Глава 2.
В детский сад я начал ходить еще в тот, который располагался в «рейхстаге» в центре Пакшеньги. Потом построили новый садик около церкви и нас перевели туда. Софья Афанасьевна, Александра Ивановна, Тамара Васильевна, Екатерина Ивановна, Лидия Ивановна были нашими воспитателями – и добрыми, и строгими. Мама тоже работала в садике поваром, но это не говорило о том, что ко мне было какое-то особое отношение со стороны воспитателей – так же, как и других меня наказывали за провинности и непослушание, и держали в строгости…
Как-то раз мы с другом Ленькой сбежали с «тихого часа», решив посмотреть на вертолет, который приземлился в поле за конторой (тогда вертолеты часто прилетали в деревню – может это были геологи или лесники). Нас, конечно, спохватились – подняли шум, а мы, позабыв обо всем на свете, смотрели, открыв рты, на большущую махину с огромными крыльями. Долго нас наверно не было, а когда мы появились все-таки в садике, то наказание последовало незамедлительно. Стояли мы с Ленькой в углах и грызли ногти от обиды – весь детский сад организованно парами пошел смотреть вертолет, а нас не пустили. Долго мы маялись по разным углам, но что возьмешь с детей кроме честного слова. Дав это слово, мы были помилованы и отпущены до следующего случая.
А случай не заставил себя долго ждать. Обычно после сильных дождей около церкви всегда появлялись огромные лужи, были они глубокие и непроходимые, как нам казалось. И вот в один пасмурный и ветреный день мы удрали с прогулки в церковь, нашли там какие-то старые ворота, притащили к одной из этих луж, спихнули на воду и, взяв в руки палки-весла, отправились в плавание. Поплавать нам долго не удалось – сильным порывом ветра нас просто сдуло с нашего «корабля» прямо в воду. Кое-как выбравшись из воды, мы мокрые, грязные, но счастливые явились в детский сад. Опять наказание, опять по любимым углам, опять – «я больше не буду, честное слово…». Потом много раз мы еще сбегали в церковь, где, как нам казалось, жили какие-то привидения, какие-то неземные существа. От любого нашего возгласа и даже шепота в церкви раздавалось эхо, пугая нас. Мы слушали, как воркуют голуби под куполом, а на нас смотрели лики святых с обшарпанных уже фресок, и было в этом во всем что-то величественное и притягивало нас. Церковь была уже заброшена, там валялись кирпичи, разный мусор, рваные мешки и остатки испорченного зерна. Потом, когда уже ходили в школу, мы часто наведывались в церковь, играя там в «войнушку» и другие свои незатейливые детские игры.
В небольшом отступлении от основного повествования надо сказать, что церковь была разрушена в начале семидесятых годов, когда в Пакшеньге начали строить новый Дом культуры, два жилых двенадцатиквартирных дома, административное здание и котельную. Большая территория была огорожена высоким забором с колючей проволокой – строили все это «зэка» несколько лет. Церковь убрали, а на ее месте построили здание администрации, в котором впоследствии располагалась контора колхоза, сельсовет, почта, радиоузел. Колокол от церкви повесили на вкопанных около «рейхстага» столбах, и служил он долгие годы для оповещения деревни в случае пожара. Позднее его украли, увезли куда-то, может на металлолом, а может, продали каким-нибудь любителям старины.
В нашем раннем детстве, да и потом, когда уже мы учились в школе, было все – рогатки, самодельные ружья и ножи, деревянные кинжалы, луки и стрелы, игры в песочницах, «недружба» с девчонками, а позднее какое-то непонятное чувство к ним – к этим девчонкам. Были разбитые носы и ободранные бока, разорванная одежда, и она же промокшая до нитки после купания в весеннем ручье. Мы играли в прятки, палочку-выручалочку, ляпки, «жопу», «попа», лапту, ножички, войнушку, гоняли в футбол до умопомрачения на площадке. Зимой сооружали крепости и брали их штурмом, рыли в сугробах ходы, катались с Шамаконской горы на санках, полиэтиленовых мешках, набитых сеном, а иногда и на портфелях; весной строили запруды в ручьях или сплавлялись по этим ручьям на самодельных, наспех сколоченных плотах. Мы не сидели дома, родители иногда не знали даже, где мы находимся, но они знали точно, что из деревни мы никуда не денемся. Но и мы были уверены, что, придя в любое время домой, мы найдем что перекусить, чтобы потом опять исчезнуть до позднего вечера. Из своей Подгоры мы, конечно, пропадали иногда – на речку, в лес по ягоды-грибы или тайком от взрослых «посмолить» – выкурить сигаретку. Да нужно же нам было изучать и другие деревни Пакшеньги – мы наведывались по дороге на реку в деревню Лодыгино, устраивали игры в заброшенных домах деревни Запоженье, искали старые аккумуляторы в колхозном гараже, ходили к старой вышке, которая стояла на самом высоком месте Пакшеньги за Мараконской (Степанковской). Вышка была деревянная и высокая, взбирались на нее по деревянным лестницам. По ней опасно было ползать, так как она уже подгнила в некоторых местах. Я сам поднимался по ней, но только на пару пролетов лестниц, дальше становилось страшновато. Некоторые ребята добирались до самого верха и потом конечно хвастались этим, считая себя героями. Да никто и не возражал – туда действительно не каждый мог взобраться, уж очень высоко было это сооружение. Рассказывали, что кто-то из пацанов забрался туда с кошкой и сбросил ее с самого верха – бедное животное погибло на месте, даже глаза от удара вылетели.
За деревней Шамаконской (Артемковской) внизу под горой за домами находились гумна, в которых обрабатывали лён, частенько мы в них играли в «войнушку». Вспоминается большой «ветряк», он стоял недалеко от дороги на фермы. Даже при небольшом ветре его большие лопасти крутились, приводя в действие насос, который подавал воду на скотные дворы.
Летом мы делали шалаши из досок на черемухах или под ними – у нас хранилось там наше «оружие», разные чайники, котелки и прочая домашняя утварь, которая взрослым в домашнем хозяйстве уже была не нужна, были сделаны там нары, так что и полежать можно было в тенечке, спрятавшись от взрослых. Даже связь присутствовала телефонная между двумя шалашами – был куплен комплект детский из двух телефонов с проводами и батарейками – все работало реально.