения у них наладились. Конечно, дальше поцелуев дело не заходило. Инна была честная девчонка, и большего не позволяла…

Так продолжались у них эти встречи недели три, пока Инна не узнала, что Валька по дороге домой задерживается у одного дома в конце их деревни – там жила молодая женщина, и каждый раз у своего дома поджидала, когда Валька пойдёт домой со свидания. Получалось так, что, проходя мимо, Валька останавливался около неё, и они стояли несколько минут, разговаривая на разные темы. Через дорогу от Нины жила подружка Инны Маша – она-то и сказала Инне, что Валька задерживается около Нинкиного дома, разговаривая с ней. Из окна Машиного дома было всё видно хорошо, так как ночи в июне светлые.

После этого Инна приревновала Вальку к Нинке и сказала, чтоб он больше не провожал и не ходил к ней. Несколько раз ещё Валька проводил Инну, но она не задерживалась – уходила сразу в дом, закрыв на крючок дверь.

Видя такое положение, Валька стал больше задерживаться у Нинки, а потом их встречи переросли в дружбу – завязался любовный роман. Они уходили за деревню к гумнам, и там уже обнимались, целовались и т.д….

Глава 4.

 

А первая любовь пришла к Вальке ещё в седьмом классе. Полюбил он тогда девчонку по имени Ида, которая была родом из Раменья. Любовь эта бала какая-то скрытая. Неизвестно, как Ида реагировала на это, но Валька питал к ней симпатию и какое-то любовное чувство, непонятное ему. Больше всех он заглядывался на Иду, но подойти к ней и признаться в любви у него не хватало смелости. Ида дружила с Лилькой Дубровской и жили они на квартире у одной старушки в деревне Гора. А за Лилькой ухлёстывал их же одноклассник Толька Лодыгин, который был старше Вальки на год. Да и Лилька была старше Иды на год и у неё уже тогда выделялась грудь и фигура была статная, как у взрослой девушки. Толька, не стесняясь хозяйки, приходил к ним на квартиру после школы, а иногда и до позднего вечера засиживался там. Однажды он предложил и Вальке туда придти вечером, зная, что Валька любит Иду. И вот, в один из зимних вечеров, на лыжах Валька и явился к ним. Толька уже был там и все трое сидели за столом, а хозяйка Домида лежала на печи – грела старые кости и слушала, как разговаривает и схохатывает молодёжь. Сначала, войдя в избу, Валька сел на лавку под порогом, а потом, немного насмелившись, подошёл к столу и сел с краю, не снимая верхней одежды, а только сняв шапку. И так он зарделся и покраснел, что даже девчата заметили это и стали хохотать над ним. А Толька подмигнул Вальке, мол, не трусь, смелей себя чувствуй. Весь вечер Валька просидел у них, как скованный, изредка украдкой поглядывая на Иду. Часов в десять вечера пошли они с Толькой по домам, договорившись на завтра опять придти сюда. Но, придя домой, Валька получил нагоняй от отца. А отец Евгений Филиппович был строгий и не отпустил больше Вальку к Иде. Так до конца учёбы и носил любовные чувства он в себе, не смея признаться Иде.

Летом 1951 года после выпускного вечера пути-дороги Вальки Горбунова и Иды Дмитриевой разошлись – Валька поступил учиться в сельхозтехникум в Вельск, а Ида в медицинскую школу тоже в Вельске. Иногда они встречались на улицах города, но кроме обычного «здравствуй», ничего не говорили друг другу, да и Ида всегда была с подругой, которой Валька стеснялся. Курсы медсестёр были двухгодичные и, окончив их, Ида уехала куда-то в другой район…

Глава 5.

С хлопотами по хозяйству незаметно пролетел месяц и, чтоб не прерывался трудовой стаж, Надо было Вальке оформиться и выходить на работу в колхоз. Ещё живя на Кубани, он получал письма с дому, в которых брат Николай писал, что беседовали, мол, с председателем колхоза и, если Валька приедет, то будет работать механиком.

Перед тем, как выходить на работу, Валька сходил в контору и беседовал с председателем Фёдором Савватиевичем. Хотя в то время в колхозе ещё не было денежной оплаты, а работали за трудодни, Валька попросил, чтобы ему ещё и деньгами платили. Договорились, что каждый месяц будут начислять ему тридцать трудодней и, в виде исключения, ещё тридцать рублей деньгами. Деньги тогда были ещё дорогие, и Валька согласился на эти условия, да, если признаться, то он сам столько попросил. Когда работал на Кубани, ему платили тоже по тридцать рублей в месяц и сто десять трудодней, но там трудодень был весомее. На один трудодень там давали пять килограмм пшеницы и двести грамм подсолнечного семени. За полгода, что он там отработал, мог бы получить больше трёх тонн пшеницы и 1200 кг семечек.

В конце июня в понедельник Валька вышел на работу в гараж. Там старший механик Владимир Афанасьевич ввёл его в курс дела, показал всю технику, представил шоферам и трактористам, которых почти всех Валька знал. Так началась трудовая деятельность у Вальки в своём родном колхозе «Россия».

Техники тогда в колхозе было ещё немного – два гусеничных трактора ДТ-54, два колёсных МТЗ-2 и один, тоже колёсный, «Универсал». Были две бортовые машины ГАЗ-51, один самосвал ГАЗ-93 и легковая ГАЗ-69. Кроме этого, были две сеялки, четыре плуга, бороны, культиватор, два зерновых комбайна СК-4, льномолотилка, льноагрегат для обработки льна, шахтная зерносушилка, веялки, триера, одна водяная мельница и одна с приводом от нефтянки. Для подачи воды на фермы работали два ветряка ТВ-8 и два движка ЗИД-4,5, которые приводили в движение водяные насосы, установленные над колодцами около ферм. На некоторых фермах были установлены автопоилки и подвесные дороги для удаления навоза.

В мастерской гаража был токарный станок, который и теперь ещё существует, ручной сверлильный станок, электросварка. Была ещё пилорама и колёсная мастерская. Кузница была на отшибе от гаража, что создавало неудобства. Имелась и своя маленькая электростанция, мощностью всего на 30 кВт, от которой приводились в движение льноагрегат, пилорама, токарный станок, зерносушилка. Но так как электростанция была маломощная, то пилорама и льноагрегат вместе не могли работать, а зерносушилка работала только в ночное время. Коровы доились вручную, а на некоторых дворах поили скот из вёдер, доставая воду из колодца. Вот такая техника и механизация была тогда в 1959 году, когда начал работать Валька.

В том же году начали строить линии электропередач, и в 1961 году во всех деревнях и на фермах зажглось электричество. Сделали и пустили в эксплуатацию новую электростанцию на 50 кВт, и по всему колхозу работало десять подстанций. С того времени и началась электрификация колхоза.

Глава 6.

 

Лето набирало силу и подходило к своей макушке, которая называется Петров день. Раньше этот праздник широко праздновали в Судроме – соседке Пакшеньги. А так как из Судромы в Пакшеньге было много женщин, в своё время невест, увезённых нашими женихами, то и родни было много с той и с другой стороны. У Вальки бабушка и мать тоже оттуда родом, а нынче, уже больше полвека, там живёт его сестра Нина Евгеньевна, в своё время работавшая там агрономом, осеменатором коров, дояркой. Вот она и позвала тогда Вальку в гости на Петров день.

К тому времени у Вальки был куплен велосипед, на котором он ездил на работу. У матери было скоплено немного денег от продажи молока, да и Вальке дали в колхозе небольшие подъёмные, вот он и решил приобрести средство передвижения.

Получив «добро» от председателя и старшего механика, Валька рано утром 12-го июля, покатил на велике (велосипеде) через Раменье в Судрому. А так как по той дороге поехал впервые, то и не знал, как точно ехать, знал только, где свернуть с Вельской дороги. Проехал по лесной дороге километра два. Недалеко от дороги показалась топографическая вышка, которая возвышалась метров на десять над лесом. Чтоб определить точное направление и не плутать по другим дорогам, Валька залез на вышку и с высоты птичьего полёта увидел Судрому, до которой по прямой было не больше 8-10 километров. День был ясный, и с высоты было хорошо видно и Судрому, и Раменье.

Сестра жила за рекой – перевозили туда людей на лодке за небольшую плату. Вместе с великом перебрался Валька на правый берег Ваги. Через десять минут был уже в Боровинке. Там были уже гости – приехали сёстры Владимира (муж Нины) с мужьями и ещё одна незамужняя. Всего собралось человек шесть гостей. Было сварено на поварне пиво и закуплено порядочно водки. Когда Валька вошёл в избу, все уже сидели за столом и были навеселе. Особенно был весел зять Владимир Петрович, которого все попросту называли Володей. Сестра Нина выскочила из-за стола и бросилась Вальке в объятия – давненько не виделись с братом – соскучилась. Вслед за ней выбежал встречать шурина Володя. С остальными Валька поздоровался за руку за столом. На столе были раскрыты рыбники со свежей рыбы, стояли холодец, салат, пироги и шаньги. Вальке сразу налили штрафную стопку водки и заставили выпить до дна. Больше в тот вечер он водки не пил, а нажимал на пиво – деревенское, которое очень любил за  особый вкус.

Хорошо повеселились, попели песен застольных и вечером отправились в клуб в соседнюю деревню. Как такового клуба там за рекой не было, а веселились, плясали и танцевали в гумне. Народу было много, играла гармошка, молодёжь плясала, ходили кадриль и танцевали. И тут Валька увидел свою подругу Нину – она приехала на попутной машине тоже к родне на праздник, но в соседнюю деревню. Валька весь вечер с ней танцевал, ходили кадриль. А зять Володя, будучи сильно навеселе, тот и с круга не сходил – любил плясать под гармошку. Он со своими гостями раньше ушёл домой, а Валька с Ниной были до конца вечера. Потом Валька пошёл провожать её в другую деревню. Дорога шла полем, а слева был лес – вот туда и повёл Валька свою подругу. Выбрали сухое место у опушки в стороне от посторонних глаз и дали волю своим пламенным чувствам – оба соскучились – один по женщине, а другая по мужской ласке. Целовались, обнимались и как-то незаметно оказались лёжа на мягком мху, и «вершину любви» заканчивали в этом положении. На комаров, которых было в лесу порядочно, они и внимания не обращали…

Уже под утро Валька пришёл к сестре. Спал в летней избе, куда тоже комаров много налетело, но он уснул крепким сном и не чувствовал их укусов. Но, встав утром, заметил, что лицо и руки были все в волдырях.

Разбудил его зять Володя, который к тому времени уже нагрел пива и пришёл с братыней хмельного напитка, неся её в одной руке, а в другой держа стакан. Сам он уже был навеселе. Гретое пиво хмельное и приятное – кто пил такое пиво, тот знает, какое это удовольствие. А удовольствие это получается только от поваренного деревенского пива, а не от заводского. Напившись гретого пива, все гости уселись за стол. Тут уже и водка появилась, и начался настоящий пир. От выпитого гости развеселились, и Володя принёс гармошку. Валька взял её, сделал вступительный проигрыш застольной песни и все дружно запели. Исполнили несколько песен, потом хозяин вышел на круг и велел играть «русского». К нему подключились другие, и пошла пляска. Но Володи никто не мог переплясать – всех уморил, включая и гармониста. Все вспотели – пошли на улицу и уселись на берегу. Погода была жаркая и часа два загорали на берегу – пели песни под гармошку. Подходили соседи, слушали, а некоторые и подключались к пению. Комаров днём не было и мужчины разделись до маек.

Тут хозяйка Клавдия Александровна позвала всех обедать, крикнув в открытое окно. После обеда отдохнули, и ближние гости ушли домой, а Валька остался ещё на ночь. Вечером опять сходили на танцы. Нина тоже была там, и Валька танцевал только с ней. Потом проводил Нину в соседнюю деревню, привернув ненадолго в лесок. Так как утром надо было рано вставать и ехать домой, то он раньше вчерашнего лёг спать.

Утром, выпив три стакана гретого пива и позавтракав, Валька в шесть часов покатил на велосипеде домой. Лодка на перевозе была у этого берега, так что переплыли быстро. Через полтора часа он был уже дома, быстро переоделся и успел в гараж на развод.

Глава 7.

 

В этот день – 13 июля старший механик откомандировал Вальку в Вельск на базу «Сельхозтехники» по запчасти, дав ему заявку, платёжное поручение и доверенность. И на поручении и на доверенности стояла печать колхоза «Россия», а также две подписи: одна - председателя, другая – главбуха. Главбухом уже была Хахлина Нина Константиновна – бывшая Валькина подруга.

Вся процедура оформления документов и получения запчастей и новой техники Вальке была знакома. Так как полную машину не загрузить железяками, то основной груз обычно составляли комбикорма для колхозного скота, семена или же груз сельпо. У сельпо не было своей машины, а грузов для населения возили много, особенно много требовалось муки для пекарни. Вот и в этот раз поехали втроём – кроме шофёра и Вальки был ещё грузчик. До города в кабине ехали все трое, а перед городом один залез в кузов – кабина у ГАЗ-51 двухместная, и гаишники могли оштрафовать шофёра или сделать прокол в талоне за нарушение ПДД.

Пока Валька оформлял документы и выносил на эстакаду со склада нужные запчасти, шофёр с грузчиком нагрузили машину – две тонны комбикормов, оставив место под запчасти. Пообедали в городской столовой и поехали домой. В этот раз в магазин не заходили и водки не брали – может немного побаивались молодого механика или стеснялись.

Дорога летом хоть и тряская, но была сухая – за час доехали до дому. Выгрузили запчасти на склад гаража, а потом комбикорм в колхозный амбар, высыпая их из мешков в сусеки. Валька тоже помог разгрузить, ведь шофёр-то был его брат Николай, и не помочь было совестно.

За тридцать пять лет работы механиком бесчисленное число раз Валька ездил в Вельск по запчасти, а также получал новую технику – трактора, машины, комбайны, сельхозмашины и другое оборудование для своего колхоза. Раза два в неделю приходилось Вальке ездить в Вельск, а в остальные дни он работал в гараже, оставаясь за механика. Летом на работу в гараж приходили к семи часам и работали без выходных до осени. Но механики по очереди пользовали выходные дни, так как были не на сдельной оплате, а на ставке, как и все другие специалисты колхоза.

Утром в гараже механик делал развод, т.е. давал наряды на работу шоферам, трактористам и слесарям. Шоферам выписывались путёвки, а трактористы тогда выполняли работу по устному наряду и работали по бригадам. Там, за выполненную работу, бригадир выдавал им справки, и в бухгалтерии, согласно существующим расценкам, начислялась зарплата. Шоферам начисляли зарплату согласно сданным путёвкам. Слесарям и тем шоферам и трактористам, которые были на ремонте, начислял за сделанную работу механик, так как диспетчера и нормировщика в гараже не было. Начисление делалось тоже по расценкам, а если на какие-то виды работ не было расценок, то начисляли почасовую, согласно отработанным часам, и учитывая разряд работы и квалификацию работника.

Без дела механики не сидели. После развода один механик оставался в гараже и контролировал работу ремонтников, давая им нужные советы, а иногда и помогая при ремонте техники. Когда в гараже был старший механик, то Валька после наряда на велосипеде с полевой сумкой, в которой были набор ключей, пассатижи, молоток и отвёртка, объезжал те фермы и скотные дворы, где были установлены автопоилки и подвесные дороги, и устранял неисправности. Особенно часто текли автопоилки – приходилось их разбирать и устранять течь. За ветряками тоже надо было следить – хотя и были там ответственные, но ремонт делали сообща. Много хлопот было с ветряками зимой в сильные морозы, когда замерзала вода в насосе – приходилось отогревать насос горячей водой, которую носили с кормокухни, вытаскивать поршень, удалять лёд из цилиндра.

Глава 8.

В конце лета в 1959 году надо было сделать подвесную дорогу для вывозки навоза на одном из телятников. Дорога, т.е. рельсы нужно было подвешивать на деревянные п-образные опоры. В распоряжении Вальки было два пожилых плотника и один молодой парень Женька, недавно пришедший из армии. Плотники заготовляли столбы и перекладины, а Женька рыл ямки под столбы. Потом ставили столбы и поднимали на них перекладину, опустив их в заделанные «уши». Валька тоже не стоял без дела, а помогал мужикам. Погода стояла хорошая и они с Женькой работали без рубах.

Женька был на год моложе Вальки, но в армии они служили в одно время, так как Вальку не взяли с третьего курса техникума, а дали доучиться до конца. Жил Енька Дунькин (так звали его деревенские) в соседней деревне Подсосенье. Отец его погиб на войне, а мать Авдотья Николаевна поднимала на ноги четверых детей одна без мужа. Старшему сыну Михаилу было много лет (он с 1925 года) и он, как и отец, воевал на фронте, но домой после войны вернулся, погостил с месяц дома и уехал в Молотовск ( нынче Северодвинск). И Енька остался хозяином в дому. Его старшая сестра Мария, окончив семилетку, тоже уехала в Молотовск.

Пока старики-плотники Константин Львович и Михаил Николаевич готовили брёвна, очищая их от коры, Валька с Енькой сходили на соседний коровник и посмотрели, как сделана там подвесная дорога. Валька замерил высоту столбов, ширину пролётов, расстояние между столбами; посмотрели, как крепятся рельсы к балкам. Подготовив брёвна, плотники распилили их по размеру на столбы и стали делать проушины для поперечных балок, а потом и балки изготовили, подогнав их к проушинам. Рельсы крепления подвески и мольки были привезены заранее с базы «Сельхозтехники».

Хотя все были некурящие, но раза два до и после обеда, делали отдых, во время которого вели житейские разговоры. Старики спрашивали молодёжь, мол, когда будут жениться, на что Валька с Женькой отвечали с усмешкой, что «ещё надо найти невест и погулять холостыми». Но в холостяках Женька только с год ходил, а Валька женился через два года. Женька окончил курсы шоферов, и некоторое время работал шофёром, а потом выучился на тракториста, и до выхода на пенсию работал на тракторе. На пенсию он вышел по инвалидности, получив профессиональное заболевание. Был он первоклассным трактористом и имел правительственные награды за хорошие показатели в работе и добросовестный труд. Спиртного он не употреблял, и. может, из-за этого он ушёл с машины, так как все шофера были пьющие, а когда возвращались с Вельска, всегда останавливались в волоку у «ресторана» «Три сосны» и выпивали. Ездили-то обычно все вместе и приостановке предлагали и Женьке выпить, но он отказывался. На тракторе же он работал один – никто не смущает на выпивку.

За неделю смонтировали подвесную дорогу, по которой с одного конца в мольке телятницы потом подвозили воду из колодца, а из телятника вывозили навоз метров за пятьдесят от двора.

Глава 9.

Вот и кончилось первое лето пребывания Вальки в родном колхозе. Наконец, в конце сентября, председатель объявил на предстоящее воскресенье в колхозе выходной, дав работникам полеводства и механизаторам отдохнуть от изнурительного труда, кроме работников животноводства, которые круглый год в то время работали без выходных и отпусков. Тогда вообще отпусков не было ни у кого из колхозников, потом уже стали пользовать отпуска сам председатель колхоза и специалисты. В1960 году и Вальке дали отпуск, когда он отработал год и три месяца.

И вот, в выходной, Валька с матерью поехали по бруснику. Взяли два пестеря, корзины и на лошади отправились вниз по речке за семь километров. Пригласили в товарищи соседку Александру Васильевну и Нину  – Валькину подругу. Так как они обе работали доярками, то все выехали из дому не рано, подождав пока они управятся с коровами и позавтракают. Конюшня находилась во дворе Нининого дома, и все туда собрались к условленному часу. Кроме их поехали ещё на двух подводах восемь человек, среди которых тоже были доярки. Доехали до Вакорихи, распрягли лошадей, привязали к дрогам с сеном, а сами пошли за речку на выруба. Берега у речки Пакшеньги там были высокие и крутые, потому и оставили лошадей на домашнем берегу. Не прошли и полкилометра, как нарвались на ягоды. Столько было брусники – хоть лопатой греби. Все набрали по ноше. Валька с матерью наполнили оба пестеря с верхом, завязав их платками, сделав «губы». Корзины полные тоже завязали. Здорово устали, пока дотащили тяжёлые ноши до повозок. Домой приехали уже в сумерках.

Доярки, не доезжая до дому, пошли на ферму доить коров. Валька отнёс ягоды Нины к ней домой, потом отвёз соседке и, разгрузив свои, отогнал лошадь на конюшню.

В следующий выходной Валька с соседом ещё раз съездили за брусникой. Мать напарила к зиме целый ушат, предварительно провеяла бруснику на ветру, чтобы убрать лишний мусор, да ещё и выбрала на столе, сделав наклонную горку и положив с обеих сторон стола полотенца. За зиму почти все ягоды съедали. Корова  два месяца была в запуске и не доила – вот ягоды и заменяли молоко. Кроме того мать часто пекла шаньги и поливала их ягодами.

Надо сказать, что к тому времени мать Вальки не знала, что у него любовный роман с Нинкой. И когда они вместе ездили за брусникой, то Валька с Ниной, сидя на дрогах, мило переглядывались друг с другом украдкой. А когда собирали ягоды, то старались находиться поближе друг к другу и тоже незаметно для других перемигивались с улыбкой на лицах. Только потом, спустя некоторое время, поздней осенью, пришла к ним тётка Анфиса и поведала эту новость матери, конечно, в отсутствии Вальки.

- Ну-ко, слушай сестрица! Ведь сын-то твой ходит к Нинке на Кулаково, а у ней троё робят, да и мужик в колонии. Неужели он не найдёт в Пакшеньге хорошей девки.

Мать сразу переменилась в лице, узнав от золовки такую новость. Так, сидя вдвоём допоздна, они «перемывали косточки» Вальке и Нинке. Домой в ту ночь Валька пришёл поздно, мать и брат давно уже спали. На утро, пока Валька завтракал, мать прочитала ему нотацию насчёт Нинки. Ругалась, ругалась, дело дошло даже до слёз. Какая мать не хочет счастья своему сыну! Валька, не закончив завтракать, быстро оделся и ушёл в гараж. Весь день он тогда ходил печальный. А с Нинкой они теперь встречались часто, почти каждый день. Еле в тот день дождался вечера, а когда встретились, поведал ей обо всём. Нинка за словом в карман не лезла и сказала,  мол, «на каждый роток не накинешь платок, сколько клубок не вейся, а конец найдётся…»

Сидели они тогда в бане, и разговор у них был невесёлый. Нинка знала, что если тётка Анфиса возьмётся их разлучить, то не отступится, пока не добьётся своего. Ведь ей тоже хотелось, чтобы у племянника была хорошая невеста, а потом жена, и не с тремя ребятами, как Нинка. И сказала тогда Нинка Вальке, чтобы он пока не ходил к ней на свидание. Сделали они, так сказать, небольшой перерыв, но на работе иногда встречались, когда Валька ремонтировал поилки на ферме.

Приближался праздник Октября. В колхозе готовились к нему. К этому дню приурочивали «дожинки» - колхозный праздник, когда все полевые работы уже заканчивались и полеводам давали сразу два дня выходных. В каждой бригаде варили на поварнях пиво – правление колхоза выделяло для этого рожь на солод. Хмель для общей вари приносили на поварню те, у кого были хмельники, а закуску и водку приносили колхозники с дому. И вот, 7-го ноября в 10 часов утра, когда доярки и телятницы управятся со скотиной, все собирались в большой избе и садились за столы. Несколько братынь с пивом уже ждали гостей. Наливали свежее густое пиво в стаканы и всех угощали. А пиво варили хорошие пивовары, и оно всегда получалось отменное. Стопки с водкой стояли перед каждым и ждали, когда их поднимут.

Председатель колхоза и председатель сельского Совета жили в этой же деревне и тоже были приглашены, как самые почётные гости. Первый тост провозгласил Фёдор Савватиевич – председатель колхоза. Надо сказать, что он имел большой опыт работы с людьми, был хорошим организатором и пользовался большим авторитетом среди колхозников, специалистов и районного начальства. Под его руководством колхоз уверенно шёл в гору, становясь богаче, а вместе с этим и колхозники стали жить лучше. Не было оттока кадров, а наоборот – люди семьями ехали в колхоз. Фёдор Савватиевич произнёс краткую речь, и в конце предложил выпить за достигнутые успехи в колхозе и за всех тружеников деревни. Все встали и чокались стопками друг с другом. Потом с короткой речью выступил председатель сельсовета Боровский Николай Константинович.

Хорошо закусывали, пили пиво, и у всех поднялось настроение. Веселье набирало обороты. Появилась гармошка, и начали петь застольные песни. Потом потребовали играть плясовую – началась пляска. Плясали все вместе – мужики и бабы, парни и девки. Гармонист, конечно, уставал и его сменял другой. Вальке тоже приходилось не один пот спустить, играя на гармошке. Его подруга Нинка знала много частушек и сопровождала пляску ими. Наплясавшись вдоволь, опять садились за столы, и пили, кто пиво, а кто водку. И опять полились задушевные застольные песни под мелодичные звуки гармошки. Попели, отдохнули и пошли плясать кадриль. Состояла кадриль из шести частей и каждая часть плясалась под разную мелодию, а именно: первая – под «русского», вторая – под частушки, третья – под «яблочко», четвёртая – под «цыганочку», пятая – под «Семёновну» и шестая – под «светит месяц». Плясали кадриль две пары. И пока пропляшут кадриль, то все устают и вспотеют, включая и гармониста. Одного гармониста сменил другой и начал играть вальс, потом фокстрот. Так продолжалось до поздней ночи, а потом все разошлись по домам.

Наутро, выспавшись и отдохнув, собрались все к десяти утра – и опять веселье с песнями, танцами, плясками, шутками допоздна. Валька мало танцевал с Ниной, а больше с другими девчатами и женщинами, чтобы старухи и бабы меньше судачили про них. Но перемигнуться всегда могли украдкой, а после веселья встречались в условленном месте и давали волю любовным чувствам…

На второй вечер все раньше разошлись по домам, так как 9-го ноября надо было уже идти на работу. Все были довольны праздником, таким весельем и отдыхом  - потом люди с ещё большим энтузиазмом работали на благо Родины и своего колхоза. И не было прогулов по причине пьянки.

Глава 10.

Отпраздновали  колхозники «дожинки» и «красные» дни Октября, и потянулись рабочие будни. Животноводы занимались своим обычным делом. Механизаторы ремонтировали технику, полеводы обмолачивали лён, добывая семена, а на льноагрегате женщины делали льноволокно, паклю и костру, которая шла в подстилку животным и на утепление животноводческих помещений, частных погребов и домов. Шофера возили льнопродукцию в город на заготовительные пункты. Надо сказать, что в то время от производства льнопродукции колхоз получал большие доходы и поэтому этой отрасли в полеводстве уделялось большое внимание, хотя и требовались большие затраты и много рабочей силы. Но это всё окупалось сторицей.

В зимнее время в лесу работала бригада лесорубов, которая заготовляла строевой лес для строительства нового скотного двора и дрова для кормокухонь на фермах, для школы и общественных зданий. Лес и дрова пилили электропилами от передвижной электростанции ПЭС-12/200, которую колхоз приобрёл в соседнем лесопункте. Трелёвочного трактора тогда не было, а вывозили брёвна со стороны на площадку на лошадях. А с площадки уже грузили брёвна вручную на тракторные сани и гусеничным трактором ДТ-54 доставляли к месту назначения. Весной эта же бригада корила брёвна и готовила их для укладки в стены нового двора.

В конце мая, когда земля уже оттаяла, эта бригада приступила к закладке фундамента и возведения стен коровника на сто голов. В сенокосную пору летом бригаду отправляли на заготовку сена. Валька тоже летом ходил на сенокос, помогая бригаде. Даже доярки участвовали в заготовке сена, подоив рано утром коров. А вечером они уходили пораньше остальных – ведь надо было подоить вручную пятнадцать голов.

Нинка с Валькой работали на сенокосе в одной бригаде и часто им на пару приходилось метать сено в пройму. Сенокос Валька любил, хотя и тяжёлая была работа, особенно при ручной косьбе и мётке сена. Но зато было весело. Труд был коллективный, молодёжи было много, но самое главное, что они с Нинкой целый день работали вместе, и это им доставляло большую радость. Молодые девчата и ребята весело шутили друг над другом – от этого работа быстрее спорилась. С дальних концов сено к пройме сваживали на лошади, и Валька с одной из девчонок сопровождали воз с сеном. На кочках частенько воз пружило на бок. Когда воз валился на Валькину сторону, то девки и молодые бабы кричали: « Опять Валян грешон!». А Валька только смеялся на шутку и подзывал ближнего парня или мужика, и они опруживали воз обратно, ставя на место. Подвезя воз к пройме, они упирались в него спереди, а подросток, сидевший на лошади, понукал её, и сено оставалось у проймы.

Если гребли недалеко от деревни, то сено подвозили к пройме на дровнях, а когда работали на речке Пакшеньге или на Чурге, то там возили сено на волокушах, сделанных из двух тонких берёз с поперечиной сзади лошади. Комли берёз служили оглоблями для лошади, а за поперечиной сучки не обрубались – на них ложили сено. К поперечине привязывалась длинная верёвка, которая волочилась сзади. Когда наложат сена, то свободный длинный конец перекидывали поверх сена, потом пропускали его через поперечину и, несколько раз подтянув, завязывали за оглоблю. Вот на таком простом приспособлении и возили сено на дальних покосах.

Сенокосы были в основном по речкам, и молодёжи, особенно ребятам, доставляло большую радость покупаться. Когда было жарко, то на каждом перекуре ребята купались, а девчата и бабы купались в основном по окончании работы. На Чурге у них было своё плёсо, и называлось «бабьим». «Мужицкое» плёсо было у самой избушки и было глубже, по сравнению с «бабьим».

Наскоро отобедав, ребята, скинув с себя одежду и, оставшись в одних трусах, с разбегу прыгали в воду и барахтались и плавали, пока бригадир не даст команду одеваться. С купанием у Вальки было две неприятности, одну из которой можно назвать и травмой. Разбежавшись от избушки, он при падении в воду сделал руки «топориком» и много наклонил на себя. В результате его сразу потянуло  вглубь ко дну. А на дне в Чурге много «утопленников» - старых брёвен, оставшихся от молевого сплава. Вот о такого «утопленника» он и ударился головой и потерял на мгновение сознание. Сидевшие на берегу, наблюдали за ныряльщиками. Они  испугались, что Валька долго не показывается из воды. В том месте, где он нырнул, показалось сначала красное пятно – кровь, а потом и Валька вынырнул с окровавленной головой. Кое-как доплыл до берега, и ребята помогли ему выбраться из воды. У одной девчонки – Тамары Лодыгиной был взят с собой одеколон, а кто-то нашёл чистую марлю – Вальке обработали рану и наложили повязку на голову. Насилу он доработал до вечера, так как потерял много крови и голова кружилась. Вечером на велосипеде он приехал к фельдшеру – она сделала укол от столбняка. За ночь боль прошла,  и утром Валька опять уехал на велике на Чургу. Три дня ходил с повязкой, а потом снял её.

Вторая неприятность при купании на сенокосе приключилась, когда он сильно потный искупался. На другой день у вальки заболело ухо. Пришлось месяц лечиться – было воспаление среднего уха. Ходил на уколы, делали продувание, но больничного не брал, а просто перед обедом посещал больницу.

В те, 60-е годы, дорога на Чургу была плохая и узкая. Машины туда не ходили, а ездили все на лошадях или велосипедах. Так как от дому далеко, то с неделю жили и ночевали там в избушке. При косьбе вставали рано и до завтрака косили. Самая жара стояла в полдень, так что обедали подольше, пережидая её. До ворошения сена кто-то спал, а молодёжь ходили в болото неподалёку и лакомились морошкой и черникой.

Потом в колхозе появился бульдозер – дорогу на Чургу расширили и поровняли, в сырых местах сделали лежнёвки. Людей на сенокос стали возить на машинах каждый день. Оставались  на ночь только те, кто работал на конных косилках – приглядывали за лошадьми. Позднее колхоз купил две самоходные косилки – на одной из них Валька косил пять сезонов. К тому времени у него уже был мотоцикл. Утром с сыном Игорем в пять часов уезжали на косьбу и, проработав до заката, возвращались обратно. Хотя сыну и было восемь лет от роду, но отец брал его в помощники – он отгребал скошенную траву в тех местах, где она была густая и мешала работе косилки. Рабочая скорость у косилки была мала и высокая трава при скашивании не откидывалась полевой доской. Производительность у косилки была небольшая, но два гектара за день скашивали. Иногда с утра Валька и задерживался до косьбы, если вызывали в гараж или где-то была неисправность оборудования на фермах.

Глава 11.

После того, как тётка Анфиса приходила в гости и поведала матери о том, что Валька увлёкся Нинкой, у которой трое ребят, он сделал выдержку и до Октябрьских праздников не встречался с ней, не считая того, что мимоходом виделись на ферме. Но после первого дня пиршества на «дожинках», Валька не утерпел и сходил к Нинке.

- Как я соскучился по тебе, Нинчук! – сказал он.

- Я сама места себе не нахожу, если тебя не вижу хотя бы один день. Что ж ты так долго не приходил?

Валька начал оправдываться, но Нинка сказала, как и в прошлый раз:

- На каждый роток не накинешь платок.

-Так-то так – молвил он – но моя мать и тётка не допускают и слов, чтобы я связал свою судьбу с тобой. Хоть и любим мы друг друга, но будем делать так, чтобы люди не знали об этом.

-Не бросай меня, Валюша, ведь я тебя так люблю!

-Но разве я тебя бросил, если не был недели две? Ты всё время у меня на уме, и я стараюсь почаще приходить к вам на ферму под любым предлогом. Не ругай меня, Нина! Полюбил я тебя сильно! Будем встречаться хотя бы два раза в неделю.

Время близилось к рассвету. Надо и отдохнуть немного, ведь Нине рано надо вставать и идти на коровник, и Валька посочувствовал ей. Распрощались и условились встретиться завтра здесь же, когда кончится пирушка. На другой день, а вернее вечер, веселье закончилось раньше и им хватило времени побыть наедине. Ночи в ноябре довольно тёмные и это способствовало им быть незамеченными для посторонних глаз, когда они поодиночке шли в условленное место, т.е. в баню. Здесь в тепле и давали они полную волю своим чувствам, никого не опасаясь. Перед утром расходились по своим домам. Мать Вальки не спала, т.е всегда пробуждалась, когда он приходил, раздевался и ложился спать. «Что ты долго ходишь, ведь скоро уже вставать – и на работу» - говорила она. Валька молча ложился  и тут же засыпал крепким счастливым сном.

Глава 12.

Зимой у Нинки случилась беда – возник пожар и чуть не сгорел весь дом. Зимовка, где они жили, почти вся сгорела. А получилось так: истопили в горнице жарко печку, которая была сложена рядом со стеной, а между печкой и стеной были наложены дрова, которые сначала зашаяли от перекала, а потом и вспыхнули. Сама Нина ушла на ферму доить коров, а дома остались её престарелая мать Клавдия Николаевна и трое детей, старшему из которых было семь лет. Дверь в горницу была закрыта, чтобы угар не выходил в избу. Ребятишки баловались в избе на полу, а их бабушка лежала на печи и грела старые кости. Дверь в горницу закрывалась плотно, и дым не проникал в избу. Когда Клавдия слезла с печи и заглянула в горницу, там было полно дыма. До этого пламени ещё не было, но когда открыли дверь, то из избы поступил свежий воздух и дрова за печкой вспыхнули. Бабка растерялась сначала, да и испугалась сильно. Можно было бы залить пламя водой, но воды в избе было мало. Придя в себя, Клавдия выплескала воду из ведра, но в дыму плохо видела, и на пламя воды попало мало. Быстро одела Олю и Любу,  и они побежали к соседям. Вальку – старшего внука послала к сельсовету, чтобы звонил в колокол. Соседи подняли по тревоге всю деревню, и люди с вёдрами, наполненными водой, прибежали на пожар. Воды было мало, и мужики вместе с бабами тали кидать в огонь снег – кто лопатами, кто вёдрами. Вскоре привезли пожарную машину и бочку воды. Машина была ручная – четверо мужиков начали качать за рычаги. Пламя вырывалось уже из под крыши. Валька – старший сын Нинки звонил у сельсовета в колокол, и как увидел пламя, тут же упал на снег. Люди бежали на пожар со всех деревень. Подвезли ещё две пожарных машины и всем миром потушили пожар, отстояв переднюю часть дома. А зимовка сильно пострадала, жить в ней уже было нельзя. Перёд дома был ещё не отделан и там тоже нельзя было жить.

Нинка прибежала со двора, когда пожар был потушен, и люди разошлись по домам. Правда, несколько человек осталось дежурить на всю ночь, на случай, если где под полом остались какие непотушенные угли, чтоб не дать им разгореться. Нинка, вся в слезах, пришла к соседям, где были её мать и дети. Всю ночь они с Клавдией проревели. Хозяева успокаивали их, как могли, но словами горю не поможешь. Так, в одночасье, впятером, остались они без своего жилья и крыши над головой.

Брат Нинки Владимир Васильевич жил в «животах» (быть в «животах», значит жить с женой или сожительницей в её доме. «Животник» - он же примак) в соседней деревне Петрегино через дом от Вальки и был учётчиком в этой бригаде. Он и предложил  пожить Нинке с семьёй в крайнем доме в Петрегино, который тогда пустовал, так как хозяева жили в Шокше. Нинка съездила в Шокшу и попросилась пожить у хозяев в их доме временно, на что они дали согласие. Протопила Нинка печи в зимовке этого дома, помыла полы и через два дня с матерью и детьми перебралась жить в Петрегино. Прожили они тут зиму и лето, а к осени перебрались в свою деревню тоже в пустующий дом, хозяева которого также жили в Шокше. Потом они купили старый дом в той же деревне и жили там, пока не дали им квартиру в  12-ти квартирном доме, что построили заключённые на средства колхоза в середине 70-х годов. В то время было построены Дом Культуры, два 12-ти квартирных дома и административное здание, где разместилась контора колхоза, сельсовет, почта и радиоузел.

На «погорелое место» Валька дал подруге кое-что из вещей и 50 рублей денег. В ту зиму мать у Вальки уезжала в гости к дочери в Судрому и они с младшим братом Васей оставались вдвоём дома. Вася к тому времени закончил семилетку. Днём он работал в бригаде на разных работах, а вечером посещал вечернюю школу, где учился в восьмом классе. Пока он был в школе, то Нинка частенько прходила после дойки вечером к Вальке. К её приходу был согрет самовар. Ужинали, пили чай, иногда на столе стояла бутылка дешёвого красного вина – тогда чаепитие проходило веселее. Да с любимым-то и не приходилось скучать. Те полтора-два часа пока они были вдвоём, пролетали незаметно в любовных страстях. Ведь сидели не где-то в гумне или бане, а в тёплой светлой избе и лежали, хотя и недолго, на кровати в горнице. Насладившись досыта любовью, Валька провожал подругу до калитки, и она шла к своей семье. Иногда они встречались и с Васей, но Нина говорила ему, что ходила в гости к брату. Когда в вечерней школе не было занятий и Вася был дома, Валька сам попозже вечером ходил к Нинке. Дети у неё к тому времени уже спали, а мать сразу же уходила в горницу, не мешая молодым. Они не теряли зря времени – обнимались, целовались и т.д. Была мечта у Нинки, чтобы Валька женился на ней. Но нежелание тётки и матери брать её в снохи отталкивали Вальку от этого шага. Да и разговора между ними на эту тему и не было. У Нинки муж был в колонии, и рано или поздно должен был вернуться к семье. У Вальки на первых порах тоже вскружилась голова от горячей любви, но спустя время он одумался.

Глава 13.

Весной 1960 года колхоз купил первую электродойку. Ездил на базу за ней Валька. Дело было в распутицу, поэтому поехали на гусеничном тракторе с одноосным прицепом-тележкой. Выехали с дому рано утром, и так как было ещё прохладно, то забрались втроём в кабину трактора. Оба тракториста только окончили курсы, и Валька был у них вроде инструктора. Все трое были однофамильцы – Горбуновы, и все Валентины. Приехав на базу, Валька быстро оформил документы,  и они до обеда успели погрузить тяжёлые ящики и трубы на прицеп. Крана в ту пору на базе ещё не было, так что пришлось грузить вручную по плахам, поставив их наклонно к открытому борту. Пообедали в столовой и отправились домой.

Днём стало теплее. Валька сел в тележку на ящик, опустив ноги к борту. Проезжая по просеке, в одном месте правое колесо тележки провалилось в яму и телега полетела на бок. Валька не успел убрать одной ноги,  и её придавило ящиками к борту. Его поволокло по земле, и он заорал, что есть мочи. Трактористы оглянулись и остановили трактор. Трактористы осторожно освободили Вальку из под завала, и он встал. В правой ноге была сильная боль, но терпимо. Всего один метр остался до толстого пня, который был рядом с дорогой, и если бы вовремя не остановили трактор, то изувечило бы Вальку, а могло и ногу оторвать. Но, слава Богу, что всё обошлось, и на ноге был только большой синяк и опухоль. С помощью троса трактором поставили телегу на колёса, всё погрузили обратно. Теперь Валька тоже сел в кабину трактора, а второй тракторист уместился на инструментальном ящике. «Смотри назад» - сказал Валька ему, а сам одёргивал тракториста, когда ехали по плохой дороге, чтобы тот снижал скорость. Домой приехали уже поздно вечером и оборудование разгружать не стали. Кое-как Валька дохромал до дому. К ночи мать наложила на ногу компресс из сырой тёртой картошки и к утру опухоль стала меньше. Утром после развода он сходил в больницу, там ему наложили свежую повязку, смазав синяк какой-то мазью. Три дня похромал Валька, а потом всё прошло.

Оборудование дойки разгрузили у фермы, и на другой день силами механизаторов смонтировали всё: установили вакуум-насос с электроприводом, смонтировали вакуумный провод. Валька же со слесарем собирали доильные аппараты. Пришлось частенько заглядывать в инструкцию. На следующий день обкатали вакуум-насос и проверили все десять доильных аппаратов. Два дня по два часа держали доильные аппараты в рабочем состоянии в кормушках, перенося их от коровы к корове, чтобы они обнюхали и привыкли к ним.

Почти месяц Валька ходил на этот двор на утреннюю и вечернюю дойку и помогал дояркам освоить механическое доение коров. Некоторые коровы быстро привыкли к аппаратам и отдавали всё молоко, а другие долго боялись и лягались, когда к их соскам прицепляли доильные стаканы. Были случаи, что и зубы выбивали доярке. Иногда от удара копытом доярка и падала, но потом, со слезами на глазах, снова наклонялась под корову и прицепляла к соскам стаканы.

У первых электродоек доильные вёдра были узкие и высокие. И часто опрокидывались во время дойки, проливая молоко. Потом конструкторы догадались изменить форму доильного ведра, сделав его ниже и шире, с откидной ручкой, которая крепко прижимала крышку к ведру. Первое время доярки не могли устранить простейшую неисправность в доильном аппарате и во время дойки звали Вальку помочь наладить аппарат. Для этого ему пришлось досконально изучить инструкцию и все возможные неисправности, какие могут возникнуть. Также нужно было следить за работой вакуум-установки – проверять натяжку ремней и своевременно их натягивать, следить за расходом машинного масла, регулировать давление в вакуум-проводе. Пришлось обучить всему этому одну из доярок, которая потом сама за всем следила.

Через месяц работы доильных аппаратов надо было менять сосковую резину. Тут без Вальки доярки тоже не могли обойтись и ему приходилось помогать им, а также учить их разбирать и собирать аппараты, промывая все детали. Потом каждый месяц при смене сосковой резины, Валька присутствовал. Так продолжалось до зимы. В этот период коровы доили хуже, а многие были в запуске, поэтому электродойкой не пользовались до весны. Нагрузка у доярок была небольшая – по пятнадцать голов, да ещё у каждой был помощник (кто-либо из своей семьи), вот они и доили вручную, не желая возиться с аппаратами.

В 1961 году достроили новый коровник на сто голов – там за каждой дояркой было закреплено по двадцать коров. Под руководством и при непосредственном участии Вальки-механика там тоже была установлена электродойка, автопоение и первый транспортёр ТСН-2 для удаления навоза. Так в колхозе начала внедряться механизация на фермах. Позднее ввели должность механика по трудоёмким процессам в животноводстве, которым был назначен Валька.

Глава 14.

И вот опять наступило лето. В колхозе полным ходом шла электрификация. Во все деревни протянулись линии электропередач, устанавливались новые подстанции. Большая заслуга в этом была Доильницына Николая Петровича. Он работал тогда электромонтёром от Вельской механизированной колонны МК-83. Да как работал! Днём размечал трассы под электролинии, с помощью полиспаста натягивал провода на опоры, предварительно вкрутив изоляторы, делал вводы в производственные помещения, коровники и частные дома. В вечернее время до полуночи монтировал проводку в домах колхозников, тем самым, неся свет в каждый дом. Родом он был из Игнатовки, но домой ездил редко. Не знаю, был ли он награждён тогда за самоотверженный труд, но то, что он сделал для Пакшеньги, заслуживает самой высокой награды.

С Валькой они были в хороших отношениях. Тогда в колхозе не было своего электрика и механикам Владимиру Афанасьевичу и Вальке приходилось работать и по этой специальности. У Владимира Афанасьевича был уже опыт в электрике, а у Вальки пока нет, разве только знал немного теории, которую когда-то изучал в техникуме. По ходу дела старший механик и Николай Петрович передали ему опыт, а большей частью сам кумекал, что к чему. Потом Валька даже получил четвёртую группу допуска в электроустановках до тысячи ватт. Лет двадцать Валька был в колхозе ответственным за электрохозяйство, что соответствовало должности главного энергетика. Ежегодно сдавал экзамены в «Сельхозэнерго», подтверждая группу допуска. Работу на этой должности он выполнял на общественных началах, не получая никакой доплаты к основной ставке.

Когда Валька обратился с просьбой к Николаю Петровичу, чтобы он провёл свет в его доме, тот наотрез отказался. «Ты что, Валентин, сам не можешь сделать электропроводку? Вот дам тебе всё необходимое и делай сам, ведь ты механик, и должен уметь это делать» - сказал он. За несколько вечеров Валька смонтировал у себя в избе и в горнице электропроводку и повесил три лампочки – одну в избе над столом, вторую против печи, а третью в горнице. Поставил предохранительную колодку, две розетки и три выключателя. Вот так и прошёл он практику по монтажу электропроводки в своём доме. Провода от столба до стены были уже натянуты. Просверлил буравчиком два отверстия в стене под потолком и подсоединил провода от предохранителя к наружной линии. Счётчиков в то время не было, а учёт электроэнергии вели по количеству электролампочек и розеток, установленных в доме. Так как своя электростанция была маломощная, то не разрешалось вкручивать лампочки мощностью более 75 ватт. Пока не установили всем электросчётчики, Валька каждый месяц обходил все дома, записывая, сколько у кого электроточек и потом передавал эти сведения в бухгалтерию, а там уже высчитывали у хозяев дома из зарплаты. Если у кого были вкручены лампочки большей мощности, Валька их выкручивал, делал хозяевам строгое замечание и грозил штрафом или отключением от линии, чего, конечно, никогда не делал и не наживал себе врагов. Неположенные лампочки забирал и сдавал на склад. Люди всё понимали, и никто не обижался.

Впоследствии, когда дали электроэнергию от государственных электросетей, всем установили счётчики, и люди стали проводить свет в коридоры, в хлевы, в бани и гаражи. Тогда уже каждый хозяин рассчитывался за потребление электроэнергии согласно показаниям счётчика. Во всех домах счётчики были однофазные, а на подстанциях были трёхфазные. Раз в месяц приходилось Вальке снимать с них показания и передавать в «Энергосбыт». Оттуда присылали колхозу счёт. Для производственных целей один киловатт стоил всего одну копейку, а для частного сектора – четыре копейки. Вот такая тогда была дешёвая электроэнергия, не то что в нынешнее время, когда люди платят почти два рубля за киловатт, а для производства и того дороже. В то время в колхозе на фермах и в гаражах перевели все отопительные и водонагревательные котлы на электрические, отказавшись от дров и дизтоплива. Себестоимость эксплуатации таких котлов была меньше – не нужно было держать кочегаров-истопников, заготовлять сотни кубометров дров, да и для экологии польза, так как перестали дымить котлы.

Глава 15.

 

Хотя и тяжёлая была работа на сенокосе, но Валька раза два в неделю посещал клуб. Дело молодое и молодецкая кровь играла. Этим летом он и познакомился с молодой девушкой – будущей женой – Любой. Она была моложе его на семь лет. Жила в большой соседней деревне вдвоём с матерью. Семья у них раньше была большая – отец, мать и шестеро детей. Отец в первые дни войны погиб на фронте и матери одной пришлось подымать на ноги детей. Ох, и трудно было ей в военное время кормить и одевать такую ораву! Хорошо, что старший сын Николай был уже большой, но и его в 1944 году забрали на фронт. Потом подросла дочь Лиза и стала помогать матери, а года через два после войны помощником стал и Геннадий, которому тогда исполнилось тринадцать лет. Остальные трое были малы, да к тому же одна дочь Надя была инвалид и ходила на костылях. Люба родилась в 1942 году, когда отца уже не было. Да ещё в 1943 году они обгорели, когда в их деревне случился большой пожар. Колхоз помог им – поставили на месте сгоревшего дома избушку, перевезённую с другой деревни. Потом уже, когда сын Владимир 1939 года рождения отслужил в армии, поставили другой дом, который купили и перевезли тоже из другой деревни.

В том же, 1960 году, к ним приехал старший сын с женой и двумя ребятами. До этого они жили в Астрахани. Он и жена стали работать в колхозе и вскоре построили себе новый дом рядом со старым. Николай Владимирович работал в колхозе пилорамщиком  - на пилораме напилил лафета, досок, брусков, и они за один год с братом Владимиром и дядькой Василием Ивановичем срубили и отделали дом. Так братья стали жить в разных домах. Мать Серафима Петровна осталась жить с младшим сыном и до конца своей жизни жила в этом доме. Вскоре Владимир женился, взяв в жёны Валентину Аристарховну, девушку из Верховажского района Вологодской области. Родилось у них четыре дочери, которых и нянчила баба Сима. Владимир сразу после армии работал в колхозе плотником, потом немного под началом Вальки-зятя слесарем на ферме. В последствии окончил курсы трактористов, которые были организованы при колхозе. Работал Владимир на тракторе ДТ-75 до 1980 года. Летом при заготовке силоса он был травмирован и, не прожив суток, умер в реанимации районной больницы, оставив престарелую мать и молодую жену с четырьмя детьми, младшей из которой не было ещё и года. Царство ему небесное!

Николай Владимирович Шаманин поработал в колхозе и рамщиком, и плотником, и столяром, и бригадиром полеводческой бригады, и заведующим фермой. Но произошёл в их семье какой-то скандал, и жена Матрёна Фёдоровна с тремя детьми уехала. Николай, пожив год в Пакшеньге один, тоже уехал в другой сельсовет. А на родину – в Пакшеньгу приезжал каждое лето к Троице, потому что «каждая забродина хочет на родину». Каждый раз ходил на могилки к матери и брату, частенько ночевал у Вальки. Раньше они – зять и шурин были в хороших отношениях, и Николай всегда с уважением относился к Вальке.

Глава 16.

 

Люба Шаманина – невеста Вальки работала на свинарнике, и Валька почти каждый день бывал у неё на работе под предлогом проверить подвесную дорогу, но больше из-за того, чтобы повидаться с ней, хотя не прошло и полсуток, как они расстались на крыльцё её дома. Валька всегда  провожал Любу после клуба до дома. Шли в обнимку полевой тропкой, часто останавливались – обнимались и целовались. Хотя и стеснительная была Люба и молода годами, но поцелуи её были горячие, а губы нежные, как лепестки весеннего цветка. Так незаметно подходили к дому и расставались на крыльце до следующего дня. Ох, как влюбились они друг в друга. Горячая кровь была у Любы, а лицо румяное, как утренняя заря. Ведь это была её первая любовь. Может быть и любила кого до этого, но в Вальку влюбилась крепко. До поры до времени он ограничивался только этими ласками и нежностями, не позволяя себе большего, а именно нарушить её девственность – берёг её честь.

Зимой в клуб ходили редко и, провожая Любу до дому после кино или танцев, Валька долго там не задерживался – на морозе долго не простоишь. Расставались, надеясь встретиться на работе, но Валька ездил часто в город, и не каждый день приходилось им встречаться. Люба, конечно, очень ждала Вальку и дольше задерживалась на работе, надеясь, что появится суженый.

Прошла зима, да и лето пролетало незаметно. В конце июля мать Любы, её брат Николай с женой и сестра Лиза пошли под вечер в Шокшу к родне на день рождения. Шли они мимо Валькиной деревни, а он в это время метал клевер в копну у деревни недалеко от дороги и увидел их. Издалека помахал им рукой, приветствуя. Они тоже ответили на приветствие, а Николай крикнул ему, что пошли они в Шокшу на именины. Валька еле дождался конца рабочего дня. Дома, умывшись и быстро поужинав, он пошёл к Любе, зная, что она в эту ночь будет одна дома.

Люба поначалу растерялась и от смущения вся зарделась даже. Валька подошёл к ней, обнял и нежно поцеловал в горячие губы.

- Не смущайся, Люба! Мы с тобой сегодня одни во всём дому – сказал Валька. До этого он не был у них в доме – всё стеснялся.

На столе стоял горячий самовар – они пили чай с пирогами и пряниками.

Почаёвничали. Люба помыла посуду и выключила в избе свет. Сев рядом на лавку они стали обниматься и целоваться. Потом пошли в горницу, Люба расстелила свою кровать, а тем временем Валька скинул с себя одежду и остался в одних трусах. Люба сняла с себя платье, но остальное снимать не стала. Валька осторожно, как русалку, взял её на руки и положил на кровать. А она и не сопротивлялась. Чувствуя его крепкое тело, сама прижалась к нему. Тут и свершилось то, что природа требует от влюблённых… Только потом Валька осознал, что совершил большой грех, нарушив девственность Любы до свадьбы. А Люба лежала рядом счастливая. Потом спохватилась – «Что же мы наделали? Ведь только после свадьбы это делается» - и заплакала. Валька начал её успокаивать, целуя в губы и мокрые глаза. «Не плачь, Люба. Скоро мы с тобой поженимся, и всё будет хорошо» - первый раз сказал он Любе о женитьбе. Вскоре Люба успокоилась и перестала плакать. Начало светать. Валька быстро встал и оделся. Люба тоже накинула на себя платье и проводила его до ворот. «До завтра, Любушка!» - крепко обнял и одарил долгим поцелуем.

Пока дошёл до своей деревни, показалось солнце. Валька почувствовал, что кто-то кусает ему спину. Он вспомнил, что Люба говорила ему насчёт клопов. Сбросил пиджак и снял рубашку. Тогда и обнаружил с внутренней её стороны несколько клопов. Пришлось снимать брюки и трусы – остался, в чём мать родила. Вытряс всё, чтоб не занести клопов себе в дом, и оделся. Пока вытряхивал одежду, то озяб немного.

Проверив, так сказать, Любину «честность», Валька пришёл к окончательному решению – жениться на ней. Да и годы уже уходят – было ему в то время уже двадцать шесть лет. Любе исполнилось только девятнадцать. Надо обзаводиться семьёй и оставить после себя потомство.

С этого времени они с Любой стали заводить разговоры о предстоящей свадьбе и уже так не стеснялись и не прятались от людей, как было раньше. Но всё также Валька провожал её домой из клуба полевой тропкой, и также миловались вдвоём, найдя укромное местечко…

Глава 17.

 

В колхозе строительная бригада заканчивала строительство нового скотного двора на сто коров. Надо было монтировать автопоилки и доильную установку, вести водопровод от соседней фермы, устанавливать навозный транспортёр, проводить электричество. В то лето Валька мало бывал на сенокосе, а занимался механизацией этого двора. Пока не было во дворе полов, они втроём залили фундамент под редуктор и тумбы под поворотные звёздочки в трёх углах. Через неделю, когда бетон схватился, установили редуктор и звёздочки на место. Потом смонтировали и установили наклонный транспортёр, собрали и уложили цепь горизонтального транспортёра с деревянными скребками в колоды-каналы. Когда подвели электричество, обкатали транспортёры. Потом смонтировали автопоилки, в последнюю очередь установили электродойку. До сентября месяца в Валькином звене работала девушка-практикантка Надя. Она была местная и училась на третьем курсе в сельхозтехникуме.

В середине октября в колхозе заканчивается пастбищный период и потом семь месяцев стоят они на привязи. И надо же такому случиться, что вечером последнего дня пастьбы, три частных коровы, которые ходили вместе с колхозным стадом, не пришли домой. Среди них была и Валькина корова. Вечером после работы он сходил на ферму, но там коров не было. Валька сказал об этом пастуху Ивану Пантелеймоновичу, но  тот ответил, что пригнал всех коров с поскотины. Быть может, зашли в лес и отбились от стада. На другой день коровы опять не пришли домой. Утром на разводе Валька объяснил старшему механику, что потерялась корова, и тот разрешил ему её искать в рабочее время. Валька пошёл к пастуху, они взяли на конюшне двух лошадей и отправились в поскотину. Целый день ездили по лесным дорогам, но коров не нашли. Вечером мать сходила к знахарю в другую деревню. Звали его Павел Алексеевич. Был он уже старый и «знался с чертями». Были такие случаи и раньше – пропадёт корова в лесу, и ищут её несколько дней, а найти не могут. Тогда и говорили, что «черти поставили корову на круг». Обращались за помощью к Павлу Алексеевичу, а он успокаивал и говорил, что завтра корова найдётся. И действительно, на другой день находили корову или же она сама приходила домой. На том месте, где корова была несколько суток, была обычно выедена вся трава и даже мох – потому и говорили в народе, что «поставили на круг». Так вот – хоть верь, хоть нет, на завтра пошёл парень один на охоту и увидел трёх коров недалеко от пригона – того места, где выпускают коров из поскотины. Он открыл пригон, выпустил коров, и к обеду они пришли домой. Вот такие бывают чудеса в деревне.

За трое суток молоко у коровы начало подсыхать, и потребовалось несколько дней, чтоб её раздоить.

Глава 18.

В один погожий вечер осени 1961 года Валька со сватами пошли к любе домой свататься. В сваты Валька взял свою мать и зятя Геннадия, который гостил тогда у них. Любу он заранее предупредил, а она, в свою очередь, поставила в известность свою мать и старшего брата Николая. Младший её брат Владимир служил в то время в армии. Пришли они, поздоровались и завели разговор о женитьбе. На столе стоял самовар, бутылка водки и закуска. Геннадий сказал:

- Уважаемые сваты! Ваш товар, наш купец. Согласны ли вы отдать замуж невесту Любовь Владимировну за жениха Валентина Евгеньевича?

Мать Любы, после сказанного, немного прослезилась – ведь отдавала замуж свою последнюю дочь. Потом успокоилась и дала положительный ответ. Николай тоже дал согласие, и сватовство состоялось. Приданого у Любы было немного – ножная швейная машинка и кое-что по мелочи. Свадьбу назначили на 7-е ноября, приурочив к Октябрьским праздникам. Договорились, что пиво сварит к свадьбе дядька Любы Александр Петрович, который жил в деревне Заречье. После всех формальностей гостей усадили за стол. Распили бутылку, закусывая селёдкой и холодцом, попили чаю. Потом и Люба пришла с работы. Поздоровалась за руку сначала со своей будущей свекровью, потом с Геннадием, и засмущалась. Гости ушли, когда уже начало темнеть.

Начались предсвадебные хлопоты. Сватьи готовили изо ржи солод на пиво, А Валька и Николай хлопотали насчёт пива, запасали водку, столы и скамейки. Помогали пивовару на поварне, и так подружились, что потом, пока Николай жил в Пакшеньге, ни разу не скандалили и даже грубого слова друг другу не говорили. В шутку Валька называл Николая Коляном, а тот Вальку – Валяном.

Перед свадьбой Валька с Любой сходили в сельсовет, где зарегистрировали их брак и выдали свидетельство. Всем родственникам были заранее разосланы приглашения – вскоре начали прибывать дальние гости. Из Тбилиси приехал Ваклькин брат Анатолий с женой Тиной, а к Любе приехал брат Геннадий и сестра Надя. Надя была инвалид с детства и ходила на костылях. Валька с Любой встретили Надю на лошади и везли на дрогах Дорога от Вельска до Пакшеньги тогда была плохая и почтовая машина, на которой она ехала, не могла пройти до места, почту перегрузили на подводу. Не доехав до дому метров триста, у дрог сломалось переднее колесо. Наде пришлось кое-как добраться до своего дома. А Валька выпряг лошадь, привязал её к дрогам и вдвоём с Любой пошли к кузнице за колесом. Сняли его с плохой повозки и на палке вдвоём утащили, прихватив с собою и ключ, которым откручивают гайки колёс. Потом Валька отогнал лошадь на конюшню и зашёл к Любе. Договорились о времени начала свадьбы, и он отправился домой. Дома его тоже заждались гости.

Седьмого ноября Валька со своими гостями отправились после обеда в Любину деревню, где и пировали до поздней ночи. Часто гости кричали молодым «Горько!», и им приходилось вставать и целоваться. Да ещё Валька сам играл на гармошке и веселил гостей. Молодым были поставлены небольшие рюмки – наливали в них только шампанское – таков тогда был обычай.

Веселье закончилось поздно ночью и ближние гости, а также Валькина родня разошлись по домам. Гости с Вельска приехали на своей машине ГАЗ-67 – они отправились в Петрегино на ней, а остальные, в том числе и молодые, ушли пешком. На крыльце новобрачных встретила мать Вальки и на их глазах посыпала крыльцо ячменём, чтоб молодые прошли по зерну. Потом поздоровалась со снохой:

- Здравствуй, Люба! Заходи в наш дом и будь в нём хозяйкой, с животом и со скотом!

Быстро накрыли стол. Толя принёс братыню пива. С дороги выпили, закусили и стали укладываться спать. Гостей было много и молодым пришлось ночевать в верхней избе – в холодной комнате. Зато уж никто им не мешал, и некого было стесняться. Под тёплым одеялом они быстро согрелись, и первая брачная ночь прошла на высшем уровне…

Утром Анатолий с Генкой разбудили молодых и, когда они открыли глаза, разбили глиняный горшок, бросив его на пол. Когда шутники ушли, молодые встали, оделись, потом Люба собрала с пола все черепки от разбитого горшка. А в зимовке уже был накрыт стол – гости весело восседали - опохмелялись водкой, пили гретое пиво, закусывали. Вальку с Любой приветствовали шутками-прибаутками, упрекая, что долго спали. Позавтракав, стали готовиться к встрече гостей, которые должны были придти  к полудню. От соседей принесли ещё один стол, скамейки, разной посуды. Накрыли на столы и к назначенному времени гости собрались. Человек тридцать было одной родни, да ещё соседи – женщины и старухи стояли у порога и глазели на молодых, а мужики стояли в коридоре и курили, заглядывая в открытую дверь. И опять, как и вчера, слышались крики «Горько!» - молодым каждый раз приходилось вставать и целоваться.

С каждой выпитой стопки гости всё больше веселели, шумливей разговаривали, а потом запели песни под аккомпанемент Валькиной гармошки. Пришлось Вальке играть с небольшими перерывами до поздней ночи. Пели, плясали, ходили кадриль, а между делом причащались и закусывали. Так прошёл второй день свадьбы.

На третий день провожали Валькиных гостей. За ночь выпало снегу – вся земля покрылась белым покрывалом. После завтрака все вышли провожать гостей. Валька играл на гармошке. Толя всех сфотографировал перед домом, и под звуки музыки гости уехали домой. Остальная компания пошла в избу – веселье продолжалось…

Пока гостили дальние гости, Валька с Любой спали в верхней избе. И было им холодно только в тот момент, когда раздевались перед тем, как лечь в постель и, когда одевались утром. Две недели пришлось им закаляться, что  нисколько не уменьшило сласти их медового месяца.

На свадьбу давалось три дня. Так что на четвёртый день Валька с Любой вышли на работу – Валька в гараж, а Люба на свинарник, только не в тот, где работала раньше, а на другой – поближе к Петрегино. Работала она там до декретного отпуска.

Глава 19.

Вот и окончилась у Вальки холостяцкая жизнь. Хватит – походил в холостяках. Когда все гости после свадьбы разъехались, молодые стали спать в горнице. Брат Василий к тому времени уехал учиться в другой район, где и приобрёл две специальности – слесаря и шофёра.

В горнице стояло три кровати – две деревянные двуспальные, сделанные Валькиным отцом и одна железная – односпальная. В дальнейшем, когда появились деньги от продажи картошки, то купили две пружинные кровати с никелированными спинками и диван. А до этого Любе пришлось повоевать с клопами, которые водились в деревянных кроватях. Несколько раз, убрав постель, она ошпаривала кипятком места обитания этих тварей. Потом, когда оклеивали стены обоями, то ложили в клейстер немного дусту – клопы исчезли совсем. Одну деревянную кровать вынесли в маленькую горенку, где потом и спали молодые. Провёл туда Валька свет и Люба вечерами шила на ножной машинке распашонки и пелёнки малышам. Валька, лёжа на кровати, читал газету под стук машинки и засыпал потом под эту «музыку». Люба, повечеровав до десяти часов, заводила будильник и ложилась к Вальке под одеяло.

На свинарнике Люба работала вместе с тётей Маней. Валька частенько заходил к ним и помогал наколоть дров для кормокухни и ловил крыс в крысоловку. А крыс здесь было много. Иногда в одну ловушку попадало сразу три штуки, и Валька убивал их палкой, когда открывал ловушку на снегу. Люба боялась крыс и всегда визжала, когда рядом пробегала эта тварь. Ветеринары пытались травить крыс какой-то отравой, но, видимо всех не могли уничтожить и они опять быстро размножались.

Зимой 1960 года, ещё до свадьбы, Валька заготовил лесу на баню. Помог ему сосед Евгений Алексеевич, который работал трактористом. Тогда ещё не было бензопил и пилили вручную, а трелевали брёвна на лошадях. За два воскресенья они заготовили лесу на сруб и вывезли на площадку. Потом на гусеничном тракторе на санях привезли домой. А весной Валька срубил новую баню и к осени её перенесли и поставили на то место, где стояла старая. Когда рубил Валька баню на деревне напротив своего дома, то соседи, проходя мимо, спрашивали:

- Видимо, Валентин, жениться надумал, раз баню новую рубишь?

- Надо будет и жениться, не век же одному жить – отвечал он

К приходу в дом невесты баня была готова. Правда вместо печки была каменка, и воду грели в ушатах, опуская туда горячие камни. Но париться было хорошо – жар от каменки был горячий и сухой. Неудобство с этими банями было в том, что ставили их подальше от дома в конце огорода, и воду приходилось таскать далеко. От дыма и сажи стены и потолок были чёрные.

Мать Вальки, пока не надо было нянчиться, тоже ходила на разные работы. Вечерами пряла пряжу, вязала шерстяные носки и рукавицы – не сидела без дела, как и все деревенские бабы, хотя ей было уже шестьдесят лет.

Третьего сентября 1962 года у Любы и Вальки родился сын, которого назвали Игорем. В то время у них в гостях была сестра Тамара – она и сопроводила Любу в роддом. Тамара сама была медсестрой и, если бы Любе пришлось рожать дорогой, то она приняла бы роды. Всё необходимое для этого у Тамары было взято с собой. Почти до последних дней Люба работала на свинарнике, не зная точного срока своих родов. Да и декретный отпуск тогда у женщин в колхозе был всего два месяца – месяц до родов и месяц после. Но, слава Богу, родила в больнице, а не в дороге. За те семь дней, что Люба была в роддоме, Валька два раза навещал её – всё равно ездил по запчасти в город. Когда Любу выписали и позвонили в контору, председатель дал Вальке легковую машину. Валька захватил с дому пелёнки и чистое одеяльце. К обеду он привёз жену и сына домой, угостил шофёра водкой, да и сам на радостях выпил пару стопок. Так в доме появился четвёртый человек. Пришлось в избу вешать зыбку, которая провисела десять лет, пока не исполнилось два года самой младшей дочери Ольге. Ещё Валька сделал маленькую кроватку-качалку, которая стояла в горенке возле их кровати. Днём бабушка качала внука в зыбке, а ночью мать укладывала своё дитё в кроватку. Игорь рос не капризным, и почти не плакал. Отец его любил и души в нём не чаял – ведь первый ребёнок, да ещё и сын!

Глава 20.

 

У мужиков нашей небольшой деревни была мода – по вечерам играть в карты. Собирались после ужина у кого-либо и забивали «козла». Четыре человека постоянно приходило на вечеринку, а иногда и шестеро. Приходил и старик Савватий Никифорович, но в карты он не играл, а сидел рядом на лавке и слушал  споры. Было ему уже за семьдесят. В шутку  его звали судьёй и, когда сильно расспорят мужики, то он говорил: «Расспорили в «козла», так играйте в «дурака».

Пожилые мужики – Илья Фёдорович и Михаил Петрович говорили, что раньше, когда ещё жили единолично, то мужики играли в «очко» на деньги, а чтоб никто не мешал им, то летом в праздники (в Троицу или на Петров день) уходили из деревни на покосы. Там на сеновалах и играли до темноты, а утром, проснувшись, опять начинали всё сначала. С собой брали еду, «четверть» (трёхлитровую бутыль) водки – причащались из неё для поднятия духа.

В Петрегино в «очко» не играли – в основном гоняли «козла». Вообщем, вечерами в зимнее время не скучали, и сезон игры продолжался аж до 9 мая. Спорили, бывало, хорошо, но до драки дело не доводили. Потом ночи становились короче, а работы по хозяйству прибавлялось, поэтому «игральный» сезон прекращался до Покрова. Жены наши не ворчали на то, что их мужики целыми вечерами играют в карты, зная, что они не напьются и никуда не уйдут со своей деревни.

Так продолжалось до 1977 года, когда чуть не распалась окончательно Валькина деревня Петрегино. К тому времени уехали из деревни сосед Вальки Меньшиков Евгений Алексеевич, перебравшись с семьёй на Кулаково, его свояк Горбунов Владимир Васильевич, переехавший туда же.  Горбунов Михаил Петрович, как инвалид войны, получил трёхкомнатную квартиру в кирпичном доме, а дом свой продал. И осталось в деревне двое мужиков – Валька и, уже престарелый Илья Фёдорович. В то время Вальке было уже сорок два года.

Но вернёмся к прошлому…

Глава 21.

Лето 1963 года. Люба на свинарнике уже не работала, а пошла дояркой на старый скотный двор, где коров доили ещё вручную. Было там четыре доярки и на каждую приходилось пятнадцать коров. Для подкормки летом коровам давали зелёную вико-овсяную смесь, и доярки днём сами её косили и подвозили с поля ко двору на лошади. Валька помогал жене накосить и привезти травы. В июле, в сенокосную пору, как и прошлые лета, помогал бригаде, работая в конно-ручном звене на сенокосе.

Нинка – бывшая подруга Вальки – работала на новой ферме. И как-то раз получилось, что все доярки раньше её справились с заменой сосковой резины. А Валька всегда помогал дояркам в этом деле. Вот и остались они на ферме с Валькой. Какая-то из доярок, что ушла раньше, привернула на старый двор и сказала Любе, что её муж остался на ферме с Нинкой вдвоём. Люба была женщина ревнивая и тут же пришла на новый двор. В комнате, где перебирали  и мыли аппараты, она и застала Вальку с Нинкой. Валька сидел за столом и собирал аппарат, а Нинка «ёршиком» мыла резину и другие детали. Люба сразу набросилась с руганью на свою соперницу:

- Ты, б…, хочешь отбить у меня мужа? – и понесла, и понесла…

Нинка тоже не уступала ей в ругани – дело чуть не дошло до драки. Конечно, Валька не дал им драться, а взял жену за руку и вывел на улицу, проводив её до старого двора. Дождался, пока она закончит раздавать подкормку, помог ей в этом деле, и они пошли домой на обед. Всю дорогу Люба ворчала и ругала Вальку. А ночью, когда муж крепко спал, она тихо, чтоб не разбудить его, взяла спящего сына и ушла с ним к своей матери. Утром, проснувшись, Валька не обнаружил рядом с собой ни жены, ни сына. За завтраком мать сказала ему, что Люба ушла к себе домой. В обед Валька зашёл туда, но Люба была на работе, а дома находились её мать и младший брат Владимир. Валька хотел забрать и унести сына к себе домой, но они не отдали. Насильно он не стал забирать, так как побоялся его напугать.

Любину группу коров передали другой женщине, а она стала работать в бригаде на разных работах. С неделю жила она с сыном у матери, а потом Валька уговорил её вернуться в его дом. Вечером взял в гараже машину и перевёз их. Всё забылось, и жили они пятнадцать лет в мире и согласии, пока в 1977 году Люба не подала на развод. Дело в том, что к тому времени в их деревне осталось только три жилых дома – остальные жители перебрались ближе к центру  Пакшеньги. Сколько раз говорила Люба Вальке, чтобы перевезти дом поближе к месту работы, так как зимой ей надо было ходить на ферму через поле, а дорогу часто в поле заметало, и в темноте её трудно было справить. У Вальки же было другое мнение: если он перевезёт свой дом, то его родная деревня Петрегино прекратит своё существование, как это случилось со многими деревнями Пакшеньгского сельсовета. Этому способствовала тогдашняя политика правительства. Только в Пакшеньге исчезло десять деревень, а Петрегино чудом уцелела.

Глава 22.

 

В 60-70-х годах колхоз под руководством Фёдора Савватиевича быстро пошёл в гору и колхозники стали жить зажиточнее. Трудодень стал более весомым и, по окончании хозяйственного года, колхозники на заработанные трудодни стали получать не только натуроплатой в виде зерна и сена, но и деньги. Колхозники стали лучше одеваться, покупать в дом мебель, стиральные машины, холодильники, телевизоры, бензопилы, мотоциклы и даже автомашины. Валька за свою жизнь изъездил три мотоцикла, которые покупал с интервалом в десять лет. Первый был куплен ещё в 1966 году. А в 1991 году Валька купил автомобиль «Москвич-412».

Председатель Фёдор Савватиевич регулярно проводил заседания правления колхоза, а именно раз в месяц.  Правление колхоза состояло обычно из 7-9 человек и выбиралось на общем собрании колхозников. На заседании обсуждались текущие дела колхоза, ставились задачи на будущее. Кроме членов правления на заседание приглашались специалисты, бригадиры, а также колхозники, нарушившие трудовую дисциплину. Надо сказать, что в те годы дисциплина труда была на высоком уровне, да и прогулов почти не было. Но уж если кого и пригласят на заседание, как нарушителя трудовой дисциплины, да пристыдят его публично, то в последствии этот человек больше не совершает таких поступков.

Валька запомнил один смешной случай, который произошёл на одном из заседаний весной 1960 года. В полном разгаре в колхозе шёл весенний сев. На заседание были приглашены все бригадиры полеводческих бригад, специалисты. Присутствовал также инструктор райкома КПСС Горбунов Пётр Ильич, который был командирован на время посевной в наш колхоз. Как обычно, заседание проводилось в вечернее время. Заседали долго, и Фёдор Савватиевич объявил перерыв на десять минут – кому-то покурить, кому-то в туалет сходить. Туалет находился на втором этаже и вход в него был из тёмного коридора. На данный момент туалет находился в стадии ремонта – был убран пол, а входная дверь заколочена на гвоздь, чтобы кто-нибудь не мог её открыть, дабы не упасть вниз. Предупредительного плаката-вывески не было.

Бригадир Холопов Павел Фёдорович подошел к двери, толкнулся и, видя, что она закрыта, пошёл в коридор покурить. Выкурив папиросу, опять пошёл к туалету, толкнул дверь – заперта. Загнув трёхэтажный мат, он плечом со всей силы надавил на дверь, та сорвалась с гвоздя и распахнулась. Павел Фёдорович шагнул через порог и…полетел вниз в выгребную яму. По пояс окунулся в дерьмо и, быстро выбравшись, побежал домой вприпрыжку (не пойдёшь же на заседание в таком виде). А дверь в туалет сама захлопнулась после его падения.

Вторым «моржом» оказался конюх Лодыгин Николай Кузьмович. Он тоже, открыв дверь, очутился в яме. Так же, замазавшись в дерьме, по быстрому покинул вонючую яму и ретировался домой, стараясь не встретить кого-либо на пути. Третьим в яме побывал конюх Лодыгин Валерий Михайлович, а потом и инструктор райкома. Но тот успел крепко схватиться за ручку двери и повис над «пропастью». Кое-как выбрался обратно в коридор.

Заседание продолжало свою работу. Но так как три человека не пришло на заседание после перерыва, то председатель поинтересовался у присутствующих о причине их отсутствия. На что Пётр Ильич высказал предположение, что, по всей видимости, эти трое «нырнули» в выгребную яму и ушли домой, испачканные дерьмом. Председатель на всякий случай послал одного мужика, чтобы тот проверил, нет ли в яме пропавших – могли ведь и ушибиться или захлебнуться. К счастью, всё обошлось – все только посмеялись над этим случаем

Назавтра в гараже и в конторе все потешались над «моржами». Долго ещё потом вспоминали и смеялись над этим курьёзом. А Фёдор Савватиевич пожурил плотников, что плохо заколотили дверь в туалет во время его ремонта.

Глава 23.

 

Через два года после рождения первого ребёнка, в семье Вальки родилась дочь, которую назвали Татьяной. Родила её Люба дома 21 марта 1964 года. Принимала роды соседка Александра Никаноровна. Ох, и сильно же кричала Люба во время родов. Слава Богу – всё обошлось. Когда начались у Любы схватки, Валька сразу пошёл за фельдшером, а когда они пришли с ним, Люба уже родила. Фельдшер Анна Савватиевна осмотрела роженицу и ребёнка, дала кое-какие указания, и Валька проводил её домой. Перед этим попили чаю, и  на радостях, в честь рождения дочери, Валька открыл бутылку водки. Выпили за новорождённого и за здоровье Любы, а ей дали чаю с вареньем и печенья.

С этого дня семья у Вальки стала состоять из пяти человек. Не зная точного срока, как и при рождении первого ребёнка, Люба почти до самых родов работала на ферме. После родов месяц отдыхала и делала лёгкую работу по дому. Потом, когда она пошла на работу, с детьми нянчилась мать Вальки. Часто в гости заходила и мать Любы Серафима Петровна.

Люба после декретного отпуска стала работать дояркой на новом дворе, где работала и её соперница Нинка. Между собой они уже не ругались, но отношения между ними были всё равно натянутые.

Однажды в конце февраля разыгралась сильная метель, и от порывов ветра на вводе фермы замкнуло провода. Защита сработала с опозданием, а напряжение тока пошло по трубам автопоилок. Одна из коров Любиной группы в это время пила воду из поилки и, попав под напряжение, упала замертво. Пришлось её везти на скотомогильник.  На следующий день приехал с Вельска представитель от электросетей и расследовал этот случай. После этого происшествия пришлось делать выравнивающие потенциалы на этом дворе, а также и при строительстве вновь строящихся ферм. За всем этим Валька строго следил и два раза в год проверял сопротивление специальным прибором.

 

После ввода в эксплуатацию нового коровника в деревне Кулаково, стали строить такой же в деревне Степанковской. Строила двор бригада плотников, приехавшая из города Владимира. За зиму они возвели стены, весной поставили стропила, сделали опалубку и закрыли крышу шифером. Потолок, полы и всю отделку делали уже наши плотники, во главе с бригадиром Павлом Сергеевичем Кузьминым. Монтаж автопоилок, водопровода и механической дойки Валька делал с электриком Николаем Григорьевичем Третьяковым. Николай окончил курсы  в городе Кирове и стал работать в родном колхозе в должности электрика. В своё время Валька учился с ним в одном классе, они вместе закончили семилетку в 1951 году. До армии Николай работал в колхозе, а отслужив четыре года в Морфлоте, опять вернулся домой. Колхоз его и направил на учёбу в город Киров на курсы электриков. На первых порах Валька помогал ему и делился с ним практическим опытом по электрике. Часто они вместе выполняли ремонтные работы на фермах, ремонтировали электролинии низкого напряжения по всему колхозу, ставили столбы и тянули провода к строящимся объектам, устанавливали холодильники для охлаждения молока и т.д. Николай, как младший по должности, всегда слушался Вальку. Потом колхоз выучил второго электрика, а Николай ушёл работать в электросети и стал обслуживать все подстанции и линии на территории Пакшеньги. Уйдя их колхоза, он стал прикладываться к спиртному и в пьяном виде полез в драку с председателем сельсовета, за что и получил срок три года. Выйдя из заключения, он опять стал работать в электросетях и вскоре трагически погиб по пьянке. Вот так рано, бывший Валькин друг, одноклассник и коллега по работе, ушёл из жизни по причине дружбы с «зелёным змием».  А сколько мужиков преждевременно ушло на тот свет по причине пьянки – кто трагически погибал, кто от отравления некачественным вином, приняв лишнюю дозу и не рассчитав своих возможностей. Коварную роль в этом сыграла торговля водкой, изготовленной из технического спирта или с добавлением ацетона.

Глава 24.

 

1977 год принёс Вальке неприятности. В начале года жена подала заявление в районный суд на развод и раздел имущества. Из суда им обоим пришли повестки, где было указано, когда явиться в суд для рассмотрения дела. Валька в суд не поехал, а написал записку, что с разводом и разделом имущества согласен, и послал её с Любой. Так как Валька не явился в суд, то заседание и не состоялось. Через неделю было второе заседание суда. Жена, получившая повторную повестку, уехала на рейсовом автобусе, а Вальке повестки не было. Но за ним специально выслали милицейский наряд на УАЗике в количестве двух человек. Валька пришёл утром в гараж к восьми часам, а там его уже поджидали два милиционера, посадили они его в машину и увезли в город под конвоем, а там сопроводили в зал заседаний, где и состоялся суд. Заседание шло всего с полчаса. Потом судьи ушли в совещательную комнату и вынесли решение о разводе, оставив жене фамилию бывшего уже мужа, а имущество постановили разделить пополам. Все судебные издержки взыскали с Вальки.

Так как вещи не распилишь пополам, то всё это оценили приблизительно, и Любе отдали деньгами с Валькиной сберкнижки, не спросив даже его согласия. Копил, копил деньги на машину, и разом все исчезли – осталось на сберкнижке только сто рублей.

Бывшая жена и дети, а их было уже четверо, жили пока у Вальки. Мать на зиму уезжала к младшей дочери, а дети уже все учились в школе. На душе у Вальки остался горький осадок от развода,  и «скребли кошки».

В марте того же года Валька с травмой правой руки попал в больницу. Несчастный случай произошёл на работе – по неосторожности рука попала под ремень шкива - повредило три пальца. У одного пальца оказался раздробленный сустав, и рана долго не заживала. Только к 9-му мая Вальку выписали из больницы. Приехал он домой, а дома и нет никого. Люба с детьми перебралась в однокомнатную квартиру, которую дали ей во вновь выстроенном 12-ти квартирном доме. Вот тут-то и почувствовал Валька одиночество. Хоть волком вой…

Первое время дети навещали его, унося попутно к себе кое-что по мелочи. Вскоре приехала его мать – стало не так скучно. Изредка и сам Валька навещал детей, но там и впятером было тесно. Потом старший сын Игорь, окончив восьмилетку, уехал в Солгу к тётке Лизе, где и жил два года, пока не закончил десять классов. Потом он служил два года в армии в Москве, после службы приехал домой, выучился на электрика, окончив курсы в городе Кирове, и стал работать электриком в родном колхозе. В 1984 году женился, колхоз выделил им двухкомнатную квартиру в кирпичном доме. А его мать и три сестры перебрались в дом в деревню Степанковскую. Этот дом был колхозным, и они купили его у колхоза. Валька помог перевезти и поставить там поветь, отдал им свой хлев, сделал новую баню. Он даже жил там одну зиму, пока не разругался с бывшей женой, и к весне ушёл опять в Петрегино. Потом Люба с дочками уехали в Заостровье, что под Архангельском, а в их дом перебрался Игорь с семьёй. К тому времени у них уже был сын Алёшка. Пожили они там недолго, переехали в Архангельск на остров Краснофлотский, откуда была родом его жена Лена.

Глава 25.

 

Вернёмся к прошлому. 8 мая 1977 года Вальку выписали из больницы, а 10-го он уже должен был выйти на работу. Приехав домой на попутной машине, он зашёл к своему товарищу по рыбалке Кузьмину Николаю Александровичу и договорился с ним пойти вечером после работы на реку Чургу. Николай, в свою очередь, предупредил ещё трёх компаньонов по рыбалке – Шаманина Николая Фёдоровича, Шаманина Николая Владимировича и его брата Владимира. В составе этой «капеллы». Они ездили вместе на рыбалку уже больше двадцати лет. Ездили обычно на мотоциклах, так как почти у всех они были, но в начале мая ходили на Чургу пешком, в связи с плохой дорогой.

Придя домой и не застав никого, Валька погоревал один… и стал собираться на рыбалку – ведь договорились в 17 часов выйти из деревни. Тем временем за мелкими вещами пришли его дети. В хлеве была корова и овцы, и Валька сказал детям, чтобы пришла мать и подоила корову вечером и утром, так как он идёт к ночи на рыбалку. Накормив и напоив скотину, Валька с рюкзаком за плечами отправился к своим товарищам, и они впятером пошли на реку.

Первое пристанище было у них у бывшей старой мельницы и называлось «ободом» - русло старой реки, куда весной в половодье заходит рыба. В мае дни долгие, и они засветло поставили сети в старую реку. Пока обустраивали место для ночёвки и разводили костёр, в сети попало несколько щук, окунь и сорога – как раз на уху. Сварили уху и расположились все около костра вокруг котелка с ухой. Чтобы отбить запах реки в котелок бросался ольховый уголёк, через пять минут его доставали, а в уху выливали большую деревянную ложку водки, кидали стручок горького красного перца – уха готова. Кроме хлеба из всех сумок выкладывалась на газету разная закуска – консервы, варёные яйца, плавленые сырки, солёные огурцы и т.д. Конечно, каждый прихватил с собой по бутылке водки, а Николай Фёдорович всегда брал с собой, кроме бутылки водки, ещё и поллитру крепкого самогона, который был подкрашен под цвет чая. Вот тут и начиналось пиршество и веселье.

Выпив по стопке, рыбаки смачно закусили солёными огурцами и принялись за уху. Рыба была выложена на бумагу и подсолёна сверху. После первой стопки разговор оживился, а после второй компания совсем стала весёлой и шумливой – шутки-прибаутки, смех… Валька забыл на время своё горе, благо никто не напоминал ему об этом, хотя рядом сидели два его бывших шурина – Николай и Владимир. После третьей Валька запел песню своим тенором. Все дружно подхватили, и песня далеко разносилась кругом. У товарищей голоса тоже были хорошие, сильные и дружные, с которыми и на сцену клуба не стыдно было бы выйти. А здесь в лесу только звери и птицы слушали хорошо слаженные голоса. Спев несколько песен, опять пропускали по стопке, закусывали, и Валька снова запевал песню, которую знали все. Пели, смеялись и шутили до поздней ночи у жарко горевшего костра. Перед рассветом заснули ненадолго, расположившись кругом костра на еловых лапах. Всей водки с вечера не выпили, а пару бутылок оставили на утро – опохмелиться, да и на всякий случай согреться тому, кто вдруг нечаянно упадёт в ледяную воду или начерпает в сапоги, оступившись с берега.

Вот такой случай тогда и произошёл с Владимиром, бывшим уже Валькиным шурином. Утром хорошо приморозило и на старой реке, где не было течения, образовался ледок. Поперёк речки была свалена толстая сосна, которая служила переходом на другой берег. А с вечера, когда её рубили, Владимир на стволе сосны прямо над серединой речки топором вырубил матюг из трёх букв. Утром пошли проверять сети. Он пошёл на ту сторону по сосне и, дойдя до того места, где был написан матюг, поскользнулся, упал и с головой ушёл в воду, проломив тонкий лёд. Быстро вынырнул и,  энергично работая руками и разбивая тонкий лёд, поплыл к берегу.

Костёр был рядом - Владимир быстро скинул всю одежду и начал её выжимать. Остальные тоже стали ему помогать. Сделали вешала у костра, и всё развесили сушить. «Купальщику» дали кто сухие штаны, кто фуфайку, шапку, но первым делом ему налили в кружку водки, и он выпил её одним махом. Всё это сопровождалось весёлым смехом и шутками в адрес «купальщика», да он и сам, выйдя на берег, сразу захохотал над своим «номером», а остальные больше над его словом из трёх букв, которое он вырубил на сосне и на котором поскользнулся. Долго ещё потом вспоминали этот случай с улыбкой…

Глава 26.

В конце мая приехала из гостей мать Вальки, и ему стало легче и не так скучно. Уже не надо было самому ухаживать за скотиной и доить корову, а также готовить еду и топить печь. Изредка навещали их дом дети, а Люба уже не появлялась.

Проработав неделю, компания рыбаков в субботу опять собралась на Чургу. Снова полсуток отдыхали и веселились на речке, но уже в другом месте – ниже по течению.

В июне начинали ставить сети в низовьях речки Пакшеньги, и тогда уже до самого места ездили на мотоциклах. Потом, когда спадала вода в Чурге, ездили отдыхать туда. Так, до поздней осени, почти каждую субботу мужики ездили этой «капеллой» отдыхать. Летом с ними в компании частенько бывал и Фёдор Савватиевич, который тоже любил рыбалку, отдыхая от всех забот на берегу речки и ночуя у костра на пахучих ветках ели или берёзы. Он тоже любил пошутить и попеть песен в компании, и никто никогда не заводил разговор о работе. Хотя и были по речке избушки, где во время сенокоса отдыхали колхозники, но рыбаки предпочитали сидеть на берегу и спать у костра. Что характерно, но за все тридцать лет рыбалки никого ни разу не укусил клещ. Нынче же в мае-июне Валька ходит с удочкой на речку и почти всегда принесёт на одежде клеща. Бывает и присосётся к телу, если вовремя не заметишь.

Но время бежит… И вот распалась рыбацкая компания. Первым из жизни ушёл Владимир Владимирович – погиб трагически на работе летом 1981 года при силосовании. Его брат Николай уехал из Пакшеньги. Давно нет в живых и Фёдора Савватиевича, бывшего председателя колхоза, который ушёл из жизни в 1984 году от ишемической болезни, только справив шестидесятилетие. Николай Фёдорович тоже преждевременно ушёл от сахарного диабета. Кузьмин Николай Александрович, которого мы называли главным, тоже ушёл из жизни, наложив на себя руки. Валька остался один из всей «капеллы» и ему уже самому семьдесят шесть лет. Но летом раза два с племянниками ездит он на Чургу. Сейчас, если и ночуют там, то уже не у костра, а в избушке, и рассказывает Валька им интересные случаи, которые были у него раньше на рыбалке.

Глава 27.

 

Но снова вернёмся к прошлому. В те 60-80-е годы каждый свой отпуск Валька проводил в разъездах по гостям или ездил на курорт. Сначала отпуск ему давали в зимнее время, и Валька ездил гостить на Север – то к младшей сестре в Северодвинск, то к младшему брату в Сыктывкар. В Северодвинске у Тамары гостил обычно не больше двух недель, а на обратном пути заезжал в Архангельск к двоюродным сёстрам на сутки-двое. По приезду в Вельск ещё два дня гостил у родни – тётки Клавдии Ивановны, двоюродного брата Владимира Фёдоровича, двоюродной сестры Александры Фёдоровны и у дяди Саши, который переехал из посёлка Комсомольский с семьёй, купив половину частного дома.

Когда Вальке стали давать отпуск летом или осенью, он стал ездить на юг к старшим братьям. Алексей жил в Краснодаре, имел свою дачу за городом, где Валька и отдыхал большую часть отпуска. Всё было так же, как и раньше, когда он приехал к брату после службы в армии (см. рассказ «Полгода на Кубани»). Но отпуск заканчивался, и нужно было возвращаться домой, где Вальку ждала работа по хозяйству и на производстве. Поездом Валька не любил ездить на дальние расстояния, а летал самолётом, экономя время.

Много раз летал Валька и в Грузию, где в то время служил брат Анатолий. Жил он с женой Тиной и тёщей. Днями Анатолий находился на службе, и валька бродил по городу – по магазинам и рынкам. Часто по канатной подвесной дороге посещал парк отдыха на горе, где было много игровых аттракционов, колесо обозрения, бильярдная. В бильярдной он часто играл с грузинами на пиво. Тут же рядом находился пивной павильон, где кроме пива, готовили вкусный шашлык. К вечеру Валька приезжал к брату на квартиру и все садились ужинать. Поужинав, играли в карты и смотрели телевизор. Частенько Валька встречал Анатолия у КПП воинской части, где он служил. Они шли в пивбар, брали по две кружки пива и национальное блюдо хинкали, и долго сидели там, потягивая пенный напиток и разговаривая. Время летело незаметно – Вальке надо было лететь домой. Анатолий через воинскую кассу по требованию брал билет на самолёт до Архангельска, а оттуда или поездом, или самолётом, Валька добирался до дома.

Один раз Валька летал самолётом в отпуск с братом Николаем, у которого в то время старший сын Шурик служил в Севастополе. Ночью прилетели в Симферополь, и до утра братья коротали время в буфете, попивая пиво. Утром автобусом поехали в Севастополь. Там нашли воинскую часть, где учился Шурик на мичмана и вызвали его на КПП. Командир роты дал Шурику увольнительную на четыре часа, и они втроём отправились в город. Посмотрели город, пообедали в столовой и сняли на сутки комнату, чтобы было, где ночевать. На следующий день, простившись с Шуриком, Валька с Николаем отправились в обратный путь до Симферополя, а оттуда самолётом полетели в Краснодар к Алексею.

Алексея дома не застали, так как он после работы уехал на дачу и остался там ночевать. Братья отправились туда, хотя и было уже поздно. Приехав на дачу, пришлось им долго стучаться, так как Алексей уже спал. Проснувшись, он очень обрадовался, так как не видел родных братьев несколько лет. Быстро накрыл на стол, достал из подполья бутыль виноградного вина – отметили приезд гостей. Долго сидели в ту ночь братья за столом – пили вино и разговаривали, разговаривали…

На следующий день братья поехали в город, сходили там в кино, а вечером вернулись опять на дачу, так как квартира у Алексея была небольшая и Валька с Николаем не стали стеснять хозяев. Алексей с первым автобусом рано утром уехал на работу, а отпускники опять целый день отдыхали – съездили на рынок, походили по магазинам, попили пива в чебуречной. Зашли на почту и купили по посылочному ящику, чтобы отправить домой фруктов.

Погостив дней десять в Краснодаре, братья вылетели в Тбилиси к Анатолию. Тот тоже очень обрадовался приезду братьев. Здесь их очень тепло встретили, братья гостили неделю – посмотрели Тбилиси, съездили в парк отдыха, пили грузинское вино и чачу (самогон по-нашему), отведали грузинских шашлыков, запивая их пивом. По прошествии недели, Анатолий взял отпуск, и братья втроём полетели до Москвы, а оттуда поездом до Вельска.

Приехали домой утром в шесть часов. Мать уже топила печь и обряжалась со скотиной. Жена Вальки Люба ушла уже на ферму, а дети ещё спали. Мать, несомненно, обрадовалась приезду детей, особенно Толи, которого очень любила. Почти месяц Анатолий гостил дома на малой родине, помог Вальке и Николаю в заготовке дров. Сварили на поварне пиво, так что скучать не приходилось. За время отпуска он навестил всю родню, даже не по одному разу.

Глава 28.

 

Теперь вернёмся к работе. Развод в гараже  проводил обычно главный инженер Михаил Алексеевич. Но когда он заболеет или уйдёт в отпуск, то заменял его всегда Валька. Только в начале 80-х годов ввели в колхозе должность помощника главного инженера, который часто ездил в город за запчастями. Следил за ремонтом техники и замещал Михаила Алексеевича в его отсутствие. Техники тогда в колхозе было много – одних тракторов двадцать пять единиц, восемь зерновых комбайнов, десять автомашин и много другого самого разного оборудования и сельхозагрегатов. А Валька стал работать только механиком по трудоёмким процессам в животноводстве. Какое-то время в колхозе в должности иженера-энергетика работал Храпов Василий Николаевич, родом из Хозьмино. У него было высшее техническое образование, и он в вопросах электрики разбирался хорошо, но не любил черновой работы, что не нравилось руководству колхоза. Сын Вальки Игорь после армии работал также в колхозе электриком. Василий Николаевич летом жил у Вальки. Спали в верхней избе, а перед сном вели долгие разговоры на разные темы. Осенью Василий Николаевич рассчитался из колхоза и устроился преподавателем в Вельский сельхозтехникум.

После ухода из колхоза Василия Николаевича, Валька стал ответственным и за электрохозяйство колхоза, а впоследствии был ещё и ответственным за газовое хозяйство. Эти две нагрузки он исполнял по собственной, можно сказать, инициативе, так как никакой доплаты к ставке не получал. Пришлось ему тогда написать письмо в газету «Сельская жизнь», откуда, спустя некоторое время, приехал представитель. В тот день Валька ездил в Вельск за газом, и встретиться с корреспондентом ему не довелось. В правлении колхоза этот представитель беседовал с председателем и главным инженером. С тех пор Вальке добавили к основному окладу 20%. До выхода на пенсию он работал на этой должности и через каждые три года сдавал в «Горгазе» экзамен по технике безопасности и эксплуатации газовых установок.

За тридцать пять лет работы в колхозе Валька не написал ни одной докладной и жалобы на других колхозников, хотя руководство колхоза и требовало от него, чтобы он писал докладные на того или иного нарушителя трудовой дисциплины. Валька не любил кляузничать и жаловаться, он только отругает нарушителя, и тот уже старается не повторять ошибок.

С внедрением трудоёмких процессов в животноводстве, с появлением там различных механизмов и оборудования, появилась надобность и в слесарях, которые должны были обслуживать всё это и устранять поломки и неисправности. Раньше Валька справлялся один на фермах и за слесаря, и за электрика. Но в 80-е и начале 90-х годах в колхозе было уже три крупные фермы, и на каждой ферме стал работать слесарь по ремонту и обслуживанию.

Глава 29.

Прошло полвека с той поры, как Валька приехал на свою малую родину в Пакшеньгу – в деревню Петрегино. Родительский дом он сохранил до нынешней поры. Большого ремонта не делал, а вот рамы и оконные коробки пришлось ремонтировать. Раньше, когда семья была большая, да и скотины много держали, воду всегда грели в печи в чугунах, поэтому была большая влажность. Влага откладывалась на стёклах, и хотя были у рам колодки для сбора воды, но всё равно переплёты и подоконники зимой всегда были сырые – вот и гнили постепенно. Под подоконником даже бревно сгнило – пришлось Вальке выпиливать эту гниль и делать свежую вставку. В избе Валька заменил все подоконники, сделал новые внутренние рамы, отремонтировал наружные, заменив нижние бруски. В горнице, где было меньше влаги на окнах, почти всё сохранилось в первоначальном виде.

Пришлось также подвести три новых бревна под три стены у зимовки да ещё всю крышу перекрыли новым шифером. А вот у дома, кроме зимовки, низ гниёт, и дом садится. Теперь уже  не под силу его поднять и заменить гнилые брёвна – ведь Вальке уже исполнилось семьдесят шесть лет.

Уже двадцать лет Валькиной машине, которую он отдал зятю. Кузов поржавел, так как в Архангельске, где сейчас находится машина, зимой сыплют соль на дороги, да и стоит она не в гараже, а под открытым небом. Здесь-то она стояла в гараже и всегда была чистая. К зиме Валька ставил её на «колодки» - снимал колёса, мыл их тёплой водой, просушивал, а потом каждое колесо укладывал в отдельный мешок и хранил в горнице, предварительно спустив воздух в колёсах до одной атмосферы. Зимой в деревню Петрегино дороги не было, и Валька выезжал из гаража только в мае, сделав всю полагающуюся профилактику. Аккумулятор зимой он хранил в коридоре и раза два подзаряжал его в это время, вот и служил он Вальке верой и правдой пятнадцать лет. Техосмотр Валька проходил регулярно и своевременно, и инспектор ГАИ ставил в пример его машину другим – была чиста и исправна.

Теперь у Вальки остались два мотоцикла ИЖ-«Юпитер» с колясками, но они уже отслужили свой срок. Летом Валька ездит сейчас по ягоды и грибы на велосипеде, который купил за три тысячи рублей. На нем и внуки катаются, когда приезжают к деду в гости. А в недалёкий лес Валька всегда ходит пешком.

Дрова заготовляет Валька пилой «Дружба», даже соседям продаёт лишние сухие дрова по сходной цене. Заготовляет дрова обычно осенью, после копки картошки, пока ещё нет снега.

Раз семь за полвека красил Валька окна и рамы в зимовке, полы, шкаф и лавки. Лавки в избе он специально не убирает до сих пор, как музейную реликвию. Пожалуй, ни у кого уже в домах не сохранились лавки. Когда к Вальке приходят посторонние люди, то удивляются такой обстановке.

Ещё в дому висят две иконы Пресвятой Богородицы: одна в избе в большом углу под потолком, а другая в горнице. Было раньше четыре иконы, но одну Валька отдал младшей сестре Тамаре, а вторую отнёс бывшей его сожительнице Людмиле Григорьевне. Дед Вальки Филипп Илларионович был верующим и служил в своё время при местной церкви старостой – вот он и приобрёл столько икон. Кроме этих больших икон было ещё несколько маленьких, которые Валька с матерью тоже отдали родственникам.

Глава 30.

 

В ноябре 1993 года Валька ушёл на заслуженный отдых. Дело было 6-го ноября в канун праздника. Был короткий рабочий день. Валька купил бутылку коньяка, коробку шоколадных конфет и угостил в конторе председателя колхоза, главного инженера, агронома, бухгалтеров. Те, в свою очередь, поблагодарили его за долгий честный труд и пожелали доброго здоровья на долгие годы и счастья.Выйдя на пенсию, Валька, как уже говорилось, стал заниматься рыбалкой и охотой на зайцев. На речке по его деревней в то время была сделана запруда, где летом люди в жаркую погоду купались и отдыхали. В запруде развелось много хариуса, и Валька ловил эту рыбу – и зимой, и летом. Вначале ходил один, а потом увлёк рыбалкой и Людмилу Григорьевну. И она выуживала не меньше, чем он. Часто тогда они варили уху из свежей рыбы. Хариуса раньше называли «королевской рыбой, так как мясо у них вкусное и мало костей.

Зайцев Валька, как уже упоминалось ранее, ловил только зимой в петли и капканы. На лису и бобров также ставил капканы, но эти капканы для них были слабы, и звери уходили из них, принося охотнику досаду и разочарование. И только для своего удовольствия ставит Валька ловушки на этих зверей, узнавая их повадки и утоляя свой охотничий азарт – не для корысти он занимается этим, а для бодрости духа и собственного здоровья. Как приятно пройтись утром на лыжах по лесу, дыша чистым морозным воздухом, читая азбуку следов на снегу. Но в последнее время исчезли куда-то зайцы, и уже не попадают больше в ловушки. Толи охотники всех по осени выбивают, толи лисы всех переловят, которых развелось много, толи от энцефалитного клеща зайцы погибают – загадка…

Почти каждое утро Валька делает лыжные прогулки по лесу. Зачастую, чтоб не пустому идти домой, срубит сухую сосенку или ёлочку, разрубит её на кряжики и на плече несёт домой. Сушняка в лесу много – толстые сухие деревья Валька осенью ещё спилит, обрубит сучки и раскряжует на чурки, а потом на чунках  свозит домой и расколет на поленья. Тоже хорошая разминка для организма получается.

Ну, чем ещё днём зимой заняться? Через день Валька ходит в магазин, на почту, в библиотеку. Читает книги, лёжа на печи, иногда, в зависимости от настроения, попишет мемуаров-воспоминаний или маленький рассказик. Одно время его рассказы печатались даже в районной газете, за что Вальке из редакции посылались небольшие гонорары. В городе Челябинске, где живут его родственники, издали даже небольшую книгу с его рассказами в количестве двадцати экземпляров, стоимостью сто пятьдесят рублей каждая. Валька раздарил все книжки своим друзьям и знакомым, оставив себе только один экземпляр. Одну такую книжку он отдал в библиотеку, и она «ходила» по рукам по всем деревням, может уже её всю истрепали…

Оставшись один после 1998 года, Валька сначала переживал сильно одиночество, но постепенно привык. Днями с хлопотами по хозяйству, прогулкой в лес, ловлей рыбы время быстро летит, а вот в зимние вечера надоедает одному дома, и он ходит к соседям  или к своим бывшим сослуживцам по работе на Кулаково. За игрой в карты время незаметно пролетает…

В деревне на столбах повешены светильники, и в тёмное время зимой они освещают Вальке дорогу, когда он идёт на Кулаково по тропинке или по лыжне. От крайнего фонаря деревни Петрегино видно путь аж до самой подстанции, а от подстанции освещает ему дорогу крайний фонарь с Кулаково. Но на всякий случай Валька всегда берёт с собой  фонарик, который своевременно подзаряжает от розетки. Пять лет служит ему этот фонарик, иногда только почистит Валька контакты или лампочку перегоревшую заменит.

Привычка вставать рано – в пять часов утра у Вальки появилась, когда он остался один после смерти матери – надо было до работы истопить печь, управиться со скотиной, позавтракать. На работу выходил за двадцать минут до восьми часов, чтобы успеть на развод в гараж. Вот и сейчас он встаёт, как заговорит радио, делает небольшую физзарядку, затопляет печь, ставит в неё чугунок картошки, умоется и побреется, а пока печь топится, то и на печи успеет полежать.

 В этом повествовании Валька описал полувековой период своей жизни с 1959 года по настоящее время и то вкратце, не вдаваясь в подробности, а лишь показав некоторые события за данный период. Он надеется, что дети и внуки прочтут его воспоминания и будут больше знать о жизни отца и деда…

 

2011 год.

 

Сравнение

 

Повесть

 

 

В своём повествовании я хочу рассказать о жизни колхоза и колхозников в период, как я себя помню – с 1940 года и по сей день, почти семьдесят лет. Многое уже было написано в других моих повестях и рассказах, но здесь я бы хотел обобщить и сравнить прошлое и настоящее Пакшеньги.

До революции 1917 года люди жили единолично. В каждом хозяйстве имелась лошадь, а у кого и две, корова, а у тех, кто был позажиточнее – две или три. Кроме этого скота хозяева держали овец, поросят, коз. У каждого хозяина были всевозможные повозки: для лета – дроги, телега, сноповица, на которой свозились снопы с поля в гумно. Для выезда в гости или для свадьбы у зажиточных хозяев был тарантас, который ставился на дроги и крепился к ним. Для зимы были дровни, розвальни, а для выезда – сани с узорами.

В 1930 году начало происходить объединение в колхозы. Лишний скот обобществили, а в личных хозяйствах оставили только по одной корове и по несколько овец. Лошадей у всех отобрали, повозки и инвентарь свезли на колхозный двор. Стали работать вместе. Наш колхоз имени Сталина состоял из четырёх бригад – Петрегино, Заречье, Подсосенье (Кунаево), Антрошево. В каждой деревне был свой бригадир. Правление колхоза было в Петрегино в доме Василия Михайловича на втором этаже. Кроме председателя был бухгалтер и счетовод-кассир, и было ещё пять членов правления колхоза, которые раз в месяц проводили заседания, обычно по вечерам.

Ещё до объединения колхозов на колхозных огородах выращивали огурцы, капусту, морковь и даже клубнику. Также было развито и пчеловодство – в колхозе им. Сталина пасека была в Подсосенье. Клубника была лучшим лакомством для нас – пацанов. Вечерами мы лазили за ней по-пластунски. В колхозе имени Будённого клубнику сажали на колхозном огороде недалеко от дороги, которая вела из нашей деревни на центральную усадьбу, и мы после кино вечером лазили в ягодник и лакомились. Хоть и был там сторож, и гонял нас часто, но нам не нялось, и мы, в очередной раз вечером, опять ползли за ягодами. Там же было много парников, где росли огурцы, которых мы втихаря набирали полные карманы, да и морковью  ухитрялись разжиться, хотя много её мы не рвали.

В нашем колхозе имени Сталина было два капустника, где сажали и растили капусту. Один капустник был на Горе, а второй у Средней мельницы, там же на «домашнем» берегу был и морковник. Была введена должность овощевода, которым долгое время была моя тётка Ольга Филипповна. Ей давали двух трёх работников, и они ухаживали за овощами – пололи, поливали, рыхлили почву и т.д. Урожай овощей всегда был хороший – морковь и капусту после уборки давали колхозникам на трудодни, хотя почти у всех  на огородах росла своя капуста.

Картошку сажали в каждой бригаде после посева зерновых, льна и гороха, обычно в конце мая, начале июня. К тому времени у школьников начинались каникулы – все принимали участие в посадке. А копали картошку после пятнадцатого сентября, да и в своих огородах раньше не начинали. Колхозную картошку выкапывали конным плугом, потом появились конные копатели. Выбирали её пожилые женщины и мы – школьники после окончания уроков. Вечером пекли печёнки, и было всегда шумно и весело у жаркого костра.

Раньше было много народа в деревнях, поэтому всё успевали делать вовремя в колхозе. Хотя пахали и сеяли на лошадях, а не на тракторах, все поля разрабатывались и засевались.

До 50-х годов крестьян заставляли насильно подписываться на заём, когда у колхозников-то и денег не было. Душили сельский люд большими налогами. Тогда уж некогда было думать о покупке каких-то вещей, лишь бы самим выжить и с голоду не помереть. Хлеб стали есть вдоволь только после 1947 года, когда отменили карточную систему и в колхозе стали давать больше зерна на трудодни. Зерно сушили дома на печи и в печи, везли молоть на мельницу, а потом дома пекли хлеб и шаньги. Вскоре в Пакшеньге открылась пекарня, и люди стали покупать хлеб в магазине, а у кого было туго с деньгами, пекли дома. Сейчас хлеб уже мало кто дома печёт, а вот пироги и шаньги многие ещё выпекают.

При слиянии колхозов в 1950 году в один, стали больше уделять внимания растениеводству – зерновым, картофелю, льну. Овощи стали выращивать только на одном колхозном огороде у деревни Кулаково, где бессменным огородником был Пётр Германович, которого прозвали «Мичуриным».  Помогала ему жена Анастасия (отчество не помню). Им выделяли работниц, которые занимались прополкой и поливкой. В парниках с огурцами всё лето, стоя на коленках, копался сам Пётр Германович, а по ночам они по очереди с женой охраняли колхозный огород от набегов пацанов.  Когда не стало Петра Германовича и его жены, на колхозном огороде некому было ухаживать за овощами, и постепенно там их перестали сажать. Сначала выращивали там турнепс, потом картофель, потом засевали зерновыми. В настоящее время часть земли отдана частникам под картошку, а часть запущена.

В последние годы возникла проблема у частников с продажей картошки, поэтому много участков пустует, зарастая лебедой и другими сорняками. Зерна тоже стали мало сеять. С каждым годом услуги на тракторные работы дорожают и люди отказываются от дальних участков, а выращивают картофель только себе на еду около дома, да и то пашут не весь огород. Я, например, сажу картошки всего семь соток, а остальная земля под сенокосом, грядками, постройками и палисадником. Общая площадь, что обнесена забором, у меня составляет пятьдесят девять соток, а положено пятьдесят, но за лишних девять я плачу аренду, так как не хочу переносить изгородь.

В 60-х годах колхозники стали жить лучше. Налоги снизили, на трудодни в  конце года стали выдавать немного денег, и люди начали покупать хорошие вещи – железные кровати с пружинами и никелированными спинками, диваны, комоды, шифоньеры, шкафы, серванты, а затем и телевизоры, мотоциклы, стиральные машины, ковры.

В это время колхоз «Россия» получал большие доходы от реализации льнопродукции. Было закуплено много техники для обработки льна, ручного труда стало меньше, но всё равно требовалось много рабочей силы для выращивания и обработки этой культуры. А людей в колхозе становилось всё меньше. Постепенно стали сокращать посевы льна, а потом и совсем прекратили его выращивать.

В 70-80-х годах упор в колхозе был сделан на животноводство, а растениеводство отошло на второй план. За счёт увеличения поголовья скота и улучшения кормовой базы увеличилось производство молока. Удой на одну корову был больше 3000 кг.  Были достигнуты высокие показатели на откорме тёлок и бычков – по 80-100 граммов в сутки. Годовой доход колхоза достигал больше одного миллиона рублей, а рентабельность доходила до 40% и выше. В то время стали колхозники жить лучше и обзаводиться всем, включая и легковые автомобили. Всё было заработано честным трудом, а не так, как нынче – воровством.

В 80-е годы в колхозе строилось много производственных объектов и жилья: были построены и сданы в эксплуатацию животноводческий комплекс на 400 голов с кормоцехом и котельной, родильное отделение с телятником, свинарник, новый зерноток, гараж для тракторов, склад минеральных удобрений, новая пилорама. Также на средства колхоза были построены столовая, детский сад. В центре Пакшеньги появились три новых улицы. Много молодёжи тогда оставалось работать в деревне.

В эти годы в колхозе было 1200 га пахотной земли. Сеяли зерновые. На пятидесяти гектарах садили картофель, который давал неплохие урожаи. В колхозе было два картофелехранилища. Часть картофеля шла на корм скоту, часть продавали, часть закладывали на семена. С переходом на главную отрасль – животноводство, половину всех площадей стали засевать клевером. Появился большой набор техники для заготовки силоса и сена – практически весь процесс был механизирован. Была введена новая технология заготовки резаного сена  - весь процесс от заготовки до раздачи в кормушки скоту был механизирован. Но тут были и свои минусы, а именно: при подборе и резании сена немецким комбайном и загрузкой его в телегу, весь листок улетучивался, а при досушке сена в сараях требовались теплогенераторы и мощные вентиляторы, которые потребляли много дизтоплива и электроэнергии. С подорожанием  энергоносителей от этой технологии пришлось отказаться. Но сено тогда заготовляли и в кипах. Первое время сено в кипах завязывалось проволокой, но  много скота стало гибнуть, так как иногда скот заглатывал вместе с сеном куски и узелки проволоки. Стали применять для завязки кип шпагат. Для погрузки, подвозки, укладки кип в сарай, потом для погрузки из сарая и подвозки к фермам, раздачи скоту требовалось затратить много труда. А если сено  было подвезено к сараям ещё и влажное, приходилось его вентилировать, для чего требовалось тоже много электроэнергии. В те годы электроэнергия была дешёвая, и поэтому было  выгодно применять эту технологию.

Теперь сено заготовляют в рулонах, которые трактором грузят на прицепы и свозят в сараи или к ферме в стога. Потом эти рулоны на ферме доярки раскатывают по проходу и вилами раздают скоту в кормушки. Надо сказать, что нелёгкая эта работа, так как рулон весит за триста килограмм.

И вот наступили 90-е. К власти в стране пришли демократы во главе с Борисом Ельциным. С приходом его к власти началась приватизация – фабрики, заводы, другие предприятия перешли в частные руки. Появились олигархи, которые прибрали к рукам нефть, газ, производство электроэнергии и т.п. Страна стала возвращаться к капитализму, не стало единой и могучей страны под названием СССР. Союзные республики отделились и стали жить самостоятельно. В экономике России произошёл резкий спад – промышленные предприятия стали банкротиться, сельское хозяйство пришло в упадок –  много колхозов и совхозов ликвидировалось. Только малая часть сельхозпредприятий осталась «на плаву».

Наш колхоз в 90-е годы выстоял, но производство всех видов продукции сократилось. Закрыли свинарник, так как свиней держать стало невыгодно. Теперь от нового когда-то свинарника остались одни стены. Ликвидировали ферму в деревне Степанковской, откормочник и ферму в деревне Кулаково-Подгорье, сократили посевы зерновых, отказались от выращивания картофеля. Люди стали уходить из колхоза. Если раньше в колхозе было больше двухсот человек работающих, то к концу 90-х и сотни не набиралось. Много в те годы людей отравилось от «палёной» водки и спирта и ушло из жизни.  В настоящий период вообще никто в колхозе не работает. Кто состоит на учёте в Центре занятости и получает небольшое пособие, а кто перебивается случайными заработками на стороне. У многих появились в личном пользовании трактора и они «халтурят»: кому дров подвезут, кому весной огород вспашут, навозу привезут, потом картошку окучат летом или участок на сено скосят. Вот так и живут – выживают. Такой нынче порядок – надейся на себя, иначе пропадёшь…

В стране в 90-х стали появляться фермерские хозяйства. Первый фермер в Архангельской области по фамилии Сивков появился в Виноградовском районе и «загремел» было на всю область. Несколько лет этого Сивкова показывали и по телевизору, и по радио о нём часто говорили, но потом неслышно стало про него что-то ничего. По его примеру в области стали образовываться десятки таких хозяйств. Вот и в нашей  маленькой деревушке Петрегино появился такой фермер – Владимир Васильевич Горбунов. Он сразу взялся за строительство – сначала построил небольшой флигель из бывшей бани, потом соорудил дощатый хлев и утеплил его. Летом купил в колхозе двух месячных бычков, которые ходили и паслись прямо в нашей деревне, благо травы было вволю. На следующее лето фермер – так стали его все называть – перевёз сюда семью, купил гусеничный трактор в ПМК-2, где раньше работал, затем по дешёвке приобрёл трактор  «Беларусь», купил косилку, тракторный прицеп, плуг двухкорпусной, пресс-подборщик и картофелекопалку. Выделили ему земли восемь гектар, из которых на трёх гектарах были покосы и кустарник. На четырёх гектарах раньше колхозом был посеян клевер, и это поле давало фермеру неплохой урожай сена года четыре. На оставшемся гектаре он сажал картошку, а часть засевал ячменём. Оформил Владимир все документы, как положено и стал главой фермерско-крестьянского хозяйства. Вместе с ним работали его супруга Валентина Александровна и дочь Татьяна.

Если в первый год фермер вырастил двух бычков, то на второй – уже четырёх. На третий год они обзавелись коровой, а ещё через год у них появилась и вторая. К зиме бычков и тёлок резали и мясо продавали. Лишнее сено также продавали на сторону.

Да, не позавидуешь фермеру! Почти всю работу он делал один, не зная ни выходного, ни отпуска, болеть и то некогда, да и кто ему больничный оплатит? Зимой-то было полегче, а остальное время года работа с утра до вечера, не покладая рук. В последние годы фермер больше сажал картошки, а поголовье скота сократил. Хорошо, что супруга его вышла на пенсию, так хоть деньги на продукты появились, а то раньше у соседей занимал…

Не смогли фермеры прокормить страну. Сами себя-то не могут прокормить. Да и что сделает один человек. Сначала Владимир продал трактор ДТ-75, потом плуг. Трактор «Беларусь», на котором и ездить-то было уже нельзя, недавно тоже продал.

Непоправимую ошибку в 90-х годах сделало наше правительство, ликвидируя колхозы. Ведь только коллективное хозяйство, имея весь комплекс  сельскохозяйственных машин, может давать большие урожаи зерновых, больше производить молочной и мясной продукции, применяя полную механизацию тех или иных процессов производства. И люди работают не на износ – от зари до зари, а пользуют выходные, отпуска и оплачиваемые больничные в случае болезни. Без коллективного труда сельское хозяйство существовать не будет.

Наш родной колхоз «Россия» сменил не одно название за период с 1991 года и по сей день. Название «Россия» колхоз получил в 1950 году при объединении всех колхозов Пакшеньги, и носил его сорок лет. За это время было только два председателя – Фёдор Савватиевич Лодыгин и Владимир Алексеевич Горбунов. Потом, за короткий период сменилось два председателя, последним из которых была женщина. Руководила она колхозом, носившем уже название «Заря», года три.  При ней колхоз стал почти банкротом. Снизилось поголовье, упала продуктивность коров, стала очень плохой дисциплина труда. Люди стали много пить, прогуливать работу, процветать стало воровство.

В 2006 году «Зарю» взяли вельские предприниматели. Новое руководство поначалу начало наводить порядок. Отремонтировали животноводческий комплекс, закупили всевозможной техники, новое доильное оборудование, холодильник. В 2007 году завезли стельных нетелей из Голландии, что нельзя было делать, так как не было ещё хорошей кормовой базы,  помещения были не готовы, да и специалистов хороших не было. К тому же с этими коровами привезли какую-то болезнь – наши «холмогорки» стали болеть и погибать – за один месяц тогда сдохло около двадцати коров. За «голландок» пришлось заплатить по восемьдесят тысяч рублей за одну голову, колхозу был предоставлен кредит на покупку этого скота. Но «иностранки» требовали соответствующего ухода и кормления, что у нас невозможно было сделать. В итоге скот стал болеть, погибать, а тех, что не сдохли, успели свезти на забой. Фермы заколотили, гаражи тоже, люди уволились, колхоз признали банкротом. В настоящее время  поля не пашутся и не косятся, а дальние поля уже давно зарастают кустарником.

Так как поля не косятся летом, то весной на следующий год на них остаётся очень много сухой травы. Что могут несколько дряхлых стариков и старух, оставшихся в некогда многолюдной деревне, если кто-то вдруг  весной подожжёт сухую траву и огонь пойдёт на деревню? Страшно представить… Миллионы гектар земли заброшены по всей стране. Мой  младший брат Василий в 2005 году ездил за границу по путёвке автобусом и побывал в нескольких странах Европы. Потом он рассказывал, что нигде на Западе не видел пустующей земли – всё засеяно или занято садами. У меня всё время болит душа за наши поля, которые ещё наши пра-пра-прадеды раскорчёвывали вручную и распахивали на лошадях, обрабатывая каждый клочок земли. И вот теперь всё приходит в запустение – больно смотреть. Неужели, так и дальше будет?!...

Приведу сравнение в культурной жизни селян. Раньше, в 40-50-е годы, в Пакшеньге был очагом культуры клуб – деревянное помещение, в котором имелся зрительный зал со скамьями для зрителей и сцена. В одной комнате находилась библиотека, а в другой читальня. Но в читальной комнате мало было посетителей, а служила она самодеятельным артистам для переодевания костюмов, а также для небольших банкетов. Позднее, когда был приобретён бильярд, то там «гоняли шары».

Кино вначале было немое. Аппарат приводился в действие от ручной динамомашинки, её по очереди крутили парни, у которых не было денег на билет. Кинокартина состояла обычно из восьми - десяти частей и, показав одну часть, киномеханик долго менял другую и т.д. Кино показывали два-три раза в неделю. Кроме того, киномеханик с аппаратурой ездил вечерами на лошади по деревням – у кого изба побольше, в той и показывал. В нашей деревне обычно «катили» кино у Раисы Ивановны. Мы – пацаны заползали на полати и оттуда с интересом смотрели на экран. На экране под каждым кадром была надпись – титры. Титры громко читал один из парней – старшеклассник, так как были некоторые старухи неграмотные, да и мы – малолетки не умели ещё быстро читать.

По средам, субботам и воскресеньям молодёжь собиралась по вечерам в клубе. Танцевали тогда мало, а больше плясали и играли в разные игры – время проходило весело. В деревнях тоже часто устраивали по вечерам игры и молодёжь с других деревень, узнав заранее по «сарафаньей» почте, где и в какой деревне сегодня будет игрище, собиралась туда. Плясали всегда под гармошку. Позже, когда появились патефоны, танцевали уже под их музыку.

Время тогда было голодное, но жили  веселее и дружнее, чем нынче. Сейчас у молодёжи только одни дискотеки из всего культурного отдыха. А раньше…  какие гуляния были летом на Троицу! Почти в каждой деревне была высокая качель, так на них качались и веселились до утра, а в ненастную погоду плясали и танцевали в гумнах. После Троицы отмечали Заговенье, а дальше ещё один летний праздник – Петров день. А потом начинался сенокос и…работа, работа, работа…

В середине 70-х в Пакшеньге был построен новый Дом Культуры с большим кинозалом, с библиотекой и читальным залом на втором этаже. В настоящее время мало молодёжи остаётся в деревне, всё больше уезжают туда, где лучше и легче.

Рабочий день в 40-60-е годы был, можно сказать, от зари до зари, особенно на сенокосе. Много раньше работали, а получали мало за свой труд. Хорошо, если год удастся урожайным, тогда на трудодень можно было получить около одного килограмма зерна, а если неурожай, то и выдавали грамм по сто-двести. Спасала от голода своя картошка, да своё молоко.

В те годы доярки и телятницы вообще не знали ни выходных, ни отгулов. Сейчас хоть дают выходные дни и отпуска животноводам. Отпуска стали давать колхозникам только в начале 70-х годов, когда перешли с трудодней на денежную оплату. Простым рабочим отпуск давали всего двенадцать рабочих дней, дояркам и телятницам – восемнадцать, а специалистам – двадцать четыре рабочих дня.

Пенсию колхозникам начали выдавать в 60-х годах. А до этого люди работали до самой глубокой старости, пока могли, даже умирали  прямо на работе иногда. Первая пенсия была всего восемь рублей, потом прибавили до двенадцати, и постепенно всё повышали до ста двадцати рублей. Это сейчас благодать престарелым – всем даёт государство пенсию, хоть выработан общий стаж, хоть нет. Ветеранам труда есть сейчас льготы – меньше платят они за свет и за газ. Пенсию стали выплачивать своевременно. Каждый год государство делает небольшую прибавку к пенсии – хватает, если правильно расходовать и не покупать много водки. У меня ещё идёт прибавка к пенсии от продажи лишней картошки осенью, ещё выручаю немного за сено, огурцы, ягоды.

Туговато было пенсионерам, да и работающим тоже, в 90-е годы. Пенсию платили с задержкой, да и зарплаты были маленькие у людей. Опять же в деревне, как бывало в войну, многих выручали собственные огороды и коровы, которых держали тогда многие жители Пакшеньги.

До 90-х годов на сто двадцать рублей пенсии можно было и в гости съездить к дальним родственникам – билет на самолёт до Краснодара стоил всего пятьдесят рублей. Это сейчас цена на него несколько тысяч – простому пенсионеру не по карману. Раньше и колхозникам и пенсионерам, вышедшим из колхоза на пенсию, можно было приобрести тот же навоз бесплатно, а теперь телега его стоит тысячу рублей, а у частников ещё больше. Стоимость трактора – пятьсот рублей в час, за вспашку огорода частник берёт восемьдесят за сотку.

Как-то взял я в библиотеке районную газету «Вельские вести» и прочитал в ней сводку по надою молока за 2007 год. Колхоз «Заря» оказался на последнем месте по этому показателю с 2000 литров на одну корову, в то время как другие хозяйства района надоили больше 6000 литров. Стыдно мне стало за наш колхоз, ведь раньше, когда мы работали, колхоз всегда был в передовых. Тогда отношение людей к работе было совсем иное: лучше была дисциплина, не было такой массовой пьянки, люди чувствовали ответственность за порученное дело, с душой относились к работе. Были, конечно, и прогулы, но каждый такой случай обсуждался в коллективе, на заседании правления или на общем собрании и виновные всегда наказывались. Но большинство колхозников работали добросовестно, добиваясь высокой выработки и производительности, за что правление колхоза поощряло их, как морально, так и материально. Давали в конце года дополнительную оплату, бесплатные путёвки на курорты и в дома отдыха, почётные грамоты, а самых лучших награждали орденами и медалями. При выходе на пенсию таким колхозникам вручали ценный подарок и присваивали звание «Ветеран труда» с выдачей соответствующего удостоверения. А самым лучшим присваивали звание «Заслуженный колхозник колхоза «Россия».

Я за свою жизнь до выхода на пенсию получал несколько почётных грамот, медаль «За доблестный труд» - юбилейная, значок «Отличник в социалистическом соревновании» и три раза ездил по путёвкам на курортное лечение. За тридцать пять лет работы в родном колхозе я не совершил ни одного прогула.

Ушло наше поколение на заслуженный отдых, а нынешнее поколение уже не то…

Уместно вспомнить и сравнить заготовку леса и дров. В 40-50-е годы дрова и лес заготовляли вручную и вывозили из леса на лошадях. В те годы не было ещё ни бензопил, ни электропил. Запасов дров в домах было мало – на месяц, а иногда и меньше. Весной в праздничные дни, если ещё не выезжали в поле, людям давали выходные дни, и они ехали в лес и заготовляли дрова на лето – веснодилили. Весной дрова быстро подсыхали, и уже через месяц их перевозили из лесу домой по пути с работы. Закончатся дрова, и опять в лес за новой волочугой. Этих веснодильных дров хватало до зимы. Обычно спиливали сухостой, а к ним добавляли сырых берёзовых - они на жару хорошо горят. Заготовлять берёзовые дрова я ездил обычно один на лошади и рубил их в выходные дни, а ездил за ними после школы на неделе. Некоторые люди заготовляли весной ольховые дрова кряжами, корили их, ставили в «костры», и они за месяц высыхали.

В колхозе в то время имелась передвижная электростанция ПС-12/200, и дрова пилили электропилами К-5.

В 1960 году появились бензопилы «Дружба-60». Колхоз приобрёл две такие пилы. Потом эти пилы стали продавать и в магазинах. Брат Николай одним из первых приобрёл такую бензопилу, и мы с ним уже в лесу пилили дрова на чурки и вывозили их на машине к своим домам.

В лесопунктах вместо лучковых пил тоже стали применять электропилы и бензопилы. Лес трелевали уже не лошадьми, а трелёвочными тракторами, а на реку для сплава вывозили лес машинами, а потом стали вывозить на нижний склад прямо хлыстами, где эти хлысты распиливали на ассортимент, и трактор-штабелёр укладывал их в штабеля-бунты.

Приведу дальше сравнение погоды. В 40-50-е годы зимы были суровые. Самый сильный мороз на моей памяти был в 1946 году  - 53ºС. Учился я тогда в третьем классе и, что удивительно, никто тогда занятий не отменял, даже в начальных классах. Разве только родители, боясь за своих детей, чтобы те не обморозились, не пускали их в школу.

Помню, в тот день не все пришли в школу, но занятия были. Мы сидели тогда за партами в верхней одежде, даже шапок не снимали. Чернила, пока шли из дома, замёрзли (тогда каждый ходил со своей чернильницей, ручкой с пером и карандашом), пришлось писать карандашами.

Теперь, если мороз -25ºС, занятия отменяются в начальных классах, а если уже -30ºС, то и в старших.

С конца 80-х годов зимы стали мягче – мороз ниже - 40ºС не опускается. Часто случаются оттепели. В 2006 и 2007 годах зимы были тёплые, а вот зима 2009-2010 годов выдалась суровая, даже не одной оттепели не было.

В противоположность холодной зиме, лето 2010 года выдалось жарким и засушливым. По всей стране пылали лесные пожары, которые уничтожили тысячи гектар леса, много сгорело деревень и лесных посёлков. Правительство страны и местные власти оказывали помощь, людям, оставшимся без крова – строили новые дома и выделялись деньги на приобретение стройматериалов и имущества. Большинство посёлков до начала холодов было отстроено заново, но вот качество работ не везде было на должном уровне.

В связи с засухой страна недополучила одной трети валового сбора зерна. Было принято решение правительством: приостановить продажу зерна за границу. Вырос ажиотаж вокруг наличия гречки – цены поднялись быстро вверх. Очень большие цены на колбасные изделия, рыбу, овощи.

Много наша страна продаёт за границу леса, в основном кругляком. Основной  строевой лес вокруг Пакшеньги выпилили за три года, распилили на пиломатериал и продали. Около пяти бригад зимой пилило лес в окрестностях деревни, а лесовозы возили и возили наш лес на пилорамы и в город Вельск. Тысячами кубометров воровали наш лес. Свои-то мужики воровали не так и много, большинство леса уходило предпринимателям, которые командовали нашим колхозом. Докомандовались – в 2010 году колхоз прекратил своё существование. Сейчас воровство леса стали пресекать, за это налагаются большие штрафы или наказание, вплоть до уголовной ответственности. Не стало воровства, и пилорама частная прекратила свою работу.

За семьдесят шесть лет жизни многое мне пришлось испытать: голод, непосильный труд, другие сложности, которые, наверно, у каждого встречаются на пути. Но были и счастливые времена. Прожив много лет, я помню себя с трёхлетнего возраста, когда ещё с бабушкой ходил на Кунаево в гости к её сёстрам, т.е. моим тёткам по отцу. Многое запомнилось из детства и юности (более подробно об этом периоде моей жизни описано в повести « Детство. Юность.»)

Сейчас я всё ещё продолжаю работать на своём приусадебном участке – сажаю картошку, в теплице выращиваю огурцы, засаживаю все грядки, летом скашиваю всю траву около дома на сено, так как держу кроликов, хоть и немного, но на мясо для себя хватает. Держу также трёх кур – яйца всегда есть свежие. Есть у меня ещё собака и кошка в доме – всё же веселее.

Каждое лето ко мне приезжают дети и внуки. Помогают мне по хозяйству с сенокосом, с обработкой и уборкой картошки и т.д. Лето пролетает незаметно, а вот зимой дни тянутся долго, но я не унываю – хожу на прогулку в лес или на речку, вечерами в гости к соседям или друзьям…

Рассказ. "Катушка".

«Катушка» -- это гололёд. В народе бытует поговорка: «Зима без снега и мороза не бывает, как и без «катушки». Правда «катушка» бывает не каждую зиму. На моей памяти бывали зимы, когда с осени и до весны не было ни одной оттепели. А раз нет зимой оттепели, то и «катушки» нет.

В эту зиму снег лёг на землю ещё в октябре и к декабрю месяцу снежный покров достигал почти  полметра. Октябрь был даже холоднее ноября. Да и в ноябре до Михайлова дня не было оттепели. Потом днём начало смягчать, и температура повысилась до 0º+2ºС, снег стал таять и оседать. А так как ночью чуть подмораживало, то был даже слабый наст. Но вот уже больше недели стоит плюсовая температура, да ещё и дожди идут. Снег почти весь растаял, а на дорогах -  «катушка»-гололёд, хоть на коньках катайся. Вчера, т.е. 6-го декабря и сегодня столбик термометра поднимался до +5ºС. Ночью и днём до обеда шёл дождь, который и растопил снег на полях, но в лесу ещё снег лежит. Вода в речке поднялась и даже из берегов вышла, что не было прошлой весной. Такого сюрприза природы я не припомню за всю мою жизнь, хотя и были зимы, что в Новый год земля голая была. Даже в колодце воды до воротка – хоть ведром зачерпывай. А раз в колодце столько воды, то и в картовных (картофельных) ямах у некоторых появилась. У меня пока ещё нет.

В такой гололёд не только на машинах опасно ездить, но не меньшую опасность гололёд доставляет и пешеходам. Сколько людей травмируется в этот период – кто руку сломал или вывихнул, поскользнувшись на дороге, кто ногу, а у кого и сотрясение мозга. В период гололёда в больнице травматологам хватает работы с пациентами. 5-го декабря соседка Светлана Ильинична пошла к Нине Васильевне, но, не доходя до её дома, упала и сломала ногу в лодыжке. Мы с Васькой дотащили её домой на чунках (санках). Я наложил на её ногу тугую повязку, и пока бинтовал, она сильно стонала и охала – боль-то адская. Сам Васька лет десять назад тоже в гололёд сломал ногу и ходил в гипсе на костылях два месяца. Тогда на квартире у него жил Володька Фалёв, который и обряжался с печами и коровой, да ещё и на колхозной ферме успевал.

Тьфу, тьфу! Меня пока Бог миловал от переломов, но я тоже в гололёд часто падал – как-то раз и затылком ударился, но от сотрясения мозга спасла шапка. Вот такая опасная эта «катушка».

 Декабрь 2006 год.

Рассказ. Не бобёр, а выдра…

 

Бобры в нашей речке появились лет пятнадцать назад. Вначале они появились в низовье реки, а потом стали подниматься выше по течению. Даже на речке Северная, что впадает в реку Пакшеньгу стали строить свои хатки и норы. Хаток на воде я встречал немного – в основном они строят их в берегах, вырывая ходы из воды, а для поступления воздуха ещё делают дыры вверху. На речке делают запруды, и вода тогда поднимается почти на метр. С этих-то запруд и роют себе  в берегах ходы и жилища. На зиму они делают себе запас корма – таскают осиновые, ивовые, а иногда даже берёзовые чурки, сучки, кору. Особенно любят бобры осину – по всей речке, начиная от реки Чурги, по обоим берегам везде лежат обглоданные осины с отгрызенными сучьями и вершинами. Древесина осины мягкая, и бобры легко её грызут. А зубы передние у них, как маленькие долотца, шириной 2-4 мм. Некоторые осины в обхват толщиной валят на землю, подгрызая кругом у комля; а пень остаётся, как заточенный карандаш, так же и комель хлыста. По нашей речке возле берегов бобры уничтожили весь осинник и теперь грызут иву и берёзу. Ольха, видимо, горькая, и они её почти не тронут. Черёмуху тоже не любят. Летом в основном питаются травой, а т.к. по речке раньше были сенокосы, то травы им хватает. Древесину таскают в норы на зиму, когда месяцев пять безвылазно там находятся. Весной, как оголятся наволоки, и станет появляться молодая трава, бобры выходят из хаток. Они ночные звери и выходят кормиться с наступлением сумерек. Там, где места глухие, где мало бывает людей, бобры  днём греются на пожне, играют и резвятся.

Я считаю себя рыболовом, но иногда и охотничий задор появляется. Раньше, когда было много зайцев, я зимой ловил их – ставил капканы и петли. Но в капкан, если и попадёт заяц, то ломает лапки и исходит кровью. Мне их стало жалко и капканов на них я больше не ставлю. На лису ставил, но та вырывается из заячьего капкана, так же, как и бобры. Сколько раз попадали в капкан, и каждый раз уходят, оставив его разряженным. В петли бобра тоже не поймать. Как-то раз попал один большой бобёр, а я не проверил ловушку дня два, так он бился-бился и перемолол тросик.

В эту осень поставил две петли в то место, где бобры выходят  на берег из воды. Два раза бобёр сбивал ловушку. На третий раз вместо бобра попала выдра весом на семь килограмм. Попала в петлю брюхом между передними и задними лапами, и когда я пришёл, была ещё жива. Пришлось умертвить палкой. Конечно, я сбраконьерил, т.к. на их отлов нужно иметь лицензию, а у меня её нет. Да простит меня Бог! Ведь не из-за корысти я ловлю, а ради интереса. Да и саму выдру я считаю браконьеркой, т.к. она питается рыбой, которой в нашей реке становится всё меньше и меньше. Может и к лучшему, что на одну выдру стало меньше в нашей речке…

Ноябрь 2009 год.

Рассказ. Заслуженный отпуск.

 

Призывался я в армию 20 октября 1955 года в возрасте двадцати лет. В тот год я окончил учёбу в сельхозтехникуме и по распределению был назначен на работу в Ровдинский район – в село Долматово участковым механиком. Поработав там только один месяц, получил повестку в армию. Перед отправкой две недели был дома и помогал по хозяйству. 19 октября мать на лошади подвезла меня до Шокши. Отец проводил только до Лодыгинской угоры. Обнял меня, поцеловал, мы оба прослезились. На прощание он дал мне такой наказ: «Не печалься очень-то и будь веселее». И этот наказ его я соблюдаю до сих пор.

С Шокши я уехал попутным лесовозом до большой дороги. Там немного постоял с котомочкой на плечах и вижу – идёт бортовая машина ГАЗ-51. Шофёр оказался тётки Клавдии муж – Кузьма Иванович, который вёз почту в Шенкурск, а попутно в Долматово и Ровдино. В кабине сидела женщина – сопровождающая, и я сел рядом с ней. К вечеру я был уже в военкомате в Ровдино на сборном пункте. Расставаясь, Кузьма Иванович дал мне наказ: «Служи честно!».

Из Ровдино на автобусах нас отвезли в Вельск, а оттуда пассажирским поездом в Котлас. Там трое суток валялись на нарах. С Котласа в «телячьих» вагонах-теплушках повезли на место службы в Вологду. В вагоне было много пьяных, и часто возникали драки. Я лежал на верхних нарах и не участвовал в драках, а только смотрел сверху.

Попал служить я в танковую часть – отдельный 254-й танковый батальон, командовал которым подполковник Потапов. Пройдя курс молодого бойца и, приняв присягу, я попал во вторую роту, которой командовал капитан Благов. Моим командиром взвода был старший лейтенант Климешов, он же был и командиром нашего тана Т-34. Служба шла хорошо – был я отличником боевой и политической подготовки. В экипаже первый год я был заряжающим, потом стал наводчиком. Любил физическую и тактическую подготовки, стрельбу, а строевую не уважал…

Осенью в конце второго года службы во время боевых стрельб в 60-ти километрах от Вологды, я отстрелял из танка с пушки и пулемёта (стрельба была с ходу) на отлично. После стрельб был выстроен весь батальон на плацу и командир дивизии генерал-майор Трапезников, который наблюдал за стрельбами, перед строем объявил мне краткосрочный отпуск на десять суток с поездкой на родину. «Служу Советскому Союзу!» - ответил я, и на Октябрьские праздники был уже дома.

Отец тогда уже был не совсем здоров, но ещё работал. Мать была здорова и тоже работала в бригаде. Брат Василий учился в четвёртом классе, а сестра Тамара училась в Вельске в десятилетке. На радостях отец сварил пиво на поварне (пивоварне). Приглашали всю свою родню. Отпуск я провёл хорошо. Вечерами ходил в клуб и после танцев провожал девушку, которая работала в колхозе бухгалтером. Навестил сам всю родню, помогал отцу сушить овины и готовить дрова.

На обратном пути в часть я привернул на станцию Юра, где жили дядя Саша и тётя Марья. У них ещё погостил двое суток. В часть опоздал на сутки, но взыскания от командира роты не получил – спасибо ему. За все три года службы получил только один наряд вне очереди от старшины Иванова, когда ещё был в карантине и не уложился по времени на подъёме…

 

Рассказ. Пашка.

 

Так звали моего троюродного брата, который жил на Кунаеве в крайнем от Слюшины доме. Слюшина – хуторок-деревушка находилась в полукилометре от Кунаева, и было в ней всего три дома. Дальше шли поля и поскотина.

С Пашкой в детстве я дружил – вместе ходили в школу, пока его вместе с сестрой Гранькой не увезли в детдом в Шенкурск. Помню, когда учились ещё в первом классе, он после школы привернёт к нам, и бабушка моя даст нам картовного пирога и кринку молока. Мы выхлебаем деревянными ложками молоко, съедим по четвертухе пирога. Утолив этим голод, я брал маленькую зобенечку и мы шли к Пашке. Там его бабушка нас тоже чем-нибудь попотчует. Они тоже, как и мы жили тогда впроголодь. Пашка тоже берёт маленькую зобенечку, и мы идём с ним по грибы на Общую Навину – это с километр от их деревни. И пока идем, всю дорогу  поём какую-нибудь несуразицу, придумывая на ходу, но так, чтобы было немного в рифму, например – «Вон де Обща Навина, Интигрюша, Интигряй, Формолица, Формолай…», или – « Ты Калерия МТФ и Фалёвы все на «ф»…», а ещё – « У Фалёва молодца кутька долга – до плеча, и подхвостица в пуху, хоть сейчас вари уху…», и так далее…

На Общей Навине росли небольшие сосенки и ёлочки, а под ними было много маслят и рыжиков-боровиков. Ходим, собираем не далеко друг от друга и, когда наломаем полные зобеньки, идём домой. Опять всю дорогу сочиняем и поём разные несуразицы. Мой отец в ту пору был бригадиром на Кунаеве и квартировал днями у своей сестры Ольги Филипповны. Рядом с домом был флигель, где муж Ольги Филипповны Евгений Фёдорович столярничал, и там отец вечерами заполнял трудовые книжки колхозников, начисляя им за проделанную работу сотки и трудодни.  Тётка Ольга всегда меня покормит – даст шаньгу с молоком, да ещё и с собой даст шаньгу или житник, чтобы я дома угостил младших братьев и сестёр. У неё шаньги и житники были из настоящей муки, и это для нас было лучшим лакомством. Она же поддерживала и своего брата, т.е. моего отца, который брал с собой из дому только четвертушку молока и половину картовного пирога – это разве еда для мужика? Домой с Кунаева мы с отцом шли вместе в потёмках.

Увезли Пашку с Гранькой в детдом, когда их мать посадили в тюрьму. Она унесла с гумна немного ржи в подоле, а соседка увидела и сказала – сидела Раиса Андреевна за это год в тюрьме. Отец Пашки был тогда уже неживой – помер где-то на стороне с голоду. Осталось дома пятеро детей, и только одна Ольга была постарше, которая работала дояркой. Ей нужно было растить и кормить двух малышей – Вальку и Альку. Прожив зиму в детдоме, Пашка весной убежал оттуда и стал работать в бригаде. Граньку  потом отпустили домой, когда мать вернулась из тюрьмы.

До армии  Пашка летом пас коров, а зимами работал на лесозаготовке -  возил на лошади лес из делянки на катище. Весной, до посевных работ, был на сплаву. К тому времени он был уже хорошим помощником матери, и помог ей в трудные годы поднять младших сестру и брата. После армии уехал к старшему брату Николаю, который жил на станции Шурай. Там Пашка работал на лесозаготовке, женился, а потом потянуло его домой на родину, и в 1960 году он приехал домой всей семьёй  - с женой Ниной Васильевной и двумя дочерьми – Галей и Машей. Был у Нины ещё сын Юрка, но не от Пашки – он воспитывался у Нининой матери.

В родном колхозе Пашка работал на разных работах. Под конец своей жизни, ещё до выхода на пенсию, он начал часто пить спиртное, был вспыльчив в пьяном виде. Была у него ишемическая болезнь сердца и гипертония. С Кунаева переехали они в кирпичный 12-ти квартирный дом, где жили в однокомнатной квартире. Потом они переехали в Петрегино, где  Пашка и помер в 1994 году. Помер он от спиртного – в те годы был в продаже спирт «Рояль», и с него многие мужики запились и ушли на тот свет раньше времени. Потом этот спирт запретили, так многие стали торговать нелегально техническим спиртом – тоже много народу отравилось от него и померло. Нынче, вроде, прижали спекулянтов…

Пашка помер осенью на 61-м году. Я ходил на похороны и на поминки, а соседи никто не провожали, видимо, обижены были на него. А я на Пашку зла не держал. Царство ему небесное!

Январь 2007 год.

 

Рассказ. Вечеринки.

 

Зимой дни короткие и проходят быстро. Не успеет по-хорошему рассветать, как наступают сумерки, особенно в пасмурную погоду. И ночь кажется с год. Куда себя деть, если ты один в дому? Телевизор надоедает смотреть, а радио через каждый час и даже полчаса трёкает одно и то же – «Вести». Тут по неволе пойдёшь к соседям в гости – посидишь, поговоришь на вольные темы, в карты сыграешь. С соседкой Ниной Васильевной играем только в «дурачка», а у Васьки-«рыжего» - в основном в «покер». В «покер» играть азарт больше, чем в «дурачка» - тут соображать надо лучше, набирать больше очков.

Как и в прошлые зимы, я почти каждый вечер хожу вечеровать то к соседке, то к Ваське, а раза два-три в неделю на лыжах хожу на Кулаково к Михаилу Алексеевичу – бывшему главному инженеру колхоза и Зинаиде Ивановне. Всегда угостят чаем или ужином, зачастую и бутылочку вина выпьем для поднятия духа и настроения. Научил я их играть в «покер», и вечер проходит быстро. К Мише в гости приходит ещё его брат Владимир Алексеевич с женой Ольгой Александровной – тоже пенсионеры. Но вот в «покер» они никак не соглашаются играть – не заставишь.

Вот так и проводим зимние вечера мы – пенсионеры, а иначе зачахнешь и помрёшь со скуки один дома. Писать нынче что-то не хочется, правда, дневник веду ежедневно, а рассказиков всего несколько за зиму написал. Начал прошлую зиму повесть писать, но что-то тоже нет особого желания продолжать её дальше.

Вот так и доживаю свой век и очередную зиму. Пока живу и сильно не скучаю.

Февраль 2006 год.

 

Рассказ. За гончую…

 

Было это весной 1949 года. Я тогда заканчивал пятый класс. В ту весну приехал из армии в отпуск мой старший брат Николай. Он служил на Дальнем Востоке, участвовал в войне с японцами, в одном из боёв был ранен в ногу. Лежал в госпитале, а после выздоровления служил в Чите в авиационной части. Там окончил курсы шоферов и работал на машине. Служил хорошо, за что и дали отпуск.

Помню, как я его встречал на лошади, запряжённую в «назёмную» (навозную) телегу. Была распутица, и на дрогах было тяжело ехать – мать отправила меня на «назёмнице». Накануне брат позвонил с Вельского почтамта на нашу почту и сообщил, что едет в отпуск и, чтоб его встретили. В Вельске он встретил нашего председателя колхоза, который приехал туда на совещание верхом на лошади с ночёвкой. Он и предложил брату свою лошадь.

Я встретил Николая у Текшова. Сидит в седле и перед собой одной рукой держит чемодан. Почти шесть лет мы не виделись, и я его не узнал.

- Николай, это ты? – спросил я.

- А ты кто?

- Я твой брат Валентин.

Он подал мне чемодан, соскочил с коня, мы обнялись и расцеловались.

- Как ты подрос за шесть лет! Когда я уезжал, ты был совсем маленький.

- А я уже пятый класс кончаю – ответил я.

Ещё немного поговорили и он, вскочив на коня, умчался вперёд. Чемодан он положил в телегу. Когда я пришёл домой, вся семья сидела за столом и ужинала. Стояла бутылка водки на столе. Отец и мне налил маленькую рюмочку, и я вместе со всеми чокнулся рюмкой и в первый раз попробовал горькую водку.

Николай на другой день сходил в сельсовет отметился, потом в правление колхоза, в магазин, а вечером в клуб.

По дороге домой, когда ехал поездом, брат останавливался на станции Юра у дяди Саши. Ночевал у них Николай одну ночь – погостил. Дядя Саша дал тогда ему ружьё 20-го калибра, и Николай привёз его в чемодане в разобранном виде. Потом он с этим ружьём и охотился. Собаки в то время у нас не было, и он брал меня с собой вместо гончей. После школы, когда я приду домой, мы ходили с ним к Дуколову – там на опушке леса паслись зайцы на озими. Николай станет за дерево с ружьём, а я гоню зайца на него, и он метким выстрелом его убивал. Так ходили мы несколько раз с ним, и каждый раз приносили зайца.

Ещё мы с ним пилили на Билях сосновые дрова – там же кололи, и прикладывали в поленницу. Весной дрова быстро подсыхали, а уже летом на лошади я возил их домой и ими топили печь.

Николай, погостив дома десять дней, уехал дослуживать. Потом через полтора года демобилизовался и приехал совсем домой. В то время в нашем колхозе имени Сталина была куплена новая грузовая машина ГАЗ-51, и он стал на ней ездить. Зимой тогда на машинах не ездили, и Николай работал в бригаде лесорубов. Когда появились бульдозеры, стали ездить на машинах круглый год. До выхода на пенсию он всё время шоферил, и звали его все «Колька-шофер»…

Рассказ. Жаркое в горшочках.

 

Гостил как-то я осенью у старшего брата Алексея, который жил тогда в Краснодаре и работал шофёром на рефрижераторе – развозил продукты по воинским частям. Днём я, в основном, пропадал на его даче за городом. Иногда он отвезёт меня туда на машине, а иной раз и автобусом туда добирался. Раздевался там до трусов и загорал – там и в октябре бывает жарко. Покопаю грядок, пособираю яблок или виноград, обед себе сварю на печке, что стояла в саду недалеко от домика. Вечером после работы Алексей обычно заезжал туда, и мы ехали в город. Он ставил машину в гараж, и мы оттуда шли до дому пешком. Жил он в центре города около кинотеатра. По дороге к дому попадались пивные ларьки, и мы пили пиво, закусывая таранькой. А напротив их дома через дорогу было кафе, где продавалось пиво, красное вино и чебуреки. Тут-то мы сидели подолгу – особенно мне нравились чебуреки. Потом заходили в винный магазин и брали бутылку портвейна. Дома ужинали вместе всей семьёй. Жена его Надя работала в ателье, а дети – Лиля и Ира учились в школе. Старшая дочь Лиля вечерами посещала музыкальную школу и училась играть на пианино. У них и в комнате было пианино. Я вечером встречал племянницу и провожал до дому.

Погостив две недели в Краснодаре, я самолётом полетел в Тбилиси, где тогда служил офицером брат Анатолий. Алексею дали отпуск, и он полетел вместе со мной. Побыли мы у Анатолия несколько дней, и он тоже взял отпуск – поехали мы все вместе поездом домой на родину. В Москве перебрались с Курского вокзала на Ярославский.  Закомпостировали билеты до Вельска, а т.к. до отхода поезда было порядочно времени, то решили посмотреть Москву. Кое-чего из продуктов купили в Елисеевском магазине и зашли в кафе на улице Горького. Там продавалось пиво в кружках и вино – взяли по две кружки пива, бутылку портвейна, а на закуску жаркое. И нам принесли жаркое в глиняных горшочках. Просидели мы тут не меньше часа. Потом пошли к Большому театру – поднялись на крыльцо с белыми колоннами и стали разглядывать афиши. А мне после выпитого пива и вина захотелось помочиться.

- Братья – сказал я – не могу больше терпеть, писать хочу.

Были уже сумерки. А рядом с большим крыльцом по бокам росли густые голубые ёлочки. Пришлось мне зайти за эти ёлки и помочиться. Хорошо было темно уже и мильтон (милиционер) не заметил, а так бы не миновать штрафу. Алёша и Толя захохотали, когда я вышел к ним. Потом мы сходили в ГУМ, и я купил себе осеннее пальто.

Утром в пять часов были уже в Вельске. Я встретил знакомого шофёра, который работал на автобусе, договорился с ним, и он привёз нас домой. За завтраком выпили водки, и шофёра хорошо угостили – я расплатился с ним, и он уехал обратно.

В ту осень 1961 года у меня была свадьба, и братья гуляли на ней. Весёлая была свадьба – все остались довольны. Потом братья помогли мне заготовить дров, и вчетвером (был ещё Николай) за два дня дров заготовили на год…

Рассказ. Юбилей колхоза.

Ещё за неделю до юбилея на дверях магазина и административного здания были вывешены объявления, гласящие о том, что 19 февраля 2005 года в Доме Культуры в 14 часов состоится торжественное собрание колхозников в честь 75-летия образования колхоза.

Большинству колхозников заранее были вручены пригласительные билеты, красиво оформленные. Мне приглашение не принесли, т.к. почта к нам в Петрегино уже лет десять не доставляет никаких корреспонденций, а ходим мы на почту сами. Но мне до этого сделала устное приглашение председатель нашего колхоза Суханова Елена Витальевна, которая правит колхозом  третий год и, судя по показателям, колхоз начинает идти в гору после нескольких лет падения производства в связи с перестройкой в стране.

На собрание приехало несколько делегаций из других хозяйств и начальник Управления сельского хозяйства района Богатин Василий Давыдович, который работает на этой должности уже много лет. Меня выбрали в почётный президиум (первый раз за свою жизнь удостоился такой чести) и я сидел во втором ряду на сцене рядом с Валентиной Аристарховной, что работала раньше в колхозе дояркой. С торжественным докладом выступила председатель Елена Витальевна, которая рассказала всю историю развития нашего родного колхоза.

Создан колхоз был 19 февраля 1930 года. Сначала была  коммуна, потом создали три колхоза, а позднее  пять. Наш колхоз, включая деревни Петрегино, Заречье, Подсосенье и Антрошево был  имени Сталина, на Ивановом Закосе именовался «Верный путь». Деревни Лодыгино, Кулаково-Подгорье, Запоженье, Шаманино, Ефремковская, хутора Рогово и Марьин ручей были объединены в колхоз имени Будённого. В деревне Степанковской был колхоз имени Калинина, а хутора Лычный и Текшов образовали колхоз «Пионер». Надо ещё упомянуть, что в 30-е годы по ручью Текшов правее деревни, был маленький совхоз без названия. Там был свой свинарник, маленький коровник и немного пашни. В 1950 году все пять колхозов (укрупнение было по всей стране) объединились в один - имени Будённого, а в 1957 году колхоз стал носить название «Россия». В 1991 году дали колхозу название «Пакшеньга», а два года назад переименовали в колхоз «Заря», когда впервые в истории  хозяйства его руководителем выбрали женщину Суханову Елену Витальевну.

До этого на моей памяти в нашем колхозе были председателями: Горбунов Иван Иванович, которого в войну забрали на фронт, где он и погиб; Третьяков Пётр Фёдорович, который руководил во время войны; Горбунов Василий Евменьевич, руководивший до слияния колхозов. В колхозе «Верный путь» был председателем его брат Иван Евменьевич, в колхозе имени Будённого - Будрин Иван Платонович. В колхозе имени Калинина председательствовал Лодыгин Афанасий Иванович, а затем Кузьмин Василий Васильевич. В колхозе «Пионер» был Ламов Николай (отчество не помню), а потом Шаманин Александр Яковлевич.

Когда в пятидесятые годы все колхозы Пакшеньги объединили в один, то председателем стал бывший агроном Лодыгин Фёдор Савватиевич, который руководил хозяйством почти двадцать лет. Правда в его работе на посту председателя был перерыв года два, когда по призыву партии приехал в Пакшеньгу Жеребцов Игорь Викторович, но он здесь не прижился, да и в сельском хозяйстве плохо разбирался (направлен был с какого-то завода) и, отбыв свой срок, уехал обратно к себе на завод. В 1974 году председателем выбрали молодого бухгалтера Горбунова Владимира Алексеевича, который руководил хозяйством 21 год до выхода на пенсию. Надо сказать, что под руководством этих двух председателей наш колхоз из года в год увеличивал производственные показатели во всех сферах: животноводстве, полеводстве и строительстве. Люди стали хорошо получать за свой труд и обзаводились не только бытовой техникой, мебелью, нарядами, но покупали мотоциклы и машины. Я на своём веку изъездил три мотоцикла и машину «Москвич», на которой и сейчас ездит зять Василий…

После доклада начальник сельхозуправления Богатин вручил колхозу подарок – электросамовар и несколько почётных грамот бывшим колхозникам и председателю. Подарки привезли и представители других хозяйств района. Председатель вручила многим колхозникам, в том числе и мне, почётные грамоты « За добросовестный труд в связи с 75-летием колхоза». После собрания был концерт, но я, немного посмотрев, ушёл домой, т.к. надо было обряжаться и топить печь.

Февраль 2005 год.

Рассказ. Гостинец от родителей.

 

Это было в 1957 году в начале апреля. В то время я служил в Вологде танкистом в 254-м отдельном гвардейском батальоне.

Прибегает к нам в роту дневальный с КПП и обращается к командиру роты капитану Благову, что, мол, к рядовому Горбунову пришли на КПП два брата - хотят встретиться с ним, т. к. не видели его несколько лет и просят командира дать ему увольнительную в город. Командир разрешил и выписал увольнительную на два часа. Я по-быстрому переоделся в парадную форму, почистил пуговицы и бляху ремня аседолом и сапоги гуталином (ботинок в то время солдатам не выдавали). Прибежал на КПП, а там меня ждут братья Алексей и Анатолий, который был в форме капитана. Первым бросился ко мне Анатолий: «Здорово, брат Валентин!». Сильно стиснул меня в объятиях. И мы трижды расцеловались. Потом также и с Алексеем. Они ездили в отпуск на родину и на обратном пути решили навестить меня.

- У меня увольнительная на два часа – сказал я.

- Пойдём в город, пообедаем в столовой и поговорим там – сказал старший брат Алексей. – Тебе родители послали гостинца: отец – бутылку пива, а мать – домашних колобков, да носки шерстяные.

Пришли в столовую, сняли верхнюю одежду, заказали обед и сели за отдельный столик. А по дороге в столовую зашли в магазин, и Анатолий купил бутылку водки. Тогда разрешалось в столовых распивать водку. Мы выпили по две стопки, закусывая щами и котлетами. Потом Алексей достал из кармана брюк бутылку с домашним пивом. Бутылка была заткнута хорошей пробкой, а по верху для страховки была наложена тряпка и привязана к горлышку крепкой суровой ниткой. Когда Алексей развязал нитку и стал шевелить пробку, то она с сильным хлопком выскочила в потолок, а следом за ней и содержимое бутылки брызнуло в потолок и каплями стало падать на стол. Оказалось, что в бутылке на дне были дрожжи, да мать ещё сахарного песка высыпала туда – вот и получилась такая реакция в тёплом месте. Что осталось в бутылке, Алексей быстро разлил по стаканам, и мы выпили. Подошла официантка с тряпкой и вытерла наши грехи. Хорошо хоть не оштрафовали нас и не предъявили счёт за испачканный потолок. Выйдя из столовой, мы до сыта посмеялись над этим случаем. Потом братья проводили меня до военного городка, а сами пошли на вокзал и вечером уехали – Алексей в Краснодар, а Толя в Армению на службу.

Когда они гостили дома, то отец был уже болен и 6 мая 1959 года помер от рака лёгких. Он очень много курил, да и простудился ещё. Ездил в санаторий в Краснодарский край, но это не помогло, и он постепенно угас. А какой он был крепкий и могучий мужчина. Кулаки были пудовые… Царство ему небесное! Вечная память!

 

Рассказ. Серёгины причуды.

У нас в Пакшеньге последние три десятилетия редко кто из мужчин доживал до 80-ти лет. Но в нашей деревне Петрегино всё же двое мужиков дожили до 90-летия – это Михаил Петрович Горбунов, который скончался три года назад на 93-м году и Павел Силуянович Боровский, который прошлый год отметил свой 90-летний юбилей и жив до сих пор.

Сергей Алексеевич Шаманин – житель деревни Степанковской родился в 1922 году и пока ещё здоров, даже в магазин сам ходит за хлебом и продуктами, хотя ему уже 85-й год.

Во время войны он был снайпером и был ранен в голову в первый год войны. После госпиталя его списали, как негодного для дальнейшей службы и он приехал домой. Женился, а т.к. был инвалид войны, то хотел – работал в колхозе, не хотел – не работал. Ходил с ружьём – охотился, летом работал на сенокосе в бригаде, а зимой, если захочет, то поработает в лесу на заготовке леса. Иногда, месяц-другой поработает в строительной бригаде, которая рубила новые скотные дворы или ремонтировала старые. Ещё делал повозки, грабли и косьевища, катал валенки людям. Я сам, бывало, носил ему шерсть, и он нам скатал не одну пару валенок.

Как-то летом их бригада работала на сенокосе на Плоском, что в семи километрах от деревни. Он метал сено, а на копне стояла пожилая женщина Миропия. Силы у Серёги было много (молодой ещё был), и он подавал на копну большие навильники сена, что старуха еле успевала. Она сколько раз говорила ему, чтобы меньше брал на вилы. Он слушал, слушал её ворчание и разозлился – воткнул вилы в низ копны и специально сломал черень. Взял топор и пошёл в лес вырубать черень, сказав Миропие, что скоро придёт. А сам вышел на дорогу и отправился домой. Копна была уже высокая и Миропия не смогла слезть – ждала Серёгу час и не дождалась. Копну дометал другой.

Как-то весной бригадир попросил Серёгу сделать несколько телег для возки навоза. Он выполнил заказ, но бригадир мало начислил ему за работу и Серёга со злости изрубил оглобли у новых телег, тем самым, выразив своё недовольство.

В одно лето уродилось в лесу много черники. У Серёги был «свой куст» ягод. Так вот, на это «куст» повадились бабы, и он решил их напугать. Надел старую шубу, вывернутую наружу мехом, сделал маску с рогами, как у чёрта и в этом одеянии подкрался к бабам, когда они брали ягоды, стал прыгать и издавать странные звуки. Бабы, увидев «чёрта», побросали зобеньки и убежали домой. Серёга высыпал их ягоды себе в зобеньку и спокойно пришёл домой, сняв наряд «чёрта» в лесу.

Был Серёга художник-самоучка, сам себя нарисовал голого.

- Как ты, Сергей, себя-то нарисовал? – спросил я как-то его.

-А я рисовал, стоя перед зеркалом – ответил он.

- Часто ли ты, Сергей Алексеевич моешься в бане? – спросил ещё я Серёгу.

- Да семь годов уж не мывался.

- Так ведь у тебя на теле грязи в сантиметр.

- А я, когда вспотею, то возьму рушник, разденусь до гола и весь оботрусь. А летом по утрам, пока роса, выкатаюсь в траве и тоже протрусь рушником – вот и вся баня.

Вот такие, далеко не все, Серёгины причуды.

Сейчас Серёга живёт в Хозьмино в доме престарелых – говорят, женился на 85-м году жизни.

Ноябрь 2006 год.

 

Рассказ. Невезучий котёнок.

 

В 2005-м году кошка Дуська родила последний раз за свою жизнь. Принесла четверых котят, но бывало, и пятерых рожала. Каждый год успевала два-три раза окотиться – только успевай их хоронить. И если не хоронить их, то развелось бы большое стадо. Но в хозяйстве и одной кошки хватает, если она хорошо ловит мышей.

Через четверо суток, пока котята не открывают глаз, я их вначале утоплю в ведре, а потом хороню в лесу. Так как Дуська была уже старая и два клыка были у неё сломаны, то я решил её ликвидировать. Перед этим из четырёх новорождённых выбрал чёрного котёнка. Я хотел, чтобы был котик, а не кошка, т.к. надоело хоронить котят. Когда котёнок подрос, то вместо котика оказалась кошечка – ошибся. Месяца три котёнок рос с мамкой, питаясь её молоком, а когда стал есть и коровье молоко, то я и ликвидировал Дуську. А эту кошечку назвал Муськой. Она за зиму хорошо подросла и весной стала выбегать на улицу и начала ловить мышей. Изловит где-нибудь в огороде мышку, а там не ест – принесёт к крыльцу и играет с ней, пока не замучает.

В конце мая Муська у меня потерялась. Я искал её везде, но не нашёл. На четвёртый день обнаружил её на ёлке, что стоит у меня в палисаднике. Оказывается, её загнала туда соседская кошка. Вот Муська с испугу забралась туда, а слезть-то боится. А на ёлке десять метров от земли нет сучья. Я звал, звал её – не сползает. Поставил большую лестницу – до нижних сучков ещё больше двух метров не хватило. Пришлось из узенькой тесины сделать трапик и привязать его к лестнице. Но и по трапику Муська долго не сползала – лишь на следующее утро спустилась на землю. Четверо суток просидела на ёлке без воды и корма, а была уже в положении. Еле накормил тогда  её – сначала понемногу давал молока и каши, а потом порцию увеличил.

Не прошло и недели после того случая, как Муська опять потерялась. Через сутки обнаружил её на высоком тополе – опять соседская кошка загнала её туда. И опять по трапику Муська спустилась на землю. Несколько раз ещё соседская кошка загоняла её на черёмуху, но оттуда Муська сама слазила.

Повадилась как-то сорока крыжовник клевать. Я поставил капкан и хотел изловить её, как бывало, ловил в прошлые лета. Для приманки на капкане закрепил кусок хлеба. Вечером, придя с рыбалки, стал проверять капкан, и вместо сороки обнаружил Муську. Вот уж действительно невезучий котёнок. Капкан-то был заячий и Муське переломил переднюю лапку. Пришлось поработать за травматолога. Привязал на слом лучинку, и Муська прыгала недели две на трёх лапах. Потом я снял повязку, и она, сначала осторожно, начала приступывать на сломанную лапку.

В начале августа родила Муська троих котят – первое её потомство. Теперь соседская кошка реже к нам ходит, но иногда ещё гоняется за Муськой…

Октябрь 2006 год.

 

Рассказ. Юбилейная встреча.

 

Прошло уже три года с той поры, когда у нас состоялась эта юбилейная встреча. А была она организована бывшим нашим одноклассником Владимиром Ивановичем Горбуновым. Тогда, 20 июня 2001 года исполнилось 50 лет со дня окончания нами семилетки. Собралось нас в доме Владимира Ивановича всего три человека: он, я и Леонид Михайлович – тоже наш однофамилец.

За неделю до этого я встретил их как-то в магазине.

- Валентин Евгеньевич! – обратился ко мне Владимир Иванович – В этом году исполняется 50 лет после окончания нами Пакшеньгской семилетней школы. Вот я и решил организовать встречу бывших одноклассников. В Пакшеньге нас осталось только трое из тридцати трёх человек, что тогда закончили седьмой класс. Двое живут в Вельске,  и я беседовал с ними на эту тему. Пообещались тоже приехать сюда на эту встречу.

Договорились прийти к Владимиру Ивановичу в 19 часов. Я привернул по пути к Леониду Михайловичу, и мы к назначенному сроку пришли на место встречи. У меня с собой была «чекушка» водки и две селёдины. Леонид Михайлович взял поллитру и рыбник из свежей рыбы. У Владимира Ивановича уже был накрыт стол. На столе стояла сувенирная бутылка с водкой, «братыня» с пивом (он сам сварил пиво) и разная закуска.

- Привет старым одноклассникам! – приветствовал нас хозяин дома, выйдя навстречу.

- А где городские – Валентин Николаевич и Валентин Ильич? – задали мы вопрос хозяину.

- Звонил я с полчаса назад Валентину Ильичу, и он ответил, что не приедет, а у Валентина Николаевича телефона нет. Будем отмечать юбилей втроём. Садитесь, пожалуйста, за стол.

Первый тост подняли за нашу встречу. Хорошо закусили, и пошли воспоминания о том, как  вместе учились, озорничали, играли на переменах в «ляпки» и шашки, сопровождая игру весёлым пением куплетов, выдуманных самими же, за что в классе нас прозвали «Гомерами». Гомер – это древнегреческий певец-сочинитель. В нашем классе тогда было четыре «Гомера» и один «Акын» - Леонид Алексеевич Горбунов. Он всех больше сочинял разных нескладушек и удостоился за это такого титула. Главным «Гомером» был Валентин Николаевич, я слыл старшим «Гомером», Леонид Михайлович – младшим, а Владимир Иванович был «Гомерёнком» из-за малого роста.

Вот и вспоминали мы все наши похождения, всех парней и девчат нашего выпуска. Чуть ли не половина уже ушла в мир иной. Вспомнили классного руководителя – Творилову Александру Александровну (тогда она была ещё Тюкина). Она ещё жива и живёт тоже в Пакшеньге. У неё болят ноги, и прийти на встречу она не смогла (позже Владимир Иванович её навестил и передал от нас привет). С гордостью и радостью она вспоминает наш класс. Тогда из нашего класса вышло три круглых отличника – Горбунов Леонид Алексеевич, Шаманин Николай Петрович и Могетыч Михаил (отчество забыл).

Выпив ещё по несколько рюмок водки и, потягивая пиво, мы за воспоминаниями просидели до полуночи, и остались довольны нашей встречей. Хотя в душе каждый из нас жалел о том, что мало нас собралось на полувековой юбилей.

Больше десяти лет, как все мы на пенсии. Владимир Иванович работал раньше в районном отделе милиции и много лет работал начальником ОБХСС. Имеет чин подполковника. Мы с Леонидом Михайловичем после службы в армии до пенсии работали в родном колхозе. Он был главным агрономом. А я механиком по трудоёмким процессам в животноводстве, попутно исполняя обязанности ответственного за электрохозяйство и газовое хозяйство колхоза.

Март 2004 год.

 

Рассказ. Цыгане.

 

Как известно, цыгане – люди кочевые. Может, где-то они и кочуют по просторам нашей необъятной родины и в других странах, соблюдая свою давнюю традицию, но в нашем Вельском районе они стали осёдлыми – живут на одном месте около города. Большинство из них, в частности мужчины, занимаются общественным трудом, зарабатывая на своё существование и содержание семьи. Но, как говорится – в семье не без урода, и некоторые молодые цыгане промышляют воровством – крадут лошадей, крупный рогатый скот и даже овец. Год назад из хлева Валерия Михайловича, что живёт один в деревне Гора, утащили ночью зимой овцу, барана и даже ягнят. И так искусно это сделали, что милиция не нашла воров до сих пор – не очень, видимо и старались. Следы по снегу от хлева справили до дороги, где, видимо, стояла машина «Жигули», а дальше – «ищи ветра в поле»…

А не так давно в газете «правда Севера» была заметка, что поймали одного молодого цыгана с поличным, который продавал украденную лошадь. Ранее этот цыган числился у милиции в розыске.

Я немного поведаю о тех цыганах, которые несколько лет подряд приезжали в Пакшеньгу и останавливались в нашей деревне. Это была семья, в которой глава семейства был пожилой цыган  Николай, его жена Тамара, их дочь Светлана с мужем Сергеем, вторая дочь Сильва, которой было 13-14 лет и внук – сын старшей дочери. Три года подряд это семейство летом останавливалось на постой в нашей деревне. Первые два года, пока у деревни стояло два гумна, то они разбивали свой табор около них. Лошадей, а их было две, днём от жары заводили в одно гумно, а сами квартировались и спали в другом.  Потом, когда гумен не стало, они стали ставить свой шатёр у меня за огородом на лужайке.

Хотя и считаются они осёдлыми, но у цыган в крови – покочевать, попопрошайничать, погадать, т.е. поцыганить. Обычно эта семья за месяц с Вельска через Пакшеньгу и Шокшу кочевали до Няндомы и обратно, делая остановки на два-три дня в деревнях. Во время этих остановок мужики-цыгане кормили лошадей, ставили шатёр, ремонтировали повозки, а женщины, кроме одной, что готовила еду на костре, ходили по деревням – гадали и попрошайничали. Этим и зарабатывали себе на пропитание. Обычно гадала пожилая цыганка Тамара, а её две дочери попрошайничали. Малый внук сидел около костра и наблюдал, как варится обед.

Ко мне они часто заходили. Цыгане носили воду лошадям, а цыганки клянчили – то хлеба выпросят, то картошки, то яиц и т.д. Я, конечно, им всё давал, что у меня было. Даже рукомойник с улицы им отдал, косу, скамеечку для внука. Истопил им баню, и они все помылись – вшей не обнаружил…

Цыганка Тамара гадала мне и предсказывала будущую судьбу, но, почти, ничего не сбылось, разве, что стала меньше болеть голова – меньше стал переживать о бывшей семейной трагедии. За это я продал им за небольшую цену барана.

В одной из таких поездок у них поломались дроги, и пришлось мне им помогать -  пришлось полностью менять передний брус.  Вытесал и острогал я новый брус, просверлил все отверстия под болты и шкворень. Дал им гаечные ключи для ремонта. Остальное они сами всё сделали. Когда я спросил у них: «Как получилось, что брус раскололо?», они ответили: «Заехали в лес от города, лошадь ужалил шмель, и она как шальная рванулась в сторону через канаву – брус и лопнул». Когда всё было сделано,  Серёга принёс мне ключи и сказал, чтобы я пришёл к ним на ужин. Они хотели угостить меня водкой. Я отказался и не пошёл. На следующий день  цыгане уехали.

В следующий раз при очередной их поездке у повозки спустило колесо. К тому времени они приобрели повозку на резиновом ходу, а до этого ездили на телеге с деревянными колёсами.  Принесли  проколотую камеру, и пришлось мне её клеить. Серёги в этот раз не было, а приносил сын Николая (имя забыл).

- Где Серёга? – спросил я.

- Серёгу посадили – ответил он.

- За что?

- А он украл нетель в одном колхозе, вот и дали три года.

Прошло с тех пор уже четыре года, и я больше не встречал тех цыган, что останавливались в нашей деревне. Но часто появляются теперь цыгане на «Жигулях». Видимо, сменили лошадей на машины и ездят по деревням – торгуют куртками и другим барахлом, которое мало кто покупает у них. А попрошайничать стали меньше…

Декабрь 2004 год.

Рассказ. На юбилее.

 

Работал когда-то под моим началом слесарем на ферме Серёга Вишняков. Со своими обязанностями слесаря, надо сказать, он справлялся хорошо. До этого он окончил в Вельске курсы трактористов, но, т.к. был ещё несовершеннолетним, то руководство колхоза не решалось давать ему работу на тракторе. Главный инженер на свой риск всё же доверил ему гусеничный трактор ДТ-54.

По своей натуре Серёга был шаловливым, и в первый день сев на трактор, чуть не задавил пацана. Ехал он на ферму, а на встречу шли пацаны-школьники из его деревни. Он решил их попугать и, включив пятую передачу, направил трактор прямо на ребят. Рядом с дорогой стоял амбар, и пацаны бросились к нему. Но одного подростка (тоже звали Серёгой) задело гусеницей  и прижало к стене амбара, сильно повредив ногу. Пришлось Серёге-трактористу везти своего тёзку в больницу, а на завтра тракториста-шутника не допустили к управлению трактором и послали работать слесарем на два телятника первой фермы. В его обязанности входило: ремонт автопоилок, которые часто ломали быки-откормочники, навозных транспортёров, которые часто рвались или соскакивали со звёздочек.

Молодой был слесарь, но хитрый – устранит все неисправности, дождётся прихода механика, который проверит всё оборудование, делая на ходу замечания Серёге, подглядит, когда механик уйдёт на другую ферму и, не дожидаясь конца рабочего дня, убежит домой, а зачастую и на обед раньше срока улизнёт. Механик, конечно, делал ему замечания и…прощал его. Летом в субботние дни Серёга, да и сам механик часто ездили на Чургу на рыбалку. Если на телятниках всё оборудование было исправно и вывезен навоз, то начальник разрешал Серёге раньше уйти с фермы, т.к. и сам тоже жаждал рыбалки.

Потом Серёгу забрали в армию. Отслужив, он уехал в Ленинград, где работал много лет водителем. Теперь уже много лет занимается предпринимательством – ремонтирует легковые машины, в основном «Мерседесы», и хорошо на этом зарабатывает. Сам приобрёл «Мерседес», и раза два-три в году приезжает на нём сюда к матери, да и меня каждую осень навестит со своим напарником. Привезут водки – повечеруем хорошо и весело за столом, вспоминая минувшее время совместной работы. Я поиграю на гармошке, и они от души веселятся.

18 января 2005 года его матери – Александре Михайловне был юбилей – 70 лет, и Серёга приезжал на именины. Пригласил и меня с гармошкой. Я сидел рядом с ним за столом – вспоминали прошлое. Гостей было больше двадцати человек. На двух машинах приезжали его друзья из Вельска и Верховажского района. Пили кто водку, кто коньяк, а кто и шампанское, пели под гармошку, плясали, затевали какие-то игры. Меня удивило обилие и разнообразие закуски, ни на каком торжестве я не видывал раньше такого. Не было только разве птичьего молока. Юбилярше я вручил открытку со своим стишком и сто рублей, т.к. подарка не было.

Домой меня отвезли на джипе. Серёга прихватил с собой ещё две бутылки водки – с часик посидели они с шофёром у меня, но водки выпили мало, оставив её мне. Обещали приехать на следующий день, но не были. Спасибо Серёге!

Рассказ. В погоне за лисой.

 

Было это в 1953 году – я учился на третьем курсе сельхозтехникума. Все четыре года учёбы жил в общежитии. Первыедва года на улице Северной (ныне Конева), а следующие два – на улице Дзержинского. Все четыре года в одной комнате со мной жил двоюродный брат Валька с Кунаева. Семь лет сидели мы с ним за одной партой – с пятого класса и до окончания техникума.

В техникуме в нашей группе учились трое парней с посёлка Юра, что в шестидесяти километрах от Вельска по железной дороге в сторону Коноши. А на станции Юра у меня была родня – дядя Саша с семьёй и тётя Мария с сыном Владимиром, который был на три года старше меня.

Как-то в субботу собрался я туда в гости навестить дядьку и тётку. Ребята, что учились со мной, показали мне дом, где жила тётка, и я у неё ночевал. Владимир работал тогда мотористом на дизельной электростанции, которая освещала посёлок. Вечером, с наступлением темноты, заводил он свой дизель и давал свет до полуночи, а утром – с шести часов, и до рассвета.Днём делал профилактику, заправлял топливный бак соляркой, а потом до сумерек был дома. Время свободного днём у него было немного, и его он посвящал охоте – ходил в лес с ружьем, а зимой ещё ставил капканы на зайца и лису, положив приманку.

Утром, позавтракав, пошли мы с ним на лыжах проверять капканы. В один попала лиса передней лапой и уволокла капкан далеко в лес от посёлка. Мы по этой поволочне устремились за ней в погоню. Шли быстрым шагом больше двух километров, пока не настигли её – она застряла в густом кустарнике, зацепившись капканом.

- Володя, давай я возьму её за загривок, и потом прикончим.

- Укусит она тебя – сказал двоюродный брат.

Но я не послушал его. И только поднёс руку к голове лисы, как она моментально схватила меня за рукавицу – хорошо, что зубы руку не задели. Хотя и толстая была рукавица, но прокусила она её насквозь. Потом Владимир убил её обухом топора по голове.

В посёлок пришли уже после полудня, пообедали и пошли к дяде Саше, который жил недалеко. Там угостили нас, чем могли. Дядя Саша принёс бутылку водки, и они с племянником опустошили её не спеша за разговором. Потом Владимир ушёл к себе домой переодеваться, т.к. надо было идти заводить мотор на электростанции. Я остался у дяди Саши – переночевал, а утром на пригородном поезде вместе со своими однокурсниками, что приезжали к родителям на выходной, приехали в Вельск и только-только успели к началу занятий. Потом до конца учёбы я ещё несколько раз ездил на Юру в гости к дядьке и тётке.

Когда дяде Саше был 50-летний юбилей, и они жили уже в посёлке Комсомольский, то мы четыре брата – я, Алексей, Николай и Анатолий ездили к нему и хорошо там попировали. От Юры до Комсомольского тогда была проложена узкоколейка, и мы ехали по ней.

Владимир Фёдорович выучился на тракториста и работал в лесу на трелёвочном тракторе, и как-то попал  под гусеницу и сломал ногу. Потом ходил на протезе. До выхода на пенсию работал в Вельске в объединении «Вельсклес» радистом – принимал и передавал радиотелеграммы. Помер в 2004 году. Дядя Саша помер в 1996 году на 85-м году жизни…

Рассказ. В ледяной купели.

 

С нетерпением ждёшь первого выхода на подлёдный лов рыбы. Хотя рыбы-то в нашей речке мало, да и мелкая она. В былые времена, когда на речке Пакшеньге было аж семь водяных мельниц, было и семь запруд, т.е. прудов. Так вот, в этих прудах водилась крупная щука и налимы, которые питались мелкой рыбёшкой типа  меев или «нючей», которых в реке было очень много. Их ловили в маленькие «морды» или в бредни, сделанные из мешка. А ещё ставили в воду кринки с крошками хлеба, а иногда и творогу положат для приманки. Эти кринки сверху завязывались марлей, в которой делалась небольшая дырка для захода меев. Так как меевы ходили косяками, то в кринки их набивалось полно. Потом хозяйки, предварительно почистив их, варили «селянку», пекли пироги – «меевники». И всё было очень вкусно.

На крупную рыбу ставились крюки, на которые насаживали для приманки мееву или лягушку, а налимы брали и на свиное сало. Некоторые рыбаки щук ловили в прудах на «дорожку» (спиннингов-то не было тогда). В небольших омутках заядлые рыболовы выдергивали щук на голый большой крючок, который был привязан на краю палки длиною два-три метра. В ясный летний день видно, где стоит щука в омутке. Рыбак осторожно подводит крюк под пасть щуке, резко подсекает и выбрасывает её на берег. Я сам, когда был ещё маленьким, ходил со старшим братом Николаем на такой лов и наблюдал, как он ловко подводит крюк под морду щуке и выбрасывает её на берег. Снимет её с крюка и положит в портяную «каталашку». Иногда полную «каталашку» принесём щук. Налимов на переборах находили под большими камнями и кололи их острогой или острым колышком.

Постепенно водяные мельницы ликвидировались. Когда я приехал домой после армии, из семи мельниц осталось только две. У нас был сделан бредень, и мы с братьями ловили им в заводях пруда щук и налимов. Один раз поймали щуку аж в метр длиной. Когда не стало и этих двух мельниц, то щук и налимов стало мало, но появились ельцы. Их мы тоже ловили в бредень. Лет двадцать назад в речке стал появляться хариус, который постепенно вытеснил ельца.

В 1993 году я вышел на пенсию и впервые взял удочку. В ту же осень начал заниматься подлёдным ловом. Немного, но попадали хариусы, хотя в основном дёргал меев.

Первый раз я провалился под лёд лет семь назад на Средней. Тогда смок до самых плеч. А был морозец - 10ºС, и пока добежал до дому, то обмёрз, как ледышка. Выпил водки сто грамм с чаем и прогрелся на печи – даже не простудился. В этом году искупался в ледяной воде по пояс. Быстро добрался до берега, вылил воду из валенок, выжал портянки. Штаны не стал снимать, а только отжал на себе немного. Одел валенки и опять стал удить рядом, предварительно положив на лёд две жерди – не пойду же домой пустой, не выудив хоть одного хариуса. Была оттепель – около +2ºС – сам я не замёрз, но в валенки опять натекло воды с мокрых штанов и фуфайки. Опять вылил воду из валенок, выжал портянки и – спортивным шагом домой. Сменил одежду на сухую, отогрелся на печи и… даже не кашлянул…

 

Ноябрь 2005 год.

 

Рассказ. Аферистки.

В прошлом 2004 году урожай картофеля в нашем районе был плохой. А до этого несколько лет подряд на своих участках люди собирали неплохой урожай. Притом, ещё ранее было разрешено по земельному кодексу работникам сельского хозяйства иметь в личном пользовании 50 соток земли, включая сюда и землю, занятую под домом и другими постройками. В те годы приезжали к нам закупщики картофеля из южных областей (в народе называли их «чёрными»). В прошлом году был неурожай, и цены выросли до 7-8 рублей за килограмм. «Чёрные» за такую цену не стали брать.

У кого было немного лишней картошки, по знакомству ухитрялись продать в город – кто в столовую, кто в ресторан или школу. Так как не стало надёжного рынка сбыта, то многие отказались от больших участков земли и стали выращивать картофель только для своих нужд.

В середине октября этого года у нас в Пакшеньге появились две женщины черноволосые, похожие на цыганок. Представились они людям, что приехали с Кубани из города Армавира. С Вельска эти женщины приехали утром на попутном транспорте и пошли по деревням из дома в дом, объявляя хозяевам, что будут брать картошку в обмен на сахарный песок. Цену давали 6.50 рублей за килограмм. А мешок песка весом в 50 килограммов оценили в 750 рублей – выходит 15 рублей за кило. Люди им поверили. Но они сказали, что до этого ездили в посёлок Комсомольский и там не дали им картошки, т.к. был плохой урожай. И ещё сказали, что машина их поломалась и шофёр ремонтирует её в Вельске – приедет сюда через два дня.

Некоторые сердобольные хозяйки приглашали женщин пообедать или угощали чаем. Допоздна бродили они по деревне, а ночевать попросились к старикам Твориловым, предварительно узнав у соседей, сколько те получают пенсии. А Твориловы много денег не расходовали – было у них в заначке 15 тысяч рублей. Они даже показали этим женщинам кошелёк с деньгами и где они его хранят. Гостеприимные хозяева приняли женщин хорошо – накормили ужином, кровать предоставили. Рано утром позавтракали и попили чаю, а т.к. рейсовый автобус уходил в семь часов, гости поспешили к остановке, чтобы уехать в город.

После их ухода хозяйка Александра Александровна хотела достать денег из кошелька и дать мужу, чтобы тот сходил в магазин за продуктами. Кошелёк-то был на месте, а вот денег в нём не оказалось. Эти две аферистки подсмотрели, где был положен кошелёк с деньгами, и глухой ночью, когда хозяева спали, вытащили все 15 тысяч. Да ещё унесли они три литра мёда. Николай Иванович – единственный пчеловод в Пакшеньге. Позвонили пострадавшие в 9 часов в сельсовет, - но было уже поздно, т.к. автобус в городе был в 8 часов и аферистки успели смыться – ищи ветра в поле. Вот так облапошивают стариков – нашего брата…

Октябрь 2005 год.

 

Рассказ. На рыбалке с внуком.

 

Уже в четвертый раз приезжают ко мне летом гости – я имею в виду дочерей с детьми и зятя Василия. Сын Игорь постоянно ездит – в начале лета на посадку картошки и в начале осени – на копку. Но в это лето не приезжал – с машиной была закавыка. Из семи внуков у меня любимый Симка – сын средней дочери Гали. В этом году ему уже двенадцать лет, и он хорошо помогал мне по хозяйству. Привезла его мать на попутной машине 4 июля. К этому времени мой сенокос был в полном разгаре, и половину я уже осилил один. Но потом Симка помог мне косить, сушить сено и грести. И старшая дочь Таня тоже помогала убирать сено со своим трёхлетним сыном Алёшкой, который тоже маленькими граблями ворошил его, а вечером помогал деду сложить дрова в печь.

После работы обычно мы с Симкой ходили с удочками на речку удить меев, а хариусы летом мало попадались. В июле и до середины августа было жарко, и мы часто купались. Ходили, а иногда и ездили на мотике (мотоцикле)  по чернику и грибы. Но самым интересным занятием для Симки была рыбалка на Плоском.

- Едем сегодня на Плоский – сказал я.

Накануне мы набрали ручейников для наживки. Взяли три сетки, удочку, продуктов:

Хлеба, картошки, луку, огурцов, и для ухи ещё перца, лаврового листа и соли. Не забыли и котелок, кружки и деревянные ложки.

Приехав на Плоский, мотоцикл поставили в тень. Симка перешёл на тот берег, а я перекинул ему бечёвку с гирькой, чтобы он за неё протянул сеть к тому берегу. Поставили в плёсе одну сеть, и пошли к другому плёсу. Там уже внук перекидывал мне бечёвку. Третью сеть поставили в третьем плёсе. Удилище у меня было ещё с прошлого лета оставлено под ёлкой. Симка подавал мне готовых ручейников, и я выудил семь ельцов на уху.

- Ну, Симка, надо варить уху, неси дров на костёр, а я буду чистить картошку и рыбу – сказал я.

Сделал таган. Симка развёл огонь, сходил по воду, и через полчаса уха была готова. Сняли мы котелок с костра, я положил зрелый ольховый уголёк, а через минуту его вынул. Это делается для того, чтоб отбить от ухи речной запах. Когда в компании варим уху, то ещё и водки ложку выливаем при снятии с костра. Там уже «весёлая» уха получается…

- Вкусна уха, дедушка. Дома-то не такая вкусная.

- Ешь, Симка, на здоровье, ты и ловил со мной.

Потом вскипятили котелок чаю со смородой. И тоже внуку понравился чай на природе.

Пообедав и отдохнув, мы опять пошли удить ельцов. Пошёл мелкий тёплый дождичек и такой клёв стал хороший, что на удочку мы поймали больше, чем в сети. Домой приехали в семь часов вечера. Таня почистила рыбу и нажарила на ужин. Вкусны ельцы, как в ухе, так и жареные. Все с аппетитом наелись жареной рыбы и говорили спасибо рыбакам.

Потом с Симкой ещё ездили два раза на рыбалку пониже Плоского и каждый раз варили там уху и домой привозили на уху и на жарёху.

Ноябрь 2005 год

 

 

.Рассказ. Отчётно – перевыборное собрание.

 

Название объединённого колхоза «Россия» просуществовало до времён перестройки и в 1991 году ему дали название «Пакшеньга». В 2002 году председателем выбрали женщину, и колхоз переименовали, назвав его «Заря».

Вчера, т.е. 18 марта 2006 года было отчётно-перевыборное собрание. Я тоже, как и все пенсионеры, был приглашён повесткой, т.к.  являюсь членом колхоза и имею в нём свой имущественный пай. На собрание был приглашён репортёр с видеокамерой. Председатель Суханова Елена Витальевна сделала доклад и отчиталась за год по итогам работы коллектива колхоза. Показатели по всем видам, кроме заготовки кормов и рубки леса, плохие. Надой на корову составил всего 2450 кг за год, в то время, как средний по району 4000 кг – наш колхоз оказался на последнем месте. А раньше по всем показателям был в числе передовых. Среднесуточный привес молодняка составил 530 грамм. Процент выхода телят тоже низкий – 80%, а раньше бывал до 95%. Урожайность зерновых 10 центнеров с гектара, а средняя заработная плата чуть больше двух тысяч рублей – меньше, чем пенсия у пенсионера. Хорошие специалисты и работники уходят из колхоза. Большие долги перед государством и другими предприятиями.

Общее собрание выразило недоверие руководству Елены Витальевны. Против её высказалось несколько человек – критиковали за развал колхоза, а поддержала только дочь, которая недавно стала работать в колхозе экономистом. Сама Елена Витальевна защищалась, но её доводы были напрасны. Голосовали открытым голосованием – лично я воздержался, а многие молодые работники проголосовали за неё. Но, т.к. на собрании было большинство пенсионеров, они взяли перевес, проголосовав против. Собрание было бурным. Как будут идти дела – посмотрим…

Март 2006 год.

 

Рассказ. Охота на куницу.

 

В начале декабря, в один из дней после обеда пошли мы с Пыжиком на рыбалку. Я собаку не каждый раз брал с собой, а обычно через день. Прорубил я топором лунку в тонком льду, и ужу меев, стоя на одном колене на льду, подложив под него рукавицы. Погода была тёплая -2ºС. и руки не мёрзли. Пыжик бегает по наволокам, что давно уже не косятся – мышкует. Все наволоки по речке заросли багулой, осокой, стал появляться кустарник, а где места повыше и посуше, то и сосенки с берёзками прорастают.

Слышу вдруг – метрах в ста от меня Пыжик сильно залаял. Я подумал, что он лает на белку, как бывало не раз. Присмотрелся я к тому месту и вижу, что на ольхе почти на самом верху кто-то сидит. Ну – думаю – если не белка, то сова или ястреб.  В это время начал клевать хариус - выудил трёх, смотал удочку и пошёл к Пыжику. А он не перестаёт, заливается лаем. Подхожу поближе и уже различаю, что это не птица, но и белка какая-то большая – с кошку. Я даже рассмотрел (хотя уже смеркалось) под рылом у неё белое пятно вроде манишки, а ушки маленькие. Хвост длинноватый, но не такой пушистый, как у белки. Я пошатал ольху, на которой она сидела – она перепрыгнула на другую, и смотрит на нас. А мордочка красивая, как у соболя. Тогда я догадался, что это куница. Живую-то я её видал лет шестьдесят назад, когда учился в пятом классе. Принесли тогда её ребята, которые жили на лесоучастке Репишное. Их собака поймала куницу, когда они шли лесной дорогой в школу. Опоздали на первый урок, а пойманную куницу запустили в учительскую, где она «навела порядок» - разбросала все тетради и книги по полу и сильно напугала учителей. У меня был написан по этому случаю рассказ.

Стал я звать Пыжика домой, но он и ухом не ведёт. Давал ему и сухаря – не берёт. «Навеселил» по заднице палкой, так он немного отбежал и опять лает – вот уж действительно собака-лайка. Однажды летом он загнал на столб белку около своей будки и не прекратил лаять, пока я её не застрелил. Она упала у будки, и Пыжик съел её – полакомился.

Пришлось мне сходить домой по ружьё. Пока ходил, стало темно – мушки не видно. Я выстрелил, целясь по стволу, но попало плохо, и куница, падая вниз, зацепилась за сук и опять забралась наверх. Со второго выстрела она камнем упала вниз под берег, но была ещё живая. Тут сработал «закон подлости» - в том самом месте, где она упала, оказалась в берегу бобровая нора, и собака не успела её схватить, как куница ускочила в нору. Я поплевался, выругался крепко и стал звать Пыжика домой, но он стал рыть землю лапами, чуя зверя. Но разве вырыть ему, когда столько корней над норой и толстый слой земли над бобровой хаткой. Как уж куница там с бобром разобрались, может, она истекла кровью и померла там. Следов из норы не было видно, когда я утром сходил и проверил.

Декабрь 2005 года.

 

Рассказ. Семидесятилетний юбилей.

 

Вот и дожил я до этого юбилея. А ведь было у меня сомнение, что не дожить до семидесяти лет – все мужчины нашего рода, которых я помню, не дотянули до этой даты. Вот разве что мой дед Филипп Илларионович дожил до этого юбилея, но я его не помню, а у родителей, пока они были живы, я не поинтересовался.  Отец Евгений Филиппович умер на 69-м году, старший брат Иван погиб на войне, брат Алексей прожил всего 62 года, брат Николай тоже умер на 62-м году, подольше прожил брат Анатолий, который скончался на 68-м году.

К юбилею на почте я получил от всех поздравительные открытки, а племянник Паша послал телеграмму. Сын Игорь послал в бандероли термос, электрофонарик и две пары рукавиц, а также письмо от себя и от внучек Марины и Юли, внука Алёшки. Таня и Галя послали комплект постельного белья, Оля послала покрывало и коробку шоколадных конфет. Спасибо всем детям!

Зимой в Петрегино дороги нет, и пришли на юбилей на лыжах: бывший председатель колхоза Владимир Алексеевич, его брат – бывший главный инженер колхоза Михаил Алексеевич, бывший старший электрик колхоза Прилучный Альберт Васильевич и соседка Нина Васильевна. Владимир Алексеевич подарил мне кружку фарфоровую и принёс бутылку крепкого самогона, Миша подарил хрустальный стакан и тоже принёс бутылку клюквенной наливки. Альберт подарил тёплую рубаху, а соседка Нина подарила спортивные брюки.

Закуска у меня была скромная – отварил пельмени, картошки, были огурцы, селёдка, солёные грибы. Все тосты поднимали за здоровье юбиляра. Братья посидели два часа и засобирались домой, пока совсем не стемнело. Я спел им песню своего сочинения под гармошку – остались довольны.  Мы с Альбертом и Ниной вечеровали до полуночи. Нина немного поплясала, и втроём под гармошку попели песен. Альберт в полночь пошёл домой, но упал в сугроб с лыж и вернулся. Ночевал на печи, а Нина, немного отдохнув на диване, ушла к себе домой тоже на лыжах.

Утром мы с Альбертом опохмелились, и в девять часов он ушёл домой. А я управился по хозяйству и, помыв посуду, прошёлся на лыжах. Преследовал с километр лису, что накануне попала в маленький капкан мордой и ушла далеко в лес вместе с ним. Капкан-то был привязан бечёвкой к палке, так она перервала её и ушла. Кое-где тыкалась капканом в снег, но шла без остановки. А не порвала бы бечёвку, мне на юбилей был бы воротник. Как обычно в таких случаях срабатывает «закон подлости».

Днём приходила соседка, и я её опохмелил. Я звал ещё несколько человек на именины, но так как дороги нет, то они и не пришли.

Вот и распечатал я восьмой десяток своей жизни. Считай, что жизнь прожита, можно и помирать… Но пока будем жить, хотя здоровье уже не то – бывает повышенное давление, часто болит правая сторона головы, иногда побаливает в левой части груди, под ложечкой, даёт знать о себе селезёнка, донимает простатит, часто мочусь и есть подозрение на сахарный диабет – ночью сухость во рту.

Март 2005 год

 

.Рассказ. Прощальный вечер.

 

В тот 2002 год летом к отцу в деревню на свою малую родину наконец-то приехали две из трёх его дочерей – Галя и Оля с семьями. У Гали была дочь Юля и сын Максимка. Муж её Сергей трагически погиб прошлой зимой, попав в автомобильную катастрофу, и Галя овдовела в возрасте 36 лет. Оля приехала с мужем Василием и сыном Артёмкой пяти лет. Оля с семьёй приехали раньше на два дня поездом. Перед этим отец получил от них телеграмму, чтобы встретил на вокзале в Вельске.

С Архангельска поезд в Вельск приходит рано утром, и отец выехал из дому на своём «Москвиче» в 3 часа. Ехал не быстро и на вокзал прибыл вовремя. Ольга сразу узнала отца, хотя много лет не виделись, бросилась целовать его. Потом и зять Василий обнял и поцеловал тестя. С внуком дед поздоровался за руку – он только пробудился и был ещё заспанный. Уселись в машину и поехали домой. Попутно в городе сходили в магазины, купив кое-что из продуктов. В восемь часов уже были дома. Алёшка (старший сын Игоря) – мой внук – ещё спал.

- Милости прошу к моему шалашу – пригласил отец гостей в дом, открыв дверь. Затопил печь и поставил чайник на газовую плиту. Пока гости разбирали свои вещи, умывались и т.п., чай был уже готов. Стол был накрыт, на нём уже стояла бутылка водки. Ольга для себя выставила на стол бутылку клюквенной наливки, которую привезла с собой. Отец наполнил рюмки, поднял тост: «Выпьем за приезд дорогих гостей и за здоровье!»

- Как я рад, что вы вспомнили меня и приехали погостить.

- Теперь будем ездить каждый год – сказала дочь.

- Ну и, слава Богу, очень я рад, что не забыли отца.

Отдохнув после дороги, гости принялись за уборку в летней избе на втором этаже. Почти до вечера наводили там порядок, а внук Артёмка находился возле деда, и тоже, по мере возможности помогал ему. В обед опять выпили по рюмке, а за ужином и по три пропустили. Поиграли в карты и спать.

Через день позвонила Галя из Березника и сказала, что приедут они в семь часов утра в Вельск на автобусе. Отец с зятем встретили их тоже на вокзале. С Галей отец виделся в 1996 году - они сразу узнали друг друга, а вот внуков дед забыл.

- Папа здравствуй! – кинулась к отцу дочь, обняла и поцеловала, а с внуками дед поздоровался за руку. Вообще-то он не любитель целоваться при встречах-расставаниях. Привернули в магазин - отец купил внукам гостинца, а себе и зятю пива, которое и выпили по дороге домой.

Ещё веселее стало у отца в доме, когда прибавилось три человека – своих родных.

Того же дня отец и Василий по просьбе внуков сделали карусель (по-деревенски – «кружало») на лужайке – внуки не могли нарадоваться этой забаве. Даже их матери долго катались и смеялись вместе с детьми.

Подоспела прополка картошки и всем «гамазом» во главе с дедом два дня её пололи. Потом все ходили на речку купаться и ловить меев. По два утра отец с зятем косили траву, а днём все ворочали сено, гребли и возили к повети. Алёшка – старший внук принимал сено и укладывал на повети. После работы опять все шли на Среднюю купаться. Ольга и Василий фотографировали купающихся поочерёдно. Потом собирали землянику и красную смороду. В это жаркое лето было много ос, и они несколько раз жалили гостей. Всех больше пострадали Юля и Галя – они потом и в лес боялись ходить.

Летом было много черники – три раза все, кроме Юли и Артёмки, ходили по чернику и набирали полные корзины. Придя домой  и отдохнув, выбирали ягоды у бани на лавочке. Ольга варила из них варенье и сушила в печи на сковородах для пирогов. Лакомились гости малиной, клубникой и горохом в огороде на грядках. К тому времени и огурцов много пошло, ели редиску, свежий лук – зелени и ягод хватало, и салаты готовили из своих овощей, только помидоры и майонез покупали в магазине.

В один из вечеров была организована встреча сверстников Ольги и Гали в детсаде. Там заранее наготовили местные женщины закуски и накрыли столы в одном из залов, да и с собой все принесли закуски и выпивки – встреча прошла хорошо и весело. К семи часам вечера отец отвёз на машине Ольгу, Васю и Галю туда, а обратно они пришли под утро пешком, гуляя по деревням и полям родной Пакшеньги.

Почти каждый день отец подтапливал баню, и гости после жаркого дня  ополаскивались в ней. Всё перестирали они и перемыли в дому, во всех шкафах навели порядок. Тут лучше всех отличилась внучка Юля – спасибо ей! Вечерами играли в карты, шашки и в мяч на лужайке в деревне – весело было!

Но вот подошёл предпоследний день отпуска у гостей. Дочери решили сделать прощальный вечер, и наготовили всякой закуски, а отец запасся вином и пивом. Пришла на вечер Танька – бывшая соседка, которая теперь живёт в другой деревне. Когда хорошо выпили и закусили, Ольга сказала отцу: «Сыграй, папа, на гармошке, а мы попоём песен». Отец взял гармонь и первым номером под свой аккомпанемент исполнил своего же сочинения песню «Петрегино». Всем очень понравилось, а внуки, стоя гурьбой в дверях горницы, дружно хлопали в ладоши и восхищались дедом.

- Папа, сыграй «Златые горы» - сказала дочь Ольга. Отец сразу подобрал мелодию и сам запел эту песню. Все взрослые дружно подхватили её, и полилась песня по всей деревне. Окно было раскрыто и соседям было слышно наше веселье. Потом ещё спели несколько застольных песен и перешли на пляску. А внуки из горницы с восхищением смотрели и слушали. Когда напелись и наплясались, взрослые сели за стол, а внуки стали давать свои номера, особенно отличился в этом Максимка, который, как говорится, даже «на голове ходил». В этот вечер поздно легли спать.

На следующий день женщины занялись стиркой и потом ездили полоскать на речку.

За всё время, пока дети гостили, отец, Ольга и Василий вместе с племянником Лёней, ездили на Плоский. Мужики ловили рыбу, а Ольга брала чернику. К ухе всегда была бутылка водки и пиво. Ольге и Васе понравилась рыбалка и уха. Также один раз отец возил гостей по морошку, но её было мало, так хоть наелись досыта.

Утром следующего дня отец отвёз Галю с детьми на вокзал к рейсовому автобусу, а вечером отвёз к поезду Ольгу с семьёй. Алёшка после них гостил ещё две недели, а потом и его дед отвёз к поезду. И остался опять один дед до сентября, пока не приехали на копку картошки сын Игорь с Ольгой. Все вместе они потом съездили в город, и отец купил радиоприёмник, огнеупорных кирпичей, трёх кур и вырвал себе зуб…

 

Февраль 2004 год.

 

Рассказ. Поехали за клюквой, а привезли чагу.

 

Ждал отец сына Игоря и зятя Василия в первых числах сентября, когда начал копать картошку. Копал – не спешил. И за две недели к Семёнову дню закончил, так и не дождавшись помощников. А они словно из-за угла подсматривали и объявились на «Москвиче» аж в конце октября, как говорится, «на шапошный разбор». Приехали поздно вечером, когда отец уже спал. Сквозь сон слышит, что кто-то стучит в окно.

- Кого там ещё принесло? – проворчал отец, вставая с кровати и надергивая спортивные брюки на себя.

- Открывай, батя, это мы с Архангельска приехали – по голосу отец сразу узнал сына.

Машина стояла уже во дворе под окнами с открытым багажником, из которого зять Василий доставал кузова и вёдра, наполненные разными гостинцами – тут был и сахарный песок, и крупа, и водка, и разная закуска.

Поздоровавшись с гостями, отец поставил чайник на плиту, и пока гости всё разгружали да раздевались, стол был уже накрыт. Как водится, за поздним ужином выпили бутылку привезённой водки, хорошо закусили, поделились новостями и улеглись спать, т. к. время было уже позднее. Игорь лёг в горницу на кровать, а Василий на русскую печь.

Как обычно, по старой привычке, отец встал утром в пять часов и затопил печь. Стараясь не греметь ухватом, поставил в печь чугун картошки, умылся, побрился, накормил кур и собаку, согрел чайник. К семи часам поднялись и гости. Игорь пошёл умываться на улицу из под крана под бочкой, что стояла у колодца, а Василий не стал закаляться и умылся в избе под рукомойником. На столе стоял чугунок горячей картошки и миска с ароматными рыжиками. За завтраком все трое опохмелились, закусив свежими рыжиками.

День выдался пасмурный. Игорь стал устранять неполадки в телевизоре, а Василий занялся с машиной. Отец, управившись с домашними делами, сходил в магазин и купил хлеба, водки и пива. За обедом пили пиво, а вечером опять выпили бутылку водки и сыграли в покер. На второй день ездили в город – Игорю надо было взять в военкомате какую-то справку. Купили кое-что в магазинах и поехали обратно через Судрому к сестре Нине – тётке Игоря. Она обрадовалась гостям и гостинцам, что привезли, а именно – ведро рыжиков, брусники, веников. Она, в свою очередь дала три литра тушёнки свиной, три литра сала, мяса и лыток на холодец. Пообедали у неё хорошо, поговорили. Погостив часа два в Судроме, поехали домой через Шокшу. Дорога от асфальта тряская, но путь короче. Дома за ужином выпили опять, поиграли в шашки и карты. Уговорились на завтра ехать за клюквой на Чургу.

Утром чуть подморозило и трухнуло снежку. Ну, думаем, что пока едем до Плоского и до Чурги, снег растает. Но там ещё больше выпало снега и покрыло всю землю. Что делать? Хорошо, что с собой были взяты сети, и мы поставили их в плёса. А снег так и не растаял. Пока Игорь и Василий кипятили чай, отец насшибал чаги. Потом они ещё набрали корзину её, и пошли снимать сети. Попало рыбы, и вечером сварили свежую уху. Вот так, вместо клюквы привезли домой чаги…

Октябрь 2003 год.

Рассказ. Вольная борьба.

Было это в 1957 году во время моей службы в армии на втором году. Служил-то я недалеко – в Вологде – был танкистом. Гарнизон военный там был большой, а наша часть состояла из отдельного танкового батальона, в котором было три роты.

Экипаж нашего танка Т-34 состоял из четырёх человек – командиром танка был наш взводный старший лейтенант Климешов, механик-водитель – украинец младший сержант Андрейко, наводчиком орудия ефрейтор Колаев, и я – рядовой на первом году службы в экипаже был заряжающим. На втором году службы я стал командиром орудия – наводчиком. Служба у меня шла хорошо, экипаж был дружный. По всем видам подготовки, включая учебные и боевые стрельбы, у меня были хорошие оценки. Особенно любил я физподготовку.

Как-то на вечерней поверке командир роты капитан Благов поведал нам, что завтра в клубе артполка будут проводиться дивизионные соревнования по вольной борьбе и от нашей роты надо два человека – участника соревнований. Дело это добровольное, и кто хочет побороться, то явиться должен в клуб к десяти часам. Мы с Шемякиным вызвались добровольцами. До этого мы нигде не тренировались. Оба были родом из деревни и в детстве боролись со своими сверстниками.

Народу был полон зал. На сцене – большой мат – арена для борцов. И вот, объявляют: «На ринг выходят борцы полусреднего веса – Братаев – второразрядник и Горбунов – новичок». Выходим на ковёр. Я стою прямо, а мой соперник принял борцовскую стойку и немного развёл руки в стороны. Не успел я ничего сообразить, как он ухватил меня двумя руками за правую руку, быстро развернулся, и я оказался у него на спине, а дальше – лечу вверх тормашками на ковёр на спину. Соперник навалился на меня и прижал к ковру.

Во втором раунде мне попался такой же новичок, как я. Разозлился я, что поборол меня второразрядник, сам также изловчился и бросил своего соперника через спину на ковёр, прижав его лопатками к мату. Судья поднял мою победную руку. В третьем раунде боролся я с третьеразрядником и уже немного имел опыт  и не поддался ему. Провозились мы с ним десять минут и не могли друг друга уложить на лопатки. Надо признаться, что я сильно устал к концу третьего раунда. Короче говоря, получилась у нас ничья и мне присудили тогда четвёртое место в своей категории, хоть и не призовое, но почётное.

Рассказ. «Мальчик»

 

Перед армией я, как и многие мои сверстники, работал на лесозаготовке на участке «Репишное» - в шести километрах от деревни. Там было два барака – один для холостяков, другой для семейных. Ещё там была баня, конюшня и ларёк, где торговали хлебом, водкой и самыми необходимыми продуктами для рабочих. Работали на участке в основном вербованные, а в зимний период и колхозники там трудились до начала весенней посевной. Несколько человек оставались там и на лето, как кадровые рабочие. Среди рабочих были и подростки – ребята перед армией.

Лёнька Стёпин – так его всегда называли – возил из делянки брёвна на катище к реке Чурге. Зимой возили на дровнях с подсанками, а летом на волокушах. В делянке мужики наваливали брёвна, а на катище уже другие сваливали брёвна с возов и штабелевали. Возчики помогали мужикам, как при навалке, так и при свалке  леса.

На выходные дни колхозники выезжали домой – помыться в бане, помочь по хозяйству, а молодёжь вечерами ходила в клуб. Там играли кадриль, «восьмёрку», «чёртика» и танцевали до полуночи. Потом провожали своих «масеток» (девушек) парни и ворковали у крыльца чуть не до утра. Утром рано матери еле разбудят своих чад, чтобы те успели на работу, предварительно наскоро позавтракав в основном хлебом с молоком. Лёнька Стёпин трелевал и вывозил брёвна на лошади по кличке Мальчик. Это был маленького роста конь, но очень сноровный и хитрый. Приедет Ленька на нём верхом на выходной день летом, запустит его на ночь в загородку, где пасутся другие лошади, а сам уйдёт домой. Поужинает наспех, быстро переоденется, возьмёт гармошку – и в клуб. Там уже полно молодёжи – ждут-недождутся гармониста. Лёнька чинно проходит к сцене, садится на стул и начинает играть кадриль. Ребята и девки парами лихо отплясывают шесть частей кадрили, а потом потные выбегают на улицу на свежий воздух, т.к. в клубе становится жарко и пыльно. Большинство ребят бегут к колодцу и пьют холодянку. Некоторые потом хватают ангину. Лёнька тоже делает перекур, выйдя на улицу. Потом пляшут «восьмёрку», «чёртика», танцуют вальс, фокстрот. А после полуночи парами расходятся по деревням. Лёнька тоже провожает свою зазнобу – воркуют и целуются до восхода солнца.

Утром мать будит его и еле стурованит с постели. Надо ведь ещё поймать коня и к работе прибыть на Репишное. А Мальчика в загородке уже нет. Рядом через изгородь поле с овсом, и он, не задевая ногами, встаёт на дыбы и перемахивает через огород в поле. Там всегда и находил Лёнька его на пакасти. Подманит его хлебом, наденет уздечку и едет к отводу в Зимней полянке. Там уже ждут его сверстники верхом на лошадях. Гурьбой едут на Репишное и разговаривают дорогой между собой, делятся своими новостями – кто какую девку провожал, долго ли сидели с ней, кто какую обманул, а может и по согласию, занимались интимными делами.

Участок Репишное был обнесён изгородью, при въезде стоял отвод и был он всегда закрыт. Никому из ребят не охота слазить с лошади и все ждали, кто первый соскочит на землю и откроет отвод. Лёнька, не долго думая, направил своего Мальчика к отводу, подстегнул его вицей, и конь, встав на дыбы, вместе с седоком перемахнул через отвод. Отвод был высокий и задними ногами конь сломал верхнюю ряшину у отвода. Мастер Вениамин Степанович (он же был руководителем этого лесоучастка) видел это. Подозвал к себе Лёньку, крепко выругал матом и велел починить отвод после работы вечером. Ребята потом гаганили над Лёнькой, но в то же время и удивлялись, как такой небольшой конёк перепрыгнул через отвод с седоком.

Отслужив в армии три года и приехав домой, Лёнька выучился играть на баяне (родители купили ему баян и он ходил с ним в клуб и так же веселил молодёжь своей игрой). Часто его приглашали с баяном на вечеринки и на свадьбы, где он задавал тон веселью. А уж когда женился, реже стал ходить в клуб, да и не на каждую свадьбу жена Галина Васильевна его отпускала. Иногда и она с ним ходила и плясала, и пела песни под его музыку.

Лёнька был тихий, спокойный – ни с кем не скандалил, а любил в компании поговорить, шутил и рассказывал разные истории и эпизоды, которые случались с ним. Был добросовестным работником. В колхозе работал и шофёром, и на зерновом комбайне, в строительной бригаде,  на заготовке леса зимой. Летом в конно-ручном звене косил траву и заготовлял сено. Любил рыбалку и сам вязал сети. Перед выходом на пенсию он ремонтировал в гараже пилы «Дружба», а до этого работал на пилораме. Сам точил и устанавливал пилы. Одно время он и охотой занимался, но потом продал двустволку.

На пенсии он не сидит без дела – летом на своём огороде работает, ездит в лес по грибы и ягоды. Зимой делает чунки, санки, лыжи в своей столярке. Я редко его видаю, а когда встретимся – поговорим о том - о сём. Как-то вместе были мы на юбилее у Прилучного Альберта Васильевича, и он рассказал нам тогда эту историю с конём Мальчиком. Я люблю  слушать его неторопливый говор и весёлые истории и шутки. Он на праздниках пьёт умеренно и до пьяна не напивается, а подвыпьет стопку-другую, и давай рассказывать про свои приключения и похождения, а за свою жизнь их у него было не мало. Теперь ему уже семьдесят восемь лет – чувствует себя нормально, всё помнит и других поучает. Болел он когда-то туберкулёзом, но вылечился. Пусть живёт до ста лет!

 

Рассказ. Засада на бригадира.

 

В восьмидесятые годы прошлого столетия в нашем колхозе «Россия» были созданы четыре укрупнённые бригады. Если до этого за речкой было четыре бригады, т.е. соответствовало числу деревень, то деревню Заречье и Подсосенье объединили в одну бригаду. Бригадиром назначили бывшего моего шурина Шаманина Николая Владимировича.

Николай Владимирович был честным, исполнительным бригадиром, но всё же были некоторые люди и недовольные им. В частности его двоюродный брат Николай Александрович с его сожительницей Пелагеей Яковлевной и их сосед Валерий Михайлович. Они обиделись на него – им показалось, что бригадир мало им начислил за выполненную работу.

Дело было зимой. Николай и Валерий вечером подвыпили изрядно и договорились проучить бригадира. Знали, что он вечером с Подсосенья едет в Заречье через речку Северная, заросшую олешняком. Тут они и решили ждать своего «обидчика» и поколотить. Николай Владимирович ехал в розвальнях, не думая об опасности. Только лошадь зашла в речку, как её взял за узду Валерка, а Колька в это время забрался в розвальни. Бригадир не растерялся и хлестнул лошадь вожжами. Она была молодая и ретивая – от испуга вскочила на дыбы, отбросив Валерку в снег, и понеслась вперёд. Сильным толчком ноги Николай Владимирович столкнул незваного пассажира с розвальней и оба  «мстителя» остались лежать в снегу. Им было стыдно друг перед другом, что не удалось поколотить бригадира. Мороз их быстро отрезвил и, не солоно хлебавши, пошли они в деревню по своим домам.

Утром бригадир с нарядом зашел к первому Валерке.

- Так что, сопляки, поколотить меня вздумали? Не смогли?

- А меня Колька подговорил на это – ответил Валерка.

- Чего ж я тебе не так начислил? Всё было по-честному.

Потом бригадир зашёл к Кольке – двоюроднику.  Тоже прочитал ему мораль и сказал, что за выполненную им работу всё начислено по расценкам правильно.

- Палька нас на это подговорила, больше-то она недовольна – ответил Колька.

После инцидента Колька и Палька обиделись на бригадира и несколько дней демонстративно не выходили на работу, хотя бригадир ходил к ним каждое утро с нарядом. Подулись, подулись они на бригадира и стали работать – голод не тётка…

В других бригадах некоторые колхозники тоже были иногда недовольны своим бригадиром, но не делали таких выходок, чтоб поколотить начальника – пошушукаются по зауголью и разойдутся.

- Собачья должность у бригадира – так раньше говорили. Есть в этом доля правды. Ведь бригадиру рано утром надо обойти всех – дать наряд на работу, а летом он и сам работал на сенокосе вместе с бригадой, и приходилось иногда и покричать на озорных пацанов, что работали на лошадях…

Рассказ. Верховая езда и объезживание молодых лошадей.

 

Конец июня, а погода на дворе осенняя. Весь день моросит нудный дождь. На улице и в огороде в такую погоду делать нечего. До обеда покопался в теплице, починил шерстяные носки, что связала старшая сестра Нина, несколько раз полежал на печи, читая книгу, и вспомнил своё далёкое детство…

… А детство наше было и трудное, и голодное. Шла война четыре года, потом восстановление разрушенных городов, сёл и деревень. С начала 1941и до 1947 года для нас было голодное время. Но, слава Богу, выдержали все невзгоды и выжили. Несмотря на всё это, мы – пацаны не горевали, а жили весело. Хотя и были загружены посильной работой после занятий в школе, но находили время поиграть в прятки, в «попа», в «рюхи» (городки), в «матки» (лапту). Особенно любили мы кататься верхом на молодых конях – ещё необъезженных жеребятах.

Конюх или бригадир помогут нам надеть обрать, вывести жеребёнка из конюшни, подведут к изгороди, держа за узду лошадь – мы с изгороди садились на спину лошади и шагом выезжали на деревню. Спускались под горку к речке – кони попьют воды – поворачиваем к дому. Тут-то уж и даём им волю – стегнём лошадь вицей или поводом и она мчится галопом в гору домой к конюшне. Конечно, в это время крепко ухватишься за гриву и держишься, часто мы и падали, и ушибались, но переломов рук и ног не было.

Помню, как я упал со всего маху на изгородь и сильно ушиб бок. Это случилось уже возле конюшни. Лошадь на всём скаку резко повернула влево, а рядом была изгородь из жердей и я, улетев с лошади, сильно ударился о жердь. Кое-как добрался до дома. У отца был в бутылке скипидар, которым он натирался от радикулита, и я этим скипидаром намазал больное место. Дело было вечером, я никому ничего не сказал и лёг спать. Долго не мог уснуть – так сильно горело место ушиба. Утром проснулся, задрал рубаху, а там сплошной водяной пузырь. Пришлось показать матери. «Иди в больницу скорее!» - закричала она. Пришёл в больницу – фельдшер посмотрела и спросила: «Чем мазал больное место?». Я сказал, что скипидаром. «Так у тебя же химический ожог!» - сказала она. Дала мне какой-то мази – когда пузырь лопнул, мать несколько раз мазала то место и завязывала чистым полотенцем. Через неделю всё прошло.

А объезживал молодых коней у нас Савватий Никифорович зимой, когда уже много снега. Вместе с конюхом и бригадиром осторожно наденут хомут, седелко, заведут в оглобли к дровням, которые направлены в поле. Двое держат лошадь, а один запрягает. Потом Савватий садится на дровни, берёт вожжи, и те двое отпускают лошадь, быстро отпрянув в стороны. Лошадь сразу рванёт в поле галопом, а т.к. снегу много, то долго бежать галопом тяжело, и она переходит на рысь, а потом и на шаг. Так несколько раз погоняют её по полю, и она делается смирной и привыкает к работе.

Рассказ. Серёга – Солоник.

 

В сороковые и пятидесятые годы в деревне Заречье жил Серёга по прозвищу Солоник. Дали ему такое прозвище не зря – уж очень много он насолил людям наших деревень. С малых лет начал воровать и так втянулся в это «ремесло», что впоследствии стал вором-рецедивистом, т.к. много раз сидел в тюрьме и лагерях за воровство. Больших краж он не делал. В то время и за мелкие кражи давали приличные срока. Отсидит Серёга очередной срок, выйдет на свободу и, спустя некоторое время, не удержится и что-нибудь опять сворует. Нажалуется обидчик участковому милиционеру и Серёгу опять повезут в «каталажку».

В большинстве случаев он забирался в частные дома. Время тогда было голодное, денег у людей не было, и он довольствовался тем, что заберётся к кому-либо в дом, когда все на работе, наестся до сыта, ну и с собой кое-что прихватит. Та раз-другой сойдёт с рук, а потом всё равно кто-нибудь да заметит его или застанет на месте преступления. И опять Серёга «загремел под фанфары». Мало того, что он опорожнит горшок с супом и выпьет крынку-другую молока, так ещё и нашкодит. Опорожнит горшок и, если в доме есть маленькие котята, поймает их, пихнёт в горшок, зальёт водой, закроет сверху крышкой и сунет горшок в печь. Вечером усталые хозяева придут с работы, хозяйка достанет горшок из печи, откроет крышку, зачерпнёт поварёшкой, и вместо мяса достанет сваренного котёнка, а потом бежит к тазу блевать. Хозяин заматерится – «Так твою, распротак…! Наелись супа…! Какой дьявол съел суп и котят сунул вместо мяса…?!»

Один раз, а дело было зимой уже под вечер, Серёга шёл по нашей деревне и хотел зайти к нам. Нас – детворы было трое в избе, и старшая сестра Нина успела закрыть перед самым его носом ворота на защёлку. Серёга стукался-стукался, но мы не открыли ему. Он постоял на крыльце и пошёл в свою деревню через мельницу. Мельника в то время на мельнице не было – Серёга забрался под замок и унёс узел муки. За это его опять посадили.

Освободившись в очередной раз из заключения, он стал воровать в других сельсоветах. Там его поймал участковый и на попутной машине повёз в милицию. Сам участковый сел в кабину, а Серёга и ещё двое пассажиров ехали в кузове. Ехать надо было далеко, и пассажиры задремали. Серёга потихоньку перевалился через задний борт и на ходу спрыгнул с машины. Подъехав к милиции, участковый не нашёл в кузове вора. «Куда делся вор?» - спросил у пассажиров. «А мы спали, и не знаем, где он спрыгнул». Участковому за эту опрометчивость дали нагоняя.

В 80-х годах Серёга был уже пожилым и приезжал после очередной отсидки в гости к брату, а потом уехал в Казахстан. И теперь уже, вероятно, нет его в живых, т.к. от роду ему идёт девятый десяток лет.

Рассказ. Из воспоминаний Коли Мотина.

 

Бывший мой шурин – Шаманин Николай Владимирович, а все его звали Коля Мотин. Матрёна Федоровна была его женой (теперь уже покойная) и звали её Мотей. Отсюда и Николая стали звать Мотиным. Он теперь вдовец и живёт в Пасьве у младшего сына Виктора. Была у них ещё дочь Валентина, но рано ушла из жизни, сын Владимир помер в прошлом 2007 году от рака лёгких. А отец всех пережил и сейчас ему идёт 84-й год. И, что удивительно – каждый день там, в Пасьве, ходит ещё на работу в столярку за километр от дома и делает рамы, табуретки, столы и даже умывальники.

- Чего ты в таком возрасте ещё и на работу ходишь? – спросил я его.

- Если я не буду работать, то скоро умру – ответил он. Вот какой он Коля Мотин!

Привёз его ко мне их зять Серёга на «Жигулях» уже к вечеру. Я ещё не ужинал. Он поставил на стол бутылку рябиновой на коньяке, и за ужином, ведя беседу, мы понемногу тянули настойку. Многое тогда за вечер мы с Николаем вспомнили, ну а воспоминаний у него, конечно, больше, чем у меня т.к. старше меня он на восемь лет…

 

Рассказ. О пожаре.

 

Пожар в их деревне Степанковской был летом 1943 года. Тогда выгорело в середине деревни больше десятка домов, в том числе и их дом. По рассказу Николая, вначале загорелась конюшня,  потом пламя перекинулось на соседний дом, потом на другой  и т.д. Всей деревней тушили, потом с Вельска пришла пожарная машина, также было много ручных машин – не дали всей деревне выгореть. Мой отец поливал водой крышу соседнего дома, чтоб не загорелся. Воду по лестнице подавали вёдрами. Так поливали из вёдер четыре дома, и преградили путь огню, да и пожарные машины хорошо поливали.

Загорелось в середине дня, а к вечеру кое-как затушили. Виновником в поджоге оказался мужик из дома, что стоял рядом с конюшней. Он залез на поветь конюшни отдохнуть, да и заснул с непогашенной цигаркой, а там было сено, оно вспыхнуло, и мигом всё охватило пламенем. Мужик и сам еле спасся, соскочив с повети.

Недалеко от конюшни был скотный двор – там мужики делали ремонт. Коля Мотин тоже работал с ними. Они увидели, как пошёл дым с чердака конюшни и заметили, что оттуда спрыгнул Ванька. После пожара мужики искали виновника и хотели убить, но он спрятался и его не нашли. «Я сам искал его с ножом и хотел зарезать» - говорил мне Николай.

Их у матери без крова и имущества осталось шесть человек. Отец погиб на фронте, Николаю было всего шестнадцать лет – вся тяжесть забот легла на него и на мать. Остальные пятеро были ещё малы.

Чтобы избежать возмездия, поджигатель долго скрывался в Судроме. Потом уже у мужиков отлегло от сердца…

 

Рассказ. Верховая езда на жеребце (рассказ Коли Мотина).

 

- Я в молодости очень любил коней, и кататься верхом. У нас в конюшне было два жеребца. Один-то был свой – местной породы, а другой – с Госконюшни и считался

фондовским, т.е. был на учёте и по всем экстерьерным данным подходил для армейской конницы. Конюхом  в то время у нас был Евгений Тимофеевич. Мне было тогда пятнадцать лет, и он разрешал мне покататься верхом на жеребце, чтобы конь не застоялся. Больше мне нравился этот фондовский жеребец – был он спокойный, хорошо ходил рысью под седлом. Я после работы вечерком шёл на конюшню, конюх выводил этого жеребца, надевал седло, подсаживал меня, и я до Текшова ехал рысью. Потом обратно ехал уже через Лычный хутор по полевой дороге к Вышке, и домой.

Один раз, выезжаю из деревни, а  мне навстречу на другом жеребце едет Петька Шаманин. Мы встретились на краю деревни. И тут оба жеребца вскочили на дыбы и стали драться. Я уцепился за гриву, чтобы не выпасть из седла, Петька тоже вцепился в гриву своего жеребца. Из соседнего дома выбежал Александр Яковлевич. Схватил жердь и еле-еле разнял драчунов. Я повернул обратно к конюшне, расседлал коня и поставил в стойло. Немного погодя и Петька подъехал.

Больше мы не стали встречаться с Петькой на жеребцах, а ездили всяк по своему маршруту. Через некоторое время моего коня забрали на войну, а местного оставили для воспроизводства…

 

Рассказ. Объезживание молодого коня (рассказ Коли Мотина).

- С конюхом Николаем Александровичем мы решили объездить молодого коня, который ещё не бывал ни под седоком, ни в каких-либо оглоблях. Для начала мы хотели запрячь его в дровни и погонять по снежному полю. Осторожно надели на него хомут, седёлко и завели в оглобли. Конюх держит коня за обружьё (уздечку), а я запрягаю в дровни. Держа в руках вожжи, я сел на дровни. Николай Александрович отпустил обружьё и я легонько стеганул коня вожжей. Конь вскочил на дыбы и вместо того, чтобы бежать вперёд, упал на оглоблю и сломал её.  Заменили ломаную оглоблю и повторили всё сначала – конь опять встал на дыбы, упал на другой бок и сломал вторую оглоблю. Заменили и её. На третий раз, когда конь встал на дыбы, я сильно огрел его плёткой по крупу, и он рванул галопом в поле. Снегу было много и конь, пробежав метров двести галопом, перешёл на рысь, а потом и шагом пошёл. Когда его выпрягали, то от пота у коня все бока были мокрые.

Так ещё несколько раз прогонял я его по полю, а потом уже стали возить на дровнях груз, и конь втянулся в работу, потеряв свою спесь. Научил я его и под седлом ездить. Работал я тогда бригадиром в дальней бригаде за речкой и ездил верхом  на нём с деревни Степанковской в Заречье и Подсосенье…

16 июня 2008 года.

 

 

Рассказ. День пожилых людей.

 

Этот праздник в нашей стране отмечается 1 октября уже лет десять. Да и у нас в Пакшеньге начали его праздновать с того времени.

Обычно после двенадцати часов дня в Доме Культуры собираются пенсионеры и руководители колхоза и сельсовета. Сначала пройдёт небольшой концерт на сцене, а потом начинается чаепитие за столами, заставленными разными яствами. Об этом заранее позаботились  Совет ветеранов и директор клуба. Кроме лимонада и чая, на столах стоят бутылки с водкой и вином – кому что.

Пенсионеры, выпив рюмку-другую горячительных напитков и закусив, начинают весело разговаривать, шутить, вспоминать прожитую жизнь и работу в колхозе. А директор клуба в это время проводит разные аттракционы, развлекая сидящих за столами пенсионеров. Потом попоют хором песен. Старики-пенсионеры, которых «россотонит» выпитое зелье, сложатся между собой и купят ещё водки – тогда уж вовсе веселье горой…

До вечера сидят, веселятся старики и старухи, мужики и бабы, и довольные уходят домой. А кто не смог придти в клуб, тем председатель Совета ветеранов, обойдя всех на следующий день, вручит небольшие подарки – пирожное, шоколадку или коробку конфет. Но вот последние годы почему-то не стали этого делать…

Я первое время на это торжество не ходил – только два последних года участвовал. В первый раз я исполнил на гармошке свою песню «Петрегино», за что получил приз – небольшой торт. Было весело – пели и плясали. Домой я пришел в пять часов вечера, т.к. надо было управить со скотиной, а многие были там до позднего вечера. В этот год я тоже ходил на торжество. За исполнение песен мне дали пластмассовую вазочку, а ещё самодельную медаль – «За трудолюбие». Тоже были различные аттракционы и игры, много пели песен. Так как в армии я был запевалой роты, то и здесь задавал тон остальным, и все дружно подхватывали и пели. В гармошку играл Валентин Иванович, да и я иногда играл, когда он уставал.

2008 год.

 

Рассказ. «Охотники» (по рассказу Леонида Степановича).

Это было в шестидесятых годах прошлого века. В канун Первого мая, вечером, в доме председателя колхоза Лодыгина Фёдора Савватиевича собралась компания из пяти человек – кроме хозяина был сосед Лодыгин Николай Васильевич, второй сосед Горбунов Леонид Степанович, лесник Пановский Евгений Александрович и шофёр Горбунов Николай Евгеньевич. Вчетвером играли в карты, а пятый, самый молодой Леонид Степанович был у них судьёй-арбитром. Было весело и шумно, т.к. после очередной партии, двое побеждённых ползли под стол, а победители выпивали по стопке водки, закусывая квашеной капустой. Побеждённые вылезали из под стола, садились на своё место и игра начиналась с новым азартом. И опять, кому повезёт, выпивали по стопке, да и арбитру каждый раз наливали.

Играли они, играли,  и кому-то пришла в голову идея – сходить на глухариную охоту. Не долго думая, все согласились и пошли по домам, чтобы взять с собой кроме ружья провианта и по бутылке водки, чтобы отметить праздник Первое мая на природе. Назначили место сбора за деревней, и когда все собрались, пошли на болото.

До рассвета было ещё время, и охотники развели костёр вблизи болота. Лёньку, как самого молодого, отправили в разведку.

- Обойди болото и послушай, где клокочут тетёры.

Он прошёл по болоту и вернулся к костру.

- Ни одной тетёры не услышал.

- Ну ладно, садись, штрафную тебе нальём. Мы до тебя выпили.

Потом чиркнули по второй и пошло-поехало – начали рассказывать охотничьи байки. Потом дело дошло до песен, и мужики не заметили, как рассвело.

- Прозевали ток! Теперь и глухари оттоковали. Выпьем по последней и потопаем домой – сказал Фёдор Савватиевич.

Так, не сделав ни одного выстрела, «охотники» пришли к Савватиевичу домой. Лёньку послали в магазин за водкой, и весь остальной день играли в «козла». Вот так отпраздновали Первомай горе-охотники.

Потом-то, по одному или вдвоём, несколько раз за весну ходили мужики на глухариный ток, и каждый раз приносили трофей – одного-двух глухарей. Правда, ходили трезвыми и водки с собой не брали. Болото-то не одно, и охотники договаривались, кто на какое болото пойдёт, чтоб не мешать друг другу. Стреляли все метко – у Фёдора Савватиевича и у Николая Евгеньевича по стрельбе имелись  спортивные разряды, и они даже одно время участвовали в областных соревнованиях.

Теперь в живых из этих пяти охотников остался только один Леонид Степанович, и идёт ему уже семьдесят восьмой год.

Февраль 2009 год.

 

Рассказ. Лень-матушка.

 

Суббота. Банный день. Перед завтраком истопил печь, сварил чугунок картошки и растолок её в двух кастрюлях поровну, смешав с комбикормом – суточная норма курам, кроликам и собаке (кроме этого, курам даю каждый день по горсти зерна, кроликам по корке хлеба, сена и капустного листа, а собаке два толстых ломтя хлеба и один-два сухаря).

После завтрака, отвязав собаку Рекса, пошёл с ним прогуляться до речки, пройтись лесом до бобровой запруды. Рексу ещё десять месяцев и он бегает – радуется, что выпустили погулять. Далеко от меня не убегает, а когда пойдём уже домой, то забежит вперёд, побегав по сторонам, и опять на тропе ждёт меня. А я, не доходя до него метров пятьдесят, махну рукой, и он опять устремится вперёд или в сторону от тропы. Когда выйдем на поле, то Рекс бежит впереди метров за двести и оглядывается на хозяина. Увидев, что я иду, убежит в деревню к соседям на помойку, и, побыв там, бежит мне навстречу. Я дам ему сухарик, и он по моей команде: «Домой!», бежит к дому.

В лесу, кроме следов лисы, больше никаких и нет. Разве только иногда проскачет через тропку белочка или горностай. А зайцы вообще исчезли – видимо, какой-то мор напал на них. А вот старый волк опять объявился – один раз прошёл от могильника, где скот хоронят, через мою тропу, дальше через речку в сторону Кунаева. В лесу ему нечем питаться, так он ночью выходит в деревни на помойки, а иногда и собаку утащит – три собаки уже загрыз.

В обед я затопил баню. Сделал уборку в дому – вытряс постели, помыл полы. Обрядил баню, и на сумерках, взяв чистое бельё, пошёл мыться. Разделся и налил в тазик горячей воды, чтобы запарить веник, а его и не оказалось – забыл. Идти за веником надо было на чердак, но мне не захотелось одеваться, и я решил похвостаться голым веничком, что подметаю мусор у печки. Попарил его в кипятке, поплескал на каменку и залез на полок. Когда стал хвостаться, то было такое ощущение, что кто-то стежит тебя по голой заднице берёзовой вицей, как, бывало в детстве доставалось от бабушки, когда что-либо набедокуришь. Но, пренебрегая болью, я всё же похвостался веником, оставляя на горячем теле красные полосы. Так вот лень-матушка учит нас!

После бани, за ужином, как обычно, выпиваю вина три рюмки – «с лёгким паром» одну, вторую – за своё здоровье, а третьей поминаю усопших родителей. На «десерт» поиграю в гармошку и попою песен под свой аккомпанемент.

Ноябрь 2009 год.

 

Рассказ. Похороны друга.

 

Вчера, т.е. 28 октября 2009 года был похоронен мой, теперь уже бывший друг, Горбунов Леонид Константинович по прозвищу «Лёнька-кинщик». «Кинщиком» его прозвали за то, что был он раньше киномехаником и катил кино не только в Пакшеньге родной, но и в других сельсоветах, даже одно лето на площадке в городе Вельске. Свою специальность он освоил досконально, и лет десять занимался этим. А до этого, окончив местную семилетку, поступил в школу маслопрома и, окончив её, был направлен на один из молокозаводов в Вологодскую область, где его назначили помощником машиниста локомобиля Л-75. В его обязанности входило следить за работой локомобиля и генератора, давлением пара в котле, а также периодически чистить котёл от накипи и удалять золу и шлак. Там Леонид и заработал свою болезнь – артроз бедренного сустава, с которой промучился до конца своей жизни. Девять месяцев лежал в гипсе в областной больнице, но безрезультатно. Потом долго находился в больнице в Ленинграде, где ему сделали операцию, но тоже мало помогло. В армию не взяли, и он решил поехать на курсы киномехаников. Учился хорошо, как и работал впоследствии.

Но тянуло его к колхозной технике. Окончил в своём же колхозе курсы всеобуча  и получил права тракториста. Работал на тракторах Т-25, ДТ-54, ДТ-75. Потом выучился на шофёра и несколько лет работал шофёром. Но болезнь ноги давала о себе знать. Так как шоферам часто самим приходилось грузить и разгружать машины, то с больной ногой ему было тяжело. Тогда дали ему автобус ПАГ-3М, но и на нём было нелегко, да и медики вскоре запретили работать шофёром.

Стал Леонид работать слесарем по ремонту и обслуживанию животноводческого оборудования на фермах. Зимой здесь приходилось нелегко, когда замерзали навозные транспортёры. Потом стал он работать слесарем по ремонту сельхозтехники в колхозных мастерских. Чем старше Леонид становился, тем сильнее болела нога. Несколько раз для профилактики лежал в райбольнице. Перед выходом на пенсию поработал ещё сторожем в гараже, а когда дали вторую группу инвалидности, сидел уже дома. До этого у него была третья группа.

Я в долгие зимние вечера два раза в неделю ходил к ним вечеровать, прихватив с собой чекушку водки. Они с Марией Алексеевной всегда добродушно принимали меня – вместе поужинаем, побалагурим за рюмкой и поиграем в «покер» или в «дурачка». Последний раз я был у них за две недели до смерти друга. Тогда Леонид уже совсем плохо себя чувствовал и, посидев немного, попросил, чтобы отвели его на кровать. Так и не выходил он после того из горницы, где и помер.

Народу на похоронах было человек тридцать. На кладбище помянули его добрым словом, рюмкой водки. За столом в его доме сосед  Михаил Алексеевич и я после него, также помянули моего друга добрыми словами. Отмучился Леонид…

Царство ему небесное!

 

Рассказ. Спрятался за бочки (по рассказу Леонида Константиновича).

 

Это было в 70-х годах прошлого столетия. Летняя пора. В разгаре сенокосная страда в колхозе «Россия». Тракторист Лёнька-«кинщик» работал летом на тракторе Т-25 с навесной косилкой. В один из дней он косил клевера за деревней Антрошево, которой теперь уже давно нет, как и других деревень, что были за речкой.

Бригадиром в той деревне был Горбунов Иван Евменьевич. Он ждал сына, который служил в Германии и должен был приехать в отпуск, который ему дали за хорошую службу. Отец, узнав, когда сын Валентин приедет, сварил на поварне пива, а т.к. была жаркая погода, то бочки поставил в подвал, где хранилась разная рухлядь.

Лёнька с утра, до жары скосил гектара два и решил перекурить в тени за кустом. В это время подходит к нему бригадир.

- Ты, Леонид, много-то не накашивай, ведь у меня мало народу и большую площадь клевера не сможем сгрести и сметать. У меня сварено пиво, так пойдём, попьёшь, да заодно и отдохнёшь от жары в подвале.

Лёнька и рад этому. Налил бригадир пива «братыню», и сидят они на бочках – попивают.

Вдруг слышат шум машины. Иван Евменьевич выглянул из подвала и увидел, что подъезжает легковушка ГАЗ-69, на которой с шофёром едет председатель колхоза Лодыгин Фёдор Савватиевич.

- Скорей, Лёнька, прятайся за большие бочки и не показывайся, пока они не уедут!

Бригадир пригласил председателя и шофёра в подвал, налил полную «братыню» свежего пива и стал угощать их.

- Сколько покосил клевера тракторист у тебя, и как? – спрашивает председатель

- Всё нормально – говорит бригадир – я только что был у него, и вам туда можно не ездить.

А Лёнька сидит за бочками - ни жив, ни мёртв, даже дышать перестал на время. Выпили «братыню» пива втроём, поговорив о сенокосе, и председатель с шофёром уехали в другую бригаду.

- Выходи, Леонид, попей ещё пивка и, поди – коси.

К вечеру Лёнька скосил всё поле. Поехал в гараж и попутно зашёл к бригадиру, который опять угостил его свежим пивком. Того же вечера приехал служивый – Валентин. Как обрадовались его приезду родители! До полночи сидели за праздничным столом  - пили пиво, причащались водкой, закусывали, и вели разговоры, разговоры…

 

Рассказ. На собрании…

Из воспоминаний Марии Алексеевны.

 

Деревня Степанковская, а по-местному Мараконская, растянулась почти на целыйкилометр. В этой деревне был колхоз имени Калинина, который состоял из трёхбригад. Первая бригада звалась Заручевной, вторая – Средней, третья – Верхней.  Марии Алексеевны тётка Санька жила в Средней бригаде.

Кроме общих собраний колхоза, проводились и бригадные, где, кроме бригадира и членов бригады присутствовал и председатель колхоза.

Дело было весной перед началом посевной. Бригадир говорил, в основном о предстоящем севе. Собрание проводилось в избе соседского дома, где было хорошо натоплено и накурено. Бабы сидели на лавках и, немного послушав докладчика и разморившись в тепле, стали дремать – все они были кто доярки, кто телятницы или свинарки, и утром вставали рано, чтоб идти на фермы. Рядом с тёткой Санькой сидела соседка Маремьяна. Перед собранием тётка поужинала плотно щами и гороховым киселём, запив несколькими чашками чая. Горох-то продукт музыкальный. Вот дремала-дремала тётка Санька и громко пукнула. От своего же пуканья быстро пробудилась и толкает Маряшку локтем.

- Маряшка. Ведь ты пёрнула!

- Неужели, это я – спохватилась Маремьяна и вся залилась краской от стыда. А тётка Санька, как ни в чём не бывало, во все глаза смотрит на докладчика. Бабы, которые сидели рядом, начали трыщиться, а председатель постучал по столу карандашом, чтобы успокоились и не шумели.

Когда после собрания пошли домой, то Тётка Санька сказала Марьяшке: « Ведь это я пёрнула, а на тебя свалила, что бы мне было не стыдно».

- Ох, и лешачиха ты, Санька! Пристыдила меня при всех, я даже не знала, куда глаза девать со стыда и вся покраснела.

Долго потом бабы смеялись над Санькиной шуткой, а шутить она была мастак.

Хотя и трудное было военное и послевоенное время, но люди не падали духом, а поддерживали себя шутками-прибаутками. Работали от зари до зари, а скотницы вставали в четыре часа, а домой приходили поздно вечером. Я сам помню те времена, как моя мать крутилась, как белка в колесе, не зная ни выходных, ни отпуска и отдыхала только во время сна – часов шесть в сутки.

 

Рассказ. Поминки-сорочины.

 

Пятого декабря 2009 года поминали усопшего моего друга Горбунова Леонида Константиновича. Сорок дней прошло со дня его смерти. А покойника поминают на девятый день, на сороковой, когда пройдёт полгода и годовщину.

Супруга покойного заранее оповестила соседей и близких о дате и времени сбора. Мария Алексеевна – семидесятилетняя вдова хорошо подготовилась к этому. Приехала с Вельска её единственная дочь с подругой, и они втроём  наготовили много хорошей закуски. Спиртного тоже было закуплено вдоволь.

Приглашённых было двадцать человек, в том числе и я. К 14-ти часам, как было назначено, все сели за столы. Я, как самый старший из компании, первый встал со стопкой в руке и сказал в адрес усопшего небольшую речь, помянув его добрыми словами. Как водится в таких случаях, все молча выпили и закусили. Потом ещё несколько человек помянули добрыми словами покойного.

Да, забыл – самая-то старая на поминках была соседка Марии Алексеевны Петухова Анна Степановна в возрасте 86-ти лет. Так вот, после выпитой стопки ей сделалось плохо и она, потеряв сознание, чуть не упала со стула – вовремя её удержали. Рядом с ней сидела бывшая фельдшер нашего медпункта Мария Дмитриевна. У хозяйки дома нашёлся пузырёк с нашатырным спиртом, а пока его подали, Мария Дмитриевна делала массаж сердца Анне Степановне. Когда пострадавшей дали понюхать нашатыря, она открыла глаза и пришла в чувство. Потом её отнесли на диван и позвонили  дочери, которая вскоре пришла. Анну Степановну увели домой – дом-то её рядом, через дорогу.

Гости после этого случая ещё немного посидели и разошлись по домам, а кто и на машинах уехал. Брат Марии Алексеевны приезжал с Аргуновского с супругой – они переночевали и уехали  утром. Я ушёл в 16 часов чуть раньше остальных, т.к. стало темниться, а фонарика с собой не было.

Вот так помянули моего друга Леонида Константиновича.

Царство ему небесное! Вечная память! Пусть земля ему будет пухом!

 

Декабрь 2009 год.

 

Рассказ. Ищу пляж!...

Из воспоминаний Марии Алексеевны.

 

Середина июля. Самая жаркая погода в наших местах. Особенно жарко к полудню и часов до 16-ти, пока солнце не будет склоняться к закату.

Пообедав и немного отдохнув на диване у сына Виктора, Репсемия Макаровна босиком, в маске, в одних плавках и лифчике последних размеров, вышла на улицу и пошла вдоль деревни Кулаково к бывшему колхозному огороду. Пройдя немного, Репсемия Макаровна увидела на завалинке троих старичков, которые сидели на скамейке под тенью черёмух.

- Граждане мужчины, не скажете, в какой стороне здесь пляж? – спросила она.

Старики опознали соседку, которая почти вплотную подошла к ним в таком виде. Все трое захохотали, и в первый момент не могли выговорить и слова.

- Иди в ту сторону – ответил один и показал рукой направление. Идёт Репсемия дальше и видит, что у последнего дома на завалинке сидят три старушки и мирно разговаривают о том, о сём.

- Бабоньки, вы не подскажете мне, где тут пляж?

Старухи растерялись и испугались, увидав такую толстую женщину в маске, в лифчике и плавках. Одна бабка всё же узнала по голосу Репсемию Макаровну, но виду не подала и сказала:

- Вон, видишь кусты, дак за кустами и пляж.

Действительно, там, в кустах была большая лужа, и каждое лето гнездились утки.

- Спасибо, бабоньки! А то я нездешняя. Ну, теперь знаю где пляж.

Хотя и изменила, как могла голос Репсемия, но видит, что её признали, сняла с лица маску и давай хохотать вместе со старухами, да ей и самой-то было не меньше лет, чем каждой из них. Вот такая была шутница - антрошевская старуха Репсемия Макаровна. А почему антрошевская? Так она большую часть жизни прожила в деревне Антрошево, которая была за речкой, и которая, как и многие другие деревни Пакшеньги, больше не существует.

Трудна досталась доля Репсемии Макаровне, воспитавшей и вырастившей одной пятерых детей в тяжёлые военные и послевоенные годы. Но она не пала духом – всё пережила, вырастила и вывела всех их в люди.

Тут-то мне и вспомнились опять слова Николая Некрасова: «Доля ты русская, долюшка женская! Вряд ли труднее сыскать!»

 

Рассказ. Пыжик.

 

Пыжик – это кличка моей собаки, которая жила у меня четырнадцать лет и померла, по всей вероятности, от старости. Ведь собаки живут в среднем пятнадцать лет. Принёс мне его ещё щенком Володька Шаманин, по прозвищу Бублик, который уже лет пять назад помер в своей бане от угарного газа. В своё время Володька часто прикладывался к спиртному, и в очередной раз, когда ему сильно захотелось выпить, а денег уже не было, вот он и вышел из положения, продав мне щенка за бутылку водки. Со мной тогда жила сожительница Людмила Григорьевна и её единственная дочь Татьяна. Они и дали кличку собаке – Пыжик.  Я сделал ему ошейник и посадил во двор на цепь. Потом сделал будку, и с наступлением тепла и до заморозков, он жил там, около теплицы, охраняя её и грядки от воров. Никого мимо не пропустит, чтоб не облаять – голос был хороший. За всё время один раз укусил только внука Алёшку, который дразнился с Пыжиком, когда тот ел свой корм.

Регулярно спускал я его с цепи. Ходил с ним на рыбалку, в лес по грибы и ягоды. Любил Пыжик бегать по лесу – белку находил, за зайцами гонялся, на речке уток гонял, а в поле мышковал (искал мышей). Два раза попадал он в капкан передней лапой. Первый раз попал в капкан на речке, который был поставлен каким-то охотником на выдру. Я в то время ловил из-подо льда рыбу и был метров за сто от него. Слышу, что Пыжик сильно залаял и завизжал. Придя к нему, я увидел, что передняя его лапа в капкане, а капкан-то привязан тросиком за куст. Когда я стал освобождать его, то он меня хотел укусить, но всё же я разжал пружины и он выдернул лапу. С неделю ходил на трёх лапах, а потом начал приступывать и на четвёртую.

Второй раз мой Пыжик попал в мой же капкан, который я поставил в своём огороде на галку. Был посеян на одном участке ячмень, и когда он стал созревать, прилетело много галок поклевать зерно. Когда галка попадёт в капкан, то сильно заверещит от боли, и остальные все взмывают в небо, немного покружат, сильно крича, и улетают. Пойманную галку, уже мёртвую, я вешаю на колышек над ячменём и этим спасаю урожай – птицы уже не прилетают. Вот в тот раз вместо галки в капкан попал Пыжик. Ходили мы с ним на речку, и где-то он задержался, а потом я не успел привязать его на цепь – вот он и влип в капкан. Хотя и слабый капкан, но Пыжик хромал несколько дней после травмы.

На охоту с ним я ходил мало, но убивал из-под него белку, куницу, тетёрку. Часто брал его на рыбалку и он, побегав по наволокам, прибегал ко мне и смотрел, как я таскаю удочкой меев. Давал ему тут же, и он их ел.

В последний раз он от меня уже никуда не убегал, а лежал рядом. Глаза его были полны слёз, и я подумал, что Пыжик заболел. Но это он со мной прощался…

В тот вечер я ходил по молоко, а когда пришёл домой и заглянул к нему, Пыжик был уже мёртв. Помер он 12 июня 2009 года. Похоронил я его рядом с Пусиком – бывшей дворняжкой и поставил, как и тому крестик. Жалко, конечно, но всему своё время…

Июнь 2009 год.

 

Рассказ. Сказка о том, как мужик медведя зобенькой убил.

 

Дело было в конце июля, когда большинство ягод начало уже поспевать, разве что, кроме брусники да клюквы. Мужик с семьёй работали на дальнем покосе – гребли сено. Но под вечер поднялась грозовая туча, и сено смочило. Переждали грозу под мохнатой елью – грозовой дождь быстро проходит. Но сено промочило, и делать было нечего. Была у них лошадка, привязанная к дрогам, на которой приехали сюда за пять километров от дома. Хозяин запряг лошадь, усадил жену и детей на дроги и отправил домой. А сам взял берестяную зобеньку – корзину и пошёл в лес по чернику. Идёт и смотрит по сторонам – нет ли где грибка под ёлкой. Вдруг впереди, в муравейнике увидел, что-то бурое шевелится. Видны только задница да лапы задние, а  передние лапы и голова уткнуты в муравейник.

Мужик-то был не трусливого десятка и потихоньку стал подходить к муравейнику. А там, оказывается, медведь лакомится муравьями и их яйцами. Мужик подкрался вплотную к медведю, поднял зобеньку над головой и, что есть мочи, хлестанул медведя зобенькой по заднице, сопровождая удар яростным криком. Медведь с испугу тут же рухнул на землю. Получился разрыв сердца. Мужик снял шкуру с медведя, выпустил кишки и пошёл домой по лошадь, чтоб увезти мясо. Тушу закидал еловыми лапами, чтоб мухи не садились.

Январь 2002 год.

Рассказ. Медвежья лапа.

Сказка для запугивания малых ребятишек.

 

Жили-были старик со старухой в лесной избушке. Старик, когда был молодой, работал лесником, и каждый день обходил свой участок леса, проверяя, не рубит ли кто самовольно, без выписки лес, т.е. ворует. И бывали случаи, что без выписки, какой-нибудь мужик  рубит деревья, а потом продаёт в город за большие деньги. Лесник всегда ходил в лес с ружьём и браконьеры его боялись. Ну, а кого поймает на месте преступления, под ружьём приведёт в милицию, а там уже оштрафуют браконьера-вора.

Старуха всегда находилась около избушки – топила печь, варила похлёбку, порхалась в огороде и присматривала за телёнком, которого держали на мясо. Как-то раз, подкрался к их огороду волк и видит, что телёнок ходит один – прыгнул волк на него и перегрыз горло. Теленок успел подать голос, пока ещё был жив. Старуха увидела всё это в окошко, схватила ухват, выбежала и прогнала волка в лес. А старик в это время был в лесу. Пришёл домой, а старуха вся в слезах, и рассказала ему, что телёнка волк загрыз. Старик тоже прослезился – жалко всё же телёнка – докормили бы до зимы, сколько мяса бы было – на целый год. Но делать нечего – оснимал телёнка, засолил мясо, а кишки снёс в лес для приманки и поставил капкан на волка.

Но вместо волка в капкан попал медведь. А так, как капкан был привязан к дереву тросом, то медведь не смог уйти, и отгрыз себе лапу. Ухромал в глухой лес на трёх лапах, и пока заживала отгрызенная, не выходил оттуда. На другой день старик пошёл проверить свой капкан и увидел, что капкан разряжен и в нём зажата лапа медведя. Кругом было всё в крови. Догадался старик, как было дело, взял капкан вместе с лапой и принёс домой. Оснимал шкуру, разрубил лапу на куски, и назавтра старуха поставила горшок с мясом в печь. А шерсть она со шкуры остригла и стала прясть на рукавицы и носки. Днём работала на огороде, а пряла вечером при лампе. Мясо варилось в печи весь день, и только на ужин было готово – старый был медведь, и мясо долго не уваривалось.

Зализал медведь свою рану и отправился опять на то место, где были кишки от телёнка. За два дня всё там вороны да сороки склевали, а медведь по запаху своей лапы и по следам старика пришёл к избушке. Видит – в окне горит свет, а недалеко от окна сидит старуха и прядёт его шерсть. А под задницей у неё подложена кожа от его же лапы.

Разозлился медведь и давай орать на весь лес: «По всем сёлам спят, по деревням спят, одна старуха не спит и на моей коже сидит, моё мясо варит! Сейчас я её сцапаю». Старик лежал на печи. Услышал медвежий рёв. Слез с печки и взял топор в руки. А медведь в это время разбил стекло в окне и просунул здоровую лапу. Окошко было маленькое, и сам он не смог пролезть. Когтями чуть старуху не достал.

Старик подбежал с топором и со всего маху отрубил медведю вторую лапу. Медведь взревел и на двух лапах уковылял в лес. Старуха же с испугу бросилась в подполье, и старик еле её оттуда добыл – так она испугалась медведя. Залёг медведь в дремучем лесу в берлогу и стал  опять зализывать рану. С тех пор больше не подходил к избушке старика. А старик оснимал и эту лапу, а старуха остригла шерсть, спряла её и связала себе рукавицы, а старику тёплые носки. Мясо с этой лапы старик засолил в кадку, загнёл камнем и опустил в подполье. До полузимы вместе с телятиной варили они медвежатину – ели суп, да нахваливали…

Вот и сказке конец, а малым деткам спать пора – время уже позднее…

 

Рассказ. Сказка о том, как лиса охотника за нос водила.

 

Летом старик-пенсионер работал около своего дома – копался  в огороде, полол и поливал грядки, растил огурцы в теплице, окучивал картошку, сенокосил, собирал ягоды, ходил на рыбалку, а также в лес по грибы. Осенью тоже полно работы – убрать урожай с грядок, выкопать картошку, а когда опадёт лист с деревьев, то и дров надо заготовить на год.

Зимой работы мало, разве, что дров поколоть да в магазин сходить за хлебом и другими продуктами. Правда, дни зимние коротки, но и зимний день долог кажется, когда нет никакого дела, кроме, как печи истопить, да еду приготовить. Вот и решил наш старик поохотиться. Нашёл на подволоке два старых ржавых капкана. Заменил у них полотно, немного почистил от ржавчины и, как поднесло снегу с четверть, поставил эти капканы на заячью тропу. Пошёл назавтра проверять – в один капкан попал заяц. Старик принёс зайца домой, снял шкуру, мясо вымочил. Половину мяса поставил в горшке в печь и сварил жаркое, а остальное положил в холодильник. Кишки сложил в целлофановый пакет - приготовил лисе для приманки. Лапки от зайца отдал собаке. На другой день взял капкан и приманку и пошёл в лес. Нашёл след лисы, поставил капкан и положил рядом приманку. Капкан засыпал снегом. Приходит на следующий день и видит – приманка съедена, а капкан не побит. Почесал старик затылок – опять надо добывать приманку где-то. Поставил опять капканы на заячью тропу, в один из них опять попал заяц.

Как лису перехитрить? В этот раз он положил приманку прямо на капкан, предварительно замаскировав его снегом. Приходит на утро – приманка съедена, а капкан стоит не тронут. Днём-то была оттепель, а ночью подморозило – полотно у капкана стало, как жестяное, и от прикосновения к нему лапой не прогнулось. Опять старик-охотник остался с «носом».

Зайцы старику больше в капканы не попадались. Были у него пять кур, из которых одна была уже старая и не неслась. Зарубил он старую куру, отнёс кишки в лес и опять поставил капкан на лису. Приходит на другой день – капкан побит, приманка съедена, а лиса не попала. Около капкана валяются перья – старик и догадался, что прилетала на наживку лесная сорока-кукша и попала в капкан, а лиса приходила ночью – съела и наживку, и сороку. Опять охотник остался ни с чем – надула старика лиса-плутовка. Поплевался, поругался он на лису, забрал капкан и унёс домой – не стал больше её ловить. Приманки больше нет, а молодых кур жалко рубить на приманку. А та лиса и поныне ходит по лесу, да по полям – ищет мышей, а иногда и зайчика изловит, поймав его на лёжке.

 

Рассказ. Спасаясь от голода.

 

В период с 1941 по 1947 год в стране было очень трудное положение с питанием. Особенно трудно приходилось людям на оккупированных врагом территориях. Больше всего пострадали от голода жители блокадного Ленинграда, где за девятьсот дней много людей померло от голода. В войну и в Архангельске много померло людей.

У нас в деревнях в этот период от голода мало умирали, т.к. почти в каждом хозяйстве имелась корова или коза. Многие ещё и овец держали, а вот поросят в ту пору у колхозников почти не было, т.к. зерна и картошки и самим-то не хватало. Я уже писал неоднократно, что люди в ту пору выжили за счёт молока и картошки. Но на молоко был введён большой налог. С каждой коровы нужно было отдать государству триста литров в год, а коровы-то не очень добро доили. В основном зимой их кормили соломой, и немного сена давали. Летом, правда, на сочной траве лучше доили, хотя кроме кожуха от картошки им в питьё ничего не ложили.

Участок под огород вместе с домом, палисадником и хмельником был всего 25 соток. Теперь дают в два раза больше, но под картошку я сажу всего 7 соток – хватает. А ещё засеваю ячменём 10 соток – тоже хватает курам и кроликам.

Семья в ту пору у нас была десять человек. А в огороде, кроме картошки ещё и ячмень сеяли. На такую ораву картошки явно не хватало. Вот наш отец и решил разработать одну сотку земли на Билях. Выкорчевали у края поля пни, шляхтами задрали верхний слой – дёрн, изборонили, навозили навоза и посадили картошку. В первый год там выросло на три мешка, а на второй год уже шесть мешков наросло.

Кто-то из соседей доложили в сельсовет, что мы выращиваем в лесу картошку. С сельсовета сообщили прокурору, и отца повесткой вызвали в прокуратуру. Мать, собирая ему котомку в дорогу, была вся в слезах. Думала, что посадят нашего отца, и куда она с такой «бороной» останется.

- Да ты, матка, больно-то не реви. Может, ещё и не посадят меня в тюрьму. Как ты будешь одна с такой оравой?

И верно – на другой день отец вернулся домой. Прокурор поругал его сильно, но под стражу не взяли, учитывая такое семейное положение. Да отцу и годов-то было на шестом десятке. Видимо и это учли, но больше-то из-за большой семьи не посадили его тогда в тюрьму.

Чего только мы в те годы не ели – летом дудки, крапиву, шишку клеверную, пистики. Зимой, в основном ели пироги картовные, у которых сочни были из плохой муки пополам с толчёным кожухом. Когда корова не доила, ели бруснику…

 

Рассказ. Районный фестиваль творчества ветеранов.

 

Этот фестиваль проводился второй раз в нашем Доме Культуры  и состоялся 26 октября 2008 года. Прошлый год я в нём не участвовал, но приезжала сестра Нина с их коллективом, а с Пасьвы была в хоре сватья Нина Фёдоровна – свекровь племянницы Люды. Обе они пели, каждая в своём хоре. И тот, и другой коллектив были награждены похвальными грамотами.

Съезжались на праздник на автобусах участники фестиваля со всех сельсоветов. Выступления длились до позднего вечера.

- А рискну-ка я в этот раз спеть песню!

До этого заведующая клубом Ольга Петровна предлагала мне неоднократно спеть. Без всякой репетиции я спел песню из кинофильма «Дело было в Пенькове» под аккомпанемент Валентина Ивановича на гармошке. Зрителям и жюри понравилось наше выступление. После выступления мы с Валентином Ивановичем выпили в буфете чекушку водки, и я, ещё немного посмотрев концерт, пошёл домой, не дожидаясь конца.

Жюри, которое наблюдало за выступлением самодеятельных артистов, решило наградить меня дипломом, который я получил назавтра. Сестра Нина в этот раз не участвовала, и сватья с Пасьвы не приехала, т.к. в то время у них через реку не было переправы.

За эту песню лет пятнадцать назад я тоже получал грамоту. Тогда мы её пели вдвоём с женщиной.

 

Рассказ. Операция.

 

За свои семьдесят с лишним лет пятый раз пришлось полечиться в районной больнице.

Первый раз, а было это в далёком 1947 году, я попал в инфекционное отделение со скарлатиной и пробыл там сорок дней. Тогда я учился в четвёртом классе. Помню, как в начале зимы. У меня поднялась сильно температура, и я кое-как дошёл до своей больницы. Там поставили диагноз – скарлатина. Моё тело было покрыто красной сыпью. На другой день мать на лошади отвезла меня в город. Приехали мы к тёте Клаше уже вечером – она напоила меня чаем с малиновым вареньем и уложила спать на печь. Я хорошо пропотел ночью, и утром мне стало легче. После завтрака мать отвезла меня в больницу. Тётя Клаша иногда навещала меня, но виделись мы только через окно.

Второй раз я попал в райбольницу  в1956 году, когда учился на первом курсе сельхозтехникума. И тоже лежал в инфекционном отделении с дизентерией две недели. Тогда мне брат Николай привозил передачки с дома – он работал в колхозе шофёром и часто ездил в город.

В третий раз я был в больнице в 1977 году с травмой правой кисти и пробыл там полтора месяца с16 марта. Тогда и Игорь – сын лежал там с почками.

Четвёртый раз попал я в больницу с аппендицитом в 1980 году на три недели.

И вот, в этом, 2008 году пришлось вырезать кисту на левой ягодице. До приезда сына Игоря я уже съездил к хирургу. 11 января с Игорем я уехал в больницу на сдачу анализов. Анализы все оказались нормальные. Прошёл кардиограмму работы сердца – и тут всё в норме. Сходил к терапевту – давление оказалось 120/80. Терапевт, посмотрев все результаты моих анализов, дал согласие на операцию. Я уже сдал верхнюю одежду. Шапку и унты в камеру хранения, и меня поместили во второе хирургическое отделение на втором этаже в палату № 4. Сестра-хозяйка выдала мне две простыни, наволочку, одеяло и полотенце. Дело было в пятницу.

Хирург, который должен был делать операцию, а звали его Михаил Владимирович Черныш, осмотрел то место, где надо вырезать и назначил операцию на вторник 15-го. Я у него отпросился на выходные домой, и он велел вернуться  мне 14-го числа после обеда.

Игорь отвёз меня на «Ниве» к обеду. Я вторично сдал вещи в камеру хранения. Койка моя была не занята. Медсестра сказала, чтобы я не ужинал и не завтракал. Утром 15-го сделали клизму, чтоб прочистить кишечник и дали укол. Ровно в 12 часов хирургическая сестра повела меня в операционную. Я лёг на стол, застеленный клеёнкой, под голову подложили подушку, тоже с клеёнчатой наволочкой.

Хирург был одет во всё белое – стерильное. Даже на ботинках были надеты белые бахилы и завязаны тесёмками. Он долго мыл руки с мылом. Потом надел резиновые перчатки, а сестра надела ему на шею длинный целлофановый фартук, почти до пола, чтоб не запачкаться. Сестра сделала в то место, где надо резать, обезболивающий укол и, спустя несколько минут, хирург разрезал мне левую ягодицу и стал вырезать кисту. Скальпель был тупой, и он долго мозолил и мучился.    - Чего это у вас тупой скальпель, долго не можете вырезать? – спросил я, не выдержав.

- Острым скальпелем резать нельзя, т.к. потом плохо будет зарастать рана – ответил хирург. Второй хирург стоял рядом и контролировал работу Михаила Владимировича.

Прошло полчаса, и мне стало очень больно – тогда сделали ещё обезболивающий укол. Когда стали зашивать, то два раза рвалась нитка, и долго возились. Вообщем, целый час я лежал на животе. Потом меня на каталке увезли в палату, уложили на койку и положили на рану грелку со льдом. Дежурная сестра сделала вечером укол, потом принесла каши и кружку чая, и я лёжа поужинал, опираясь на локоть. Ночью мне сменили бельё, т.к. простыни пропитались кровью, к ране прикрепили тампон, который тоже быстро намок.

Много крови вышло, и за сутки я потерял в весе три килограмма. На вторые сутки кровь остановилась. Перевязку делали десять дней. «Уткой» не пользовался, а сам осторожно ходил в туалет. Двое суток еду приносили в палату, а потом сам ходил в столовую и сидел на краю скамейки на одной половине задницы.

С дому я взял карты, и когда стало полегче, играли в палате в «дурака». Антибиотиков мне не делали, т.к. температура была нормальная. 18 января навестили меня Игорь с Любой и принесли гостинцев. Того же дня они уехали в Березник – там ночевали, а назавтра в Архангельск.

Дома у меня управляла неделю соседка Мария Павловна. Я приехал домой 25 января. Утром она протопила печь, но в избе было 0ºС. Я сразу затопил плиту, потом печь в горнице, у кровати поставил обогреватель. К ногам положил грелку, и ночь проспал нормально, не угорел. Лук и цветы Игорь уносил к соседям, и я принёс всё домой, сделав пять ходок. Рана ещё побаливает и тяжёлого не поднимаю. Вчера истопил баню и хорошо попарился.

3 февраля 2008 год.

 

 

 

Рассказ. Юбилей Победы.

В 2010 году наша страна отмечала юбилей Победы над фашистской Германией – 65 лет. Великая Отечественная война с Германией, длившаяся четыре года, нанесла большой урон нашей стране – погибло около тридцати миллионов человек, а сколько было разрушено городов, сёл и деревень.

У нас в Пакшеньге тоже многие не вернулись с фронта домой – погибли на той войне. Почти в каждой семье кто-то был на фронте, участвовал в боях или на строительстве оборонительных сооружений. Фронтовики, которые вернулись с войны домой, были ранены или контужены. А теперь их в Пакшеньге не осталось ни одного в живых.

Около Дома Культуры установлен памятник-стела, в честь павших за Родину в той войне, и мемориальная доска с указанием фамилий людей, павших в боях. Девятого мая у этого памятника собрались жители Пакшеньги. Школьники возложили к нему много ярких цветов. Потом одна из учителей школы начала читать по фамилиям, именам и отчествам (по каждой деревне в отдельности) тех людей, которые погибли на войне. Так как этот список большой, то её сменила другая учительница и дочитала до конца. Потом зачитали тех, кто вернулся с фронта и трудился в нашем колхозе, и, которые тоже уже не живы.

С небольшой речью выступил заместитель главы районной администрации Горбунов Вячеслав Васильевич. Затем всем присутствующим поднесли попробовать солдатской каши.

В доме Культуры был дан концерт – выступали школьники и взрослые. Были показаны небольшие постановочки, исполнялись песни военных лет, читали стихи о войне. Я исполнил две песни – «В землянке» и «Застольную». Пел без сопровождения музыки, и было тяжело исполнять, но, вроде, получилось нормально, и зрители добро хлопали. По окончании концерта было чаепитие, но я в нём не участвовал и ушёл домой.

Вечером у Михаила Алексеевича отметили праздник. Был его брат Владимир Алексеевич с женой Ольгой Александровной. Мы хорошо посидели за праздничным столом. Помянули своих родных, которые участвовали в войне. Мой брат Иван погиб в первые дни войны на границе, два других старших брата – Алексей и Николай пришли с войны живые, но оба были ранены – их давно уже нет в живых. Царство небесное…