Прилучный А.А.

Деревня Детства моего…

Посвящается моей маме – Прилучной Наине  Васильевне, одноклассникам по Пакшеньгской школе и всем друзьям детства.

    Это повествование было задумано мной не как автобиография, а как рассказ о жизни Пакшеньги, а в основном о жизни маленькой деревни Подгорье, о ее людях, обо всем, что связывало меня с деревней на протяжении всей жизни. Конечно, здесь будут  случаи  из моей личной жизни, так или иначе связанные с малой родиной, будет только мое видение тех или иных событий, иногда отличное от других, но такое, каким оно было в те уже далекие

        Шестидесятые…-  Семидесятые…

                                               Глава 1.

   Детство – беззаботное, счастливое время. Многое отложилось в памяти с тех пор, многое уже и не вспомнить, но это был какой-то особый, свой мир с радостями и огорчениями, взлетами и падениям, победами и поражениями…

    Из раннего детства вспоминается, как мы жили с отцом и мамой в старом поповском доме (в простонародье – «рейхстаг») в каких-то комнатушках на первом этаже, где еще находился и детский сад, на втором располагались тогда контора колхоза¸ почта, сельсовет. Я, маленький еще тогда и пока единственный ребенок в семье, бегал по широкой лестнице с первого этажа на второй  и обратно, заглядывал частенько на почту к тете Шуре, где всегда пахло сургучом.

     Деревенский праздник День Песни – мы идем с мамой, она меня держит за руку, а кругом много людей – все радостные, счастливые, веселые. Играет музыка из репродукторов, на танцплощадке пляски и танцы под гармошку, мужики  сидят группами под деревьями на траве, пьют пиво и что-то может еще покрепче, машины колхозные разукрашены красными флажками, транспарантами и ветками берез, молодежь играет в мяч на спортплощадке около церкви. Мы заходим в магазин, и мама покупает мне лимонад и конфеты…до сих пор помнится  вкус  этого лимонада, шоколадных конфет без обертки и леденцов-петушков на палочке…

    Позже мы переехали в большой дом в деревню Кулаково-Подгорье. Между двумя горами приютилась наша деревня, на одной горе деревня Кулаково, на другой  Артемковская, а  внизу между ними небольшая деревня Подгорье. Один и тот же ручей отделяет нашу деревеньку от этих двух деревень, летом ручей пересыхал почти совсем, зато весной бурлил и шумел. В Подгорье была школа, магазин, которого я уже не помню, большой  дом по соседству – бывшая курная изба[1], которую мы, пацаны называли «поповский дом». 

      Строились новые дома – люди переезжали из дальних деревень поближе к центральной усадьбе. «Поповский дом»  убрали, и на этом месте поселился Боровский Николай Константинович – переехал всей семьей из деревни Лодыгино.

    Школа состояла из трех зданий – в двух были классы, а в третьем мастерские. У школы росло очень много малины, и мы частенько пропадали в этом малиннике, когда поспевали ягоды. Рядом с одним из зданий школы был разбит небольшой парк, состоящий в основном из тополей.

     Напротив нашего дома через дорогу была оборудована большая спортплощадка с турниками, большими качелями, «кружалом» и волейбольной сеткой – вот где было раздолье-то нам – малолеткам. Мы все время летом по вечерам там находились, мешая ребятам постарше, путаясь под ногами и получая за это  шуточные подзатыльники от них. Иногда кто-нибудь из старших крикнет: «Цыц, мелюзга!», и мы притихнем ненадолго, сядем рядком и смотрим, как ребята играют в волейбол или раскачивают девчат на качелях. Позднее на месте спортплощадки построился Бураков Василий Миссаилович, а нам для детских игр осталась площадка между его домом и домом Лодыгина Александра Николаевича.

      На пригорке перед площадкой находился колодец-журавль. Колодец был очень глубокий, а вода в нем была ледяная и вкусная. Мы, ребятня, тоже заглядывали иногда в этот колодец, когда кто-нибудь из взрослых придет за водой и начнет опускать длинный шест с цепью и привязанным к ней ведром – вода была далеко-далеко. Кто-то из пацанов, повиснув на другом конце бревна этого «журавля» успевал прокатиться вверх, пока шест опускается в колодец, потом обратно вниз. Взрослые нас постоянно гоняли от этого колодца, не дай Бог, кто упадет – не достать. Потом в колодце стало мало воды, да и невкусная она стала, затхлая какая-то, сруб тоже сгнил основательно. Дядя Вася Бураков привез на тракторе бочку воды, что бы как-то видимо пополнить запас, вылил в колодец, но вода совсем пропала. Потом колодец убрали, засыпали и еще плиту бетонную сверху положили, чтоб не провалился никто туда.

    По небольшому переулку вниз от нашего дома дорога вела на конюшню, а дальше на колхозные фермы. В конюшне было много лошадей, а управлялся с ними дед Николай, который жил рядом. Частенько мы заглядывали на конюшню, а уж летом в сенокос там ребятня дневала и ночевала, можно сказать. Еще до начала сенокоса все лошади были распределены между пацанами – кто на какой поедет загребать сено на конных граблях или подвозить  с луга к стогам. Пара лошадей была выделена для конной косилки. Косилка была все-таки сложным агрегатом и ребят к ней не подпускали. А в день Проводов Зимы мы уже с семи утра на конюшне – помогаем запрягать лошадей, украшать их и сани всевозможными лентами, колокольчиками и прочими праздничными атрибутами. Рядом с конюшней находился пожарный сарай, там хранились всевозможные телеги, дровни, сани, старая пожарная ручная помпа. Вот из этого сарая и доставались несколько больших саней один раз в год на Проводы Зимы, запрягали в одни тройку, в другие пару лошадей, а в сани поменьше по одной лошади. Много тогда съезжалось на этот праздник лошадей со всех деревень Пакшеньги, катались все от мала до велика, весь день в центре деревни слышались песни, смех, шутки, крики ямщиков, люди угощались горячими блинами и чаем из самоваров, ползали на ледяной столб за призами.

     Когда в Пакшеньге появилась новая школа, то в Подгорой (так мы называли и до сих пор называем свою деревню Подгорье) в одном здании бывшей школы открыли интернат для  ребят, которые жили в Раменье в двенадцати километрах от нашей деревни и учились в Пакшеньгской школе. Они приезжали в воскресенье вечером на автобусе, жили здесь неделю, а на выходной уезжали домой. Мы быстро подружились с Раменскими ребятами. Второе здание пустовало какое-то время, а потом там сделали дом для приезжих, так как в Пакшеньгу стали приезжать  бригады, студенческие отряды для строительства различных объектов в колхозе и им надо было где-то жить. Позднее старое здание вообще убрали и построили новое. В здании бывших школьных мастерских оборудовали две квартиры для молодых специалистов, которые приезжали после окончания ВУЗов – учителей, врачей, культработников…

    Праздники различные: досевки[2] ли, дожинки[3] ли, октябрьские[4]  и прочие отмечали  всей деревней. Собирались  в курной избе или в бывшем здании школы. Пиво варили накануне в пивоварне (в деревне у нас называли – поварня), которая стояла за деревней под «афанаскиной» горой (так мы называли эту гору, потому что была она за домом бабки Афанасьи). Нас, пацанов, тоже приглашали за стол – угощали  разными вкусностями, даже пиво нам наливали. Было оно горькое, крепкое, и мы  добавляли в пиво сахарный песок, чтоб поприятней было пить. Пару стаканов примешь – в голове шумит непривычно, ноги ватные – много ли нам надо. Один раз я даже опьянел нормально так с этого пива, на улице жарко было, я забрался под старый склад и уснул там, проснулся уже вечером. Выполз из под склада и домой побежал, а праздник в деревне продолжался – в «поповском доме» играла гармошка, кто-то плясал, кто-то пел вразнобой, кто-то ругался на улице…

    Надо сказать, что одним днем праздник никогда не заканчивался. Уже с утра на следующий день просыпаюсь оттого, что в соседском доме праздник продолжается – подтягивается народ похмелиться, гармонист уже пробует меха, мужики толпятся на крыльце, дымят махоркой, ждут, когда их пригласят за стол. Доярки, отдоив утреннюю дойку, тоже спешат продолжить веселье. Время к обеду – разговоры становятся оживленнее, песни громче, вот уже и до плясок на улице дело дошло…

    Что ж дома-то сидеть, пора туда, где веселье, где вкусненьким угостят. И вот пацаны опять по лавкам сидят за столами, пробуют нехитрую деревенскую снедь. А на столах этой снеди – пироги, шаньги, рыбники, губники[5], картошечка горячая, капуста моченая, капуста квашеная, капуста жареная, рыба, мясо, грибы соленые  и еще много чего есть поесть. Мужики разливают горячительное по рюмкам, пьют из братыни (правильнее – братины) крепкое пиво, передавая ее из рук в руки по кругу, и в избе стоит запах  пива, махорки, запах дегтя от начищенных у некоторых до блеска сапог, запах всей этой закуски – неповторимый запах деревенского праздника…

                                            Деревня Подгорье в 70-е годы

1-дом Ивана Кирилловича, 2-дом Анфисы Филипповны, 3-дом Прилучного Александра Михайловича, 4-школа-интернат, 5-дом Прилучного Альберта Васильевича, 6- школьная мастерская, 7-дом деда Николая, 8-конюшня, 9-пожарный сарай, 10-дом Ширшова Ивана Федоровича, 11-дом Богатко Михаила, 12-пивоварня, 13-колодец, 14-дом Боровского Николая Константиновича, ранее здесь стояла курная изба, 15-дом бабки Афанасьи, 16-дом Горбунова Леонида Степановича, 17-дом Лодыгина Николая Васильевича, 18-дом Лодыгина Федора Савватиевича, 19-дом Лодыгина Николая Афанасьевича, 20-здание школы, потом дом приезжих, потом дом Бубенцова Юрия Константиновича, 21-амбар, 22-дом Буракова Василия Миссаиловича, 23-колодец-журавль, 24-дом Лодыгина Александра Николаевича, 25-кулаковская ферма, 26-колодец, 27-гумно

                                            Глава 2.

    В детский сад я начал ходить еще  в тот, который располагался в «рейхстаге» в центре Пакшеньги. Потом построили новый садик около церкви и нас перевели туда. Софья Афанасьевна, Александра Ивановна, Тамара Васильевна, Екатерина Ивановна, Лидия Ивановна были нашими воспитателями  – и  добрыми, и строгими. Мама тоже работала в садике поваром, но это не говорило о том, что ко мне было какое-то особое отношение со стороны воспитателей – так же, как и других меня наказывали за провинности и непослушание, и держали в строгости…

      Как-то раз мы с другом Ленькой сбежали с «тихого часа», решив посмотреть на вертолет, который приземлился в поле за конторой (тогда вертолеты часто прилетали в деревню – может это были геологи или лесники). Нас, конечно, спохватились – подняли шум, а мы, позабыв обо всем на свете, смотрели, открыв рты, на большущую махину с огромными крыльями. Долго нас наверно не было, а когда мы появились все-таки в садике, то наказание последовало незамедлительно. Стояли мы с Ленькой в углах и грызли ногти от обиды – весь детский сад организованно парами пошел смотреть вертолет, а нас не пустили. Долго мы маялись по разным углам, но что возьмешь с детей кроме честного слова. Дав это слово, мы были помилованы и отпущены до  следующего случая.

    А случай не заставил себя долго ждать. Обычно после сильных дождей около церкви всегда появлялись огромные лужи, были они глубокие и непроходимые, как нам казалось. И вот в один пасмурный и  ветреный день мы удрали с прогулки в церковь, нашли там какие-то старые ворота, притащили к одной из этих луж, спихнули  на воду и, взяв в руки палки-весла, отправились в плавание. Поплавать нам долго не удалось – сильным порывом ветра нас просто сдуло с нашего «корабля» прямо в воду. Кое-как выбравшись из воды, мы мокрые, грязные, но счастливые явились в детский сад. Опять наказание, опять по любимым углам, опять – «я больше не буду, честное слово…». Потом много раз мы еще сбегали в церковь, где, как нам казалось, жили какие-то привидения, какие-то неземные существа. От любого нашего возгласа и даже шепота в церкви раздавалось эхо, пугая нас. Мы слушали, как воркуют голуби под куполом, а на нас смотрели лики святых с обшарпанных уже фресок, и было в этом во всем что-то величественное и притягивало нас. Церковь была уже заброшена, там валялись кирпичи, разный мусор,  рваные мешки и остатки испорченного зерна. Потом, когда уже ходили в школу, мы часто наведывались в церковь, играя там в «войнушку» и другие свои незатейливые детские игры.

    В небольшом отступлении от основного повествования надо сказать, что церковь была разрушена в начале семидесятых годов, когда в Пакшеньге начали строить новый Дом культуры, два жилых двенадцатиквартирных дома, административное здание и котельную. Большая территория была огорожена высоким забором с колючей проволокой – строили все это «зэка» несколько лет. Церковь убрали, а на ее месте построили здание администрации, в котором впоследствии располагалась контора колхоза, сельсовет, почта, радиоузел. Колокол от церкви повесили на вкопанных около «рейхстага» столбах, и служил он долгие годы для оповещения деревни в случае пожара. Позднее его украли, увезли куда-то, может на металлолом, а может, продали каким-нибудь любителям старины.

   В нашем раннем детстве, да и потом, когда уже мы учились в школе, было все – рогатки, самодельные ружья и ножи, деревянные кинжалы, луки и стрелы,  игры в песочницах,  «недружба» с девчонками, а позднее какое-то непонятное чувство к ним – к этим девчонкам. Были разбитые носы и ободранные бока, разорванная одежда,  и она же промокшая до нитки после купания в весеннем ручье.  Мы играли в прятки,  палочку-выручалочку, ляпки,  «жопу», «попа», лапту, ножички, войнушку, гоняли в футбол до умопомрачения на площадке.  Зимой  сооружали крепости  и брали их штурмом, рыли в сугробах ходы, катались с Шамаконской горы на санках, полиэтиленовых мешках, набитых сеном, а иногда и на портфелях; весной строили запруды в ручьях или сплавлялись по этим ручьям на самодельных, наспех сколоченных плотах. Мы не сидели дома, родители иногда не знали даже, где мы находимся, но они знали точно, что из  деревни мы никуда не денемся. Но и мы были уверены, что, придя в любое время домой, мы найдем что перекусить, чтобы потом опять исчезнуть до позднего вечера. Из своей Подгоры мы, конечно, пропадали иногда – на речку, в лес по ягоды-грибы или тайком от взрослых «посмолить» – выкурить сигаретку.  Да  нужно же нам было  изучать и другие деревни Пакшеньги – мы наведывались по дороге на реку в деревню Лодыгино, устраивали игры в заброшенных домах деревни Запоженье, искали старые аккумуляторы в колхозном гараже, ходили к старой вышке, которая стояла на самом высоком месте Пакшеньги за Мараконской (Степанковской). Вышка была деревянная и высокая, взбирались на нее по деревянным лестницам. По ней опасно было ползать, так как она уже подгнила в некоторых местах. Я сам поднимался по ней, но только на пару пролетов лестниц, дальше  становилось страшновато.  Некоторые ребята добирались до самого верха и потом конечно хвастались этим, считая себя героями. Да никто и не возражал – туда действительно не каждый мог взобраться, уж очень высоко было это сооружение. Рассказывали, что кто-то из пацанов забрался туда с кошкой и сбросил ее с самого верха – бедное животное погибло на месте, даже глаза  от удара вылетели.

   За деревней Шамаконской (Артемковской) внизу под горой за домами находились гумна, в которых обрабатывали лён, частенько мы в них играли в «войнушку». Вспоминается  большой «ветряк», он  стоял недалеко от дороги на фермы. Даже при небольшом ветре его большие лопасти крутились, приводя в действие насос, который подавал воду на скотные дворы.

    Летом мы делали шалаши из досок на черемухах или под ними – у нас хранилось там наше «оружие», разные чайники, котелки  и прочая домашняя утварь, которая взрослым в домашнем хозяйстве  уже была не нужна, были сделаны там нары, так что и полежать можно было в тенечке, спрятавшись от взрослых. Даже связь присутствовала телефонная между двумя шалашами – был куплен комплект детский из двух телефонов с проводами  и батарейками – все работало реально.

                                                              Глава 3.

    В 1966 году в Пакшеньге открылась новая школа – просторная, светлая, современная, с большим спортзалом и мастерскими.  С первого класса я пошел в новую школу (хотя и в старой школе пришлось поучиться, но об этом позже). Первый раз окунулись мы в новый мир, все было незнакомо, все было интересно. Первая школьная линейка, первый звонок, первый класс, первая учительница – Горбунова Лидия Павловна. Она стала для нас, несмышленых первоклашек, второй мамой.  С добрым, а когда надо и строгим взглядом, она учила нас писать палочки, крючочки, потом буквы, цифры, учила читать, слагать и вычитать, умножать и делить и много-много всего, доселе непонятного нам.  Мы полюбили Лидию Павловну, иногда и побаиваясь ее. До сих пор я вспоминаю ее только добрыми словами.

     Учились мы писать еще чернилами, На партах стояли чернильницы, а писали мы перьевыми ручками, макая их в чернила и оставляя множество клякс в тетрадях. Ох, и слез было пролито над тетрадями, ничего же не получалось из-за этих проклятых чернил и перьев.  Постепенно пальцы стали не столь непослушны, и уже радости нет предела, когда страница в тетради без единой помарки, и  в душе гордость от похвалы учителя. А что еще нужно для счастья семилетнему пацану.

    Парты в классах были с наклоном и с крышками, которые открывались, когда нужно было встать. На каждой парте сидели по два человека, и для каждого на парте было сделано углубление под его чернильницу и углубление для ручки и карандаша. Позже эти парты заменили, как мне кажется, на неудобные все-таки столы, на старых партах ученик сидел более прямо и не портил осанку.

    В школе был буфет, и на большой перемене можно было выпить стакан чая с булочкой.  Позднее около школы была построена столовая, где можно было пообедать, все было вкусно и дешево. Я уже не помню сейчас, сколько родители платили за обеды детей, но деньги были небольшие, порядка 15-20 копеек за обед, хотя в те годы на 20 копеек можно было сходить четыре раза в кино…

    Три года учила нас Лидия Павловна всем азам науки. Кто-то хуже учился, кто-то лучше, помнится мне, что кто-то даже остался на второй год в третьем классе. Ко всем ученикам Лидия Павловна относилась одинаково - и к отличникам, и к двоечникам-троечникам. С последними ей еще больше приходилось возиться, кропотливо вкладывая в их головы знания, таща их из двоек хотя бы с тройками из класса в класс. Букварь, чтение, арифметика, потом математика, природоведение, русский язык – от простого к сложному шли мы постепенно с Лидией Павловной. И пришли к четвертому классу, простившись с нашей первой учительницей, нет, не насовсем – мы так же встречались с Лидией Павловной в школе, здоровались утром, делились  с ней своими успехами и неудачами, и так иногда хотелось к ней в класс, на ее урок. Но у нас теперь были другие учителя, новые предметы в разных кабинетах, новый классный руководитель – Шаманина Нина Андреевна. Она была прекрасным человеком и учителем, у нее не было любимчиков, ко всем ученикам относилась с уважением. Преподавала она немецкий язык, который нам не очень-то и нравился, а Нина Андреевна еще придумывала нашему классу какие-то дополнительные уроки по своему предмету. Мы оставались после уроков, вроде, как на классный час, а сами изучали разные там немецкие предлоги, глаголы, предложения, которые и на уроках-то надоели.

    Как-то в клубе шел интересный фильм, а нас Нина Андреевна оставила после уроков, чтобы  в очередной раз заставить нас «шпрехать» по-немецки. Но у большинства нашего класса были другие планы – мы  уже настроились на кино. Нина Андреевна куда-то отлучилась из класса минут на десять, а, уходя, закрыла дверь на  ключ, дабы мы не сбежали. Кто бы видел, как мы покидали класс через форточку! Не все конечно, но большинство удрали в кино. На следующий день были разборки, записи в дневниках и прочие неприятности, но больше Нина Андреевна не заставляла  так настойчиво нас изучать немецкий язык.

    В седьмом классе классным руководителем у нас стала Антонина Васильевна – молодая учительница, приехавшая в Пакшеньгу после училища или института по распределению. Преподавала она биологию и анатомию. Что интересно, она никогда не ругалась на нерадивого или провинившегося ученика. Если на уроке кто-то зашумит, она просто прекращала рассказ по предмету, стоит и в упор смотрит молча на нарушителя порядка, долго так смотрит, что не по себе становится тому. В классе сразу наступает гробовая тишина, через пару минут Антонина Васильевна как ни в чем не бывало продолжит урок и больше уже никто не осмеливается шуметь. С ней было интересно на классном часе, с ней мы устраивали классные школьные вечера с музыкой и танцами, мы ходили всем классом в походы. Один раз она пригласила весь класс к себе в однокомнатную квартиру на свой день рождения. Мы пили чай с пирогами и тортом, и все было  просто, естественно, как будто была она не классной руководительницей, а обыкновенной ученицей, нашей одноклассницей. А как она преподавала анатомию – рассказывала такое, что ни в одном учебнике нет, и ее действительно интересно было слушать. Когда по этому предмету стали изучать  отношения мужчины и женщины, Антонина Васильевна специально вела уроки отдельно для мальчиков и для девочек, чтобы не смущать, видимо учеников. В то время ведь не было такого познания у молодежи в сексуальных отношениях, как сейчас. Одним словом, Антонина Васильевна была настоящим педагогом и классным руководителем.

    Директором школы был Прилучный Александр Михайлович – интеллигентный и  очень порядочный человек.    Александр Михайлович преподавал у нас русский язык и литературу. Всегда в костюме и при галстуке, он казался нам строгим, мы побаивались «Директора» – так все его называли в школе. Благодаря Александру Михайловичу, я учился по русскому языку на твердую четверку, да может еще и потому, что очень много читал книг в то время.    По литературе, конечно, задавали много учить наизусть. Учить-то не всегда получалось, вот мы и придумали в классе небольшую хитрость. Александр Михайлович обычно, когда вызывал ученика к доске, сидел за столом и не оборачивался никогда – слушал и что-то писал в своих директорских бумагах. Ученик читал стихи наизусть, потом, когда расскажет, Александр Михайлович, не оборачиваясь, отправлял его на место и ставил в журнал оценку, потом вызывал следующего. Мы быстро смекнули, что учить-то и не надо ничего – просто берешь учебник или книгу с собой, пряча под одежду, выходишь, за спиной Александра Михайловича открываешь и читаешь с выражением, иногда для достоверности с небольшими заминками. Прочитав, прячешь книгу опять, идешь на место. Все! «Пять»! Прокатывало все время! Но вот когда Александр Михайлович  при опросе не сидел за учительским столом, а стоял у окна, тогда возникали проблемы с чтением наизусть, и получал  почти весь класс оценку «неуд».     

     Уже потом, когда я пришел из армии,  в беседе с Александром Михайловичем признался ему, как мы его обманывали на уроках. Он удивился, конечно, мы потом посмеялись с ним над этим, и долго еще вспоминали школу, сидя за чашкой чая.  Это был самый лучший  Директор в моей жизни…

     Зимой, когда я учился классе, наверное, в пятом, были очень сильные морозы. По какой-то причине в школе вышло из строя отопление – полопались батареи и трубы. Некоторое время никто не учился, но потом все классы распределили по старым бывшим зданиям школы. Учились в две смены, так как классов не хватало на всех даже в трех или четырех зданиях. Наш класс учился в  интернате по соседству, не надо было рано выходить из дома, собирать книжки в сумку. Прозвенит звонок – книжку с тетрадкой в руки, перемахнешь через забор, и уже в школе. На перемене сбегаешь до дома, возьмешь другой учебник - и на следующий урок. Так учились месяц – полтора, а потом ремонт в школе закончился, и мы опять стали ходить туда.

    Школа того времени в моей памяти – это октябрята, пионеры и комсомол, это торжественные линейки и стенгазеты, субботники и воскресники, это помощь колхозу в уборке с полей льна и картофеля, работа на сенокосе. Это походы и спортивные соревнования, это сбор металлолома, макулатуры и древесной золы, это помощь ветеранам в расколке и укладке дров, это классные вечера и еще многое другое

      Горбунова Лидия Павловна, Прилучный Александр Михайлович, Шаманина Нина Андреевна, Горбунова Зоя Николаевна, Творилов Николай Иванович, Творилова Александра Александровна, Горбунова Ангелина Викторовна, Журавлева Нина Федоровна, Горбунова Зинаида Ивановна, Маурин Юрий Александрович, Олег Викторович,  Шаманина Антонина Васильевна и другие – эти люди дали мне, да и не только мне путевку в жизнь, я им благодарен  за их труд, за их терпение к нам, ученикам, порой таким непослушным и трудным в воспитании…

                                                            Глава 4.

         Октябрятская звездочка, потом пионерский галстук, потом комсомольский значок – большинство ребят и девчонок поколения 60-70-х прошли через это. Да, нам навязывали тогда идеологию социализма, коммунизма, мы изучали историю Великой Октябрьской революции, мы читали книги о Ленине и других революционерах, мы считали героями тех, кого сейчас считают врагами. Нам прививали любовь к Родине, уважение к труду и к взрослым,  нас учили жить в коллективе, и это не пустые слова – так и было. Нашими кумирами в раннем детстве были Неуловимые Мстители, индейцы и Робин Гуд. После просмотра фильмов о приключениях Неуловимых, мы мастерили самодельные деревянные ружья, которые могли даже стрелять деревянными кубиками (было больно, если кубик попадал в цель), делились на «беляков» и «красных» и неслись в ближайший карьер или заброшенную зерносушилку, где до темноты «бились» друг против друга. Мы делали деревянные луки  из стволов вереска[6], стрелы с наконечником-гвоздем, примотанным алюминиевой проволокой, и вот мы уже индейцы апачи и ведем войну против «бледнолицых».

    Подрастали мы, и кумиры появлялись другие, хотя и прежние никуда не девались,  они оставались с нами на всю жизнь. Взрослея, мы все больше стали заниматься спортом. Мы смотрели Олимпийские игры и подражали лыжникам, катались с «афанаскиной» горы и представляли, что мы на горнолыжных трассах Инсбрука. Простые деревянные лыжи с креплениями для валенок, бамбуковые палки – вот и вся наша лыжная экипировка.

      В конце спуска с «афанаскиной» горы мы соорудили трамплин из досок, положив их на высокий забор. Мало кто мог устоять на этом трамплине, полет был незабываем – носом в снег. Ломались лыжи, ломались палки, но все опять чинилось, клепалось, связывалось, сколачивалось, и все начиналось сначала.  А в карьере за деревней был очень крутой спуск – «печка», как все его называли. Не каждый мог решиться  на спуск с этой крутизны. Ходили также кататься на «Вьетнам» – длинная крутая гора к речке Пакшеньге. Спустишься с нее на лыжах и выбираешься обратно почти час. На Лодыгинской реке тоже был сделан трамплин на спуске к Ивановой Ляжке, но туда редко мы ходили – далековато получалось.

      Особенно нравились нам морозные ясные дни, когда не надо было идти в школу. Лежишь утром под теплым одеялом, ждешь, когда начнет передавать погоду вельское радио. Затаив дыхание, слушаешь: «Говорит Вельск! Прослушайте прогноз погоды! Сегодня такого-то января ожидается ясная погода без осадков, ветер слабый, температура воздуха от -30 до -35 градусов. Занятия в школах отменяются с первого по седьмой класс. Передавала Лидия Заозерская…». Все!  Нам только это и надо… Часов в десять утра вся подгорская  ребятня уже на горе. Обмораживались иногда, но это никого не смущало – разотрешь побелевшие щеки или нос снегом до красноты, сбегаешь домой погреешься, переоденешься в сухую одежду, возьмешь с печки теплые валенки и рукавицы, и опять кататься до вечера. А зимы в те года были уж очень холодные, ночью доходило иногда и до -45…-48 градусов.

    Хоккеем мы «заболели» еще в 1972 году. Мне тогда было десять лет. Незабываемую Суперсерию СССР–Канада мы смотрели по черно-белому телевизору, позабыв обо всем на свете. Начался учебный год, а нам не до учебы – мы все в хоккее, мы болеем, мы переживаем за наших кумиров. Мы знали не только всех хоккеистов нашей советской сборной, но и состав всей сборной Канады. Харламов, Якушев, Михайлов, Петров, Мальцев, Третьяк, Фил Эспозито, Бобби Халл, Горди Хоу, Кен Драйден и многие другие – разбуди ночью и спроси – без запинки мог ответить любой из пацанов того времени о каждом из них. А чемпионаты мира по хоккею того времени – тут опять не до уроков, неважно кто с кем играет и в какое время – мы опять на печке во все глаза и уши смотрим и слушаем, ловим каждое слово Николая Озерова – любимого всеми спортивного комментатора. Иногда и до драки у нас доходило. Почему-то Пашка, живший по соседству в школьном интернате и всегда приходивший к нам смотреть хоккей, болел за сборную Чехословакии, а мы-то с братом естественно за наших. Вот и происходили стычки не только на льду между хоккеистами, а и у нас во время просмотра. Мы спорили, ругались, иногда и стукнем друг друга, конечно не со зла, а так – в пылу переживаний и азарта. Мы ссорились, а потом опять мирились, и как ни в чем не бывало, уже на следующий день гоняли вместе шайбу на улице под окнами дома.

     Одним из наших увлечений стало собирание хоккейных фотографий, картинок, вырезанных из газет и журналов. Мы клеили их в альбомы, хвастались друг перед другом у кого больше, пересматривали десятки раз. У нас в семье родители нам выписывали спортивные издания – газету «Советский спорт», журналы «Физкультура и спорт» и «Спортивная жизнь России», мы доставали книги о хоккее, изучали по ним правила игры. Как жаль, что не сохранились до нынешнего времени ни эти альбомы, ни журналы, ни книги.

     Около дома на улице мы расчистили место для игры в хоккей, сделали одни настоящие ворота с сеткой из алюминиевой проволоки и по вечерам после школы играли в любимую игру с братом Славкой и с соседскими ребятами. Мы подражали канадским профессионалам и играли без шапок даже в мороз, за что получали нагоняй от мамы.

       Поначалу клюшки мы делали из вереска, благо его росло много в поскотине[7]  на опушке леса за нашей деревней. Шайба была из простого каблука, коньков и в помине не знали. Сколько мы порвали валенок за все время – мать и отец не успевали их подшивать или клеить. Помню, мама клеила их старыми капроновыми чулками – зажжет лучину, потихоньку нагревает чулок над пламенем, он плавится, капает на подошву, а она в это время прикладывает к подошве вырезанную из старого валенка заплату и постепенно приклеивает новую подошву. Вот так и ремонтировала нам хоккейные «доспехи». На неделю хватало, а потом опять в починку.

     Позже стали мы делать клюшки из фанеры – пилили, сколачивали, клеили, изолентой сматывали. Потом клюшки, шайбы, коньки, щитки стали покупать, даже вратарскую маску купили и хоккейный шлем настоящий. В шлеме играли по очереди, чтоб никому не обидно было. Вратарские щитки делали из старых фуфаек – просто привязывали  их  ремнями к ногам вратаря  – вот и вся премудрость. Я в таких щитках стоял на воротах даже потом на школьных соревнованиях по хоккею – надо сказать стоял неплохо, за что получил даже грамоту и  приз за это дело.

     Площадка у дома становилась мала. Мы организовали на небольшом пруду в деревне  каток – чистили его от снега, сделали еще одни ворота, старались как-то бортики из снега делать, заливая их водой.  Все свободное время у нас было занято. Потом и этого катка не стало хватать – народ, одержимый хоккеем, все прибывал. Какое-то время мы даже ходили на речку Пакшеньгу к Лодыгинской мельнице, что за два километра от деревни и, расчистив там лед, гоняли шайбу. Вот представьте только – после уроков нужно было  на лыжах по полю или по зимнику (зимняя дорога на Шокшу) бежать на речку, расчистить, если замело, поиграть успеть до темноты и возвращаться домой, и так каждый день, пока уже  так снегом не занесет реку, что не успевали чистить.

      Вскоре встал вопрос о строительстве хоккейного корта около школы, дабы ученики не бежали после уроков на реку, а занимались спортом рядом, под присмотром взрослых. Под руководством учителя физкультуры и труда Маурина Юрия Александровича (Юр Саныча) и помощи колхоза хоккейная площадка была готова – с деревянными бортами, с небольшим навесом и скамейками для переодевания и отдыха, Корт в темное время освещался прожекторами. Чуть не до полуночи заливали мы лед первый раз из водонапорной башни, которая находилась рядом. На следующий день мы довольные и счастливые играли на большой и современной, как нам тогда казалось, площадке. Все свободное время мы проводили на нашем любимом корте – в выходные, каникулы, вечерами дома нас было не застать.   Стали проводиться соревнования по хоккею между классами. С шестого класса я был вратарем в команде, сам дома делал разные щитки, вратарские клюшки и другие доспехи голкипера.

    В то время спортивная жизнь в школе была на высоком уровне – постоянно проводились внутришкольные соревнования по лыжам, баскетболу, волейболу, школьные команды по этим видам спорта ездили на районные соревнования. Большая заслуга в этом, конечно, Юр Саныча. Многое он сделал для развития спорта в Пакшеньгской школе…

                                                           Глава 5.

    Кроме учебы и разных детских шалостей и игр мы всегда старались помогать взрослым – куда ж без этого в деревне. Дома у всех родители держали какую-то живность – корова была в каждом дворе, не считая поросят, кур, овец. С раннего детства мы были приучены к деревенскому труду. Наносить воды, наколоть дров, расчистить дорожки зимой, летом встретить корову с пастбища, травы ей накосить и принести – это входило в обязанности по дому всей деревенской ребятни. У многих родители трудились на колхозных фермах, так дети ходили еще и туда, помогали им после уроков – таскали корма, чистили у коров, управлялись с телятами и пр. Посадка, окучивание, копка картошки – всегда в этом деле ребятня помогала взрослым. На речку летом не убежишь, пока пару рядков картошки не окучишь.

     Класса с четвертого-пятого мы уже выходили осенью на колхозные поля помогать в уборке льна колхозу. Летом с началом каникул начиналась школьная практика – пололи грядки, окучивали картошку на школьном огороде, помогали в ремонте школы, а в конце лета собирали ягоды в малиннике у интерната в Подгорой или крыжовник  у новой школы.

     С началом сенокоса в колхозе школьники опять на переднем крае – кто на лошадях, кто с вилами и с граблями – работы хватало всем. Летом мы спали на чердаке – на «вышке», как называли в деревне. Там было прохладно, да и ребятне всегда хочется как-то уединиться от взрослых в свой мир. Утром сквозь сон слышится стук – это мама колотит внизу в потолок ухватом, мол, вставать пора. Выглянешь в окно – народ уже собирается на скамейке под тополями, машина колхозная стоит – пора на сенокос.  Еще толком не проснувшись, спустишься с чердака, умоешься, перекусишь на скорую руку, соберешь в сумку-«полевуху» немудреной еды – бутылку молока, заткнутую пробкой, свернутой из газеты, два ломтя черного хлеба, столько же белого, сахар, соль, кружку, миску, ложку – и вперед – на работу. Выезжали из деревни часов в восемь, а иногда и пораньше, если нужно было ехать на реку Пакшеньгу или Чургу. На бортовой машине, в кузове, с ветерком протрясешься по полевым и лесным дорогам, и остатки сна улетучиваются окончательно

     Приехав на место, сразу включаешься в работу – нужно ворошить сено, чтоб оно лучше просыхало, потом загребать его в валки – подбирать, подчищать за конными граблями, перебираясь постепенно с одного мыса реки на другой. Подсохшее сено начинают сгребать обычно после обеда, а иногда, если погода позволяет, то и раньше – кто сгребает, кто намётывает вилами на сани или «волокуши», а потом ребята на лошадях отвозят к копне, кто подгребает, кто носит на вилах или в охапках на граблях.  Мётальщик с «топтальщиком» довершают процесс, складывая аккуратно сено в пройму.  Народу тогда на сенокос в конно-ручное звено выходило много – школьники, пенсионеры, отпускники, учителя, работники культуры, продавцы магазинов – все дружно помогали колхозу. Доярки, отдоив утреннюю дойку, тоже шли на сенокос. Работали дружно, с шутками, смехом с утра до позднего вечера. Надоедали только овода и слепни, особенно в жару и безветрие от них не было никакого спасения.

      Обед  в  нашей Кулаковской сенокосной бригаде варил дядя Алеша Смирнов. Повар он был классный – такого супу наварит, что уплетаешь за обе щеки, да еще и  добавки попросишь. Чай, конечно, был из смородинного листа – и дешево, и вкусно. Наевшись основательно, кто-то приляжет в тенечке отдохнуть, кто-то пойдет в лесок ягод «пощипать», кто-то рыбку половить, а ребята с девчатами купаться. Бултыхаемся в воде, пока уже бригадир не выгонит или бабка Анфиса не заворчит – пора работать. Эта бабушка Анфиса у нас на сенокосе была самым главным командиром над нами – молодежью. Встанет на лугу, обопрется о грабли, руку поднесет ко лбу, чтобы солнце не слепило глаза и высматривает «жертву». Ох, и любила она поругать нас, поворчать. Но и мы над ней тоже подтрунивали все время. Один раз даже искупали ее в реке во время обеда, как бы нечаянно столкнув в воду – вот шуму-то было потом…

                                           Глава 6.

       Никогда не забыть  запах деревни из своего детства. Запах весны, когда природа просыпается и повсюду растекается какая-то приятная свежесть от  оттаивающей земли,  идет тепло от прогревающихся на солнце деревянных стен домов, от  колотых дров, которые заготовлены зимой и кучей лежат на задворках. Прилетевшие грачи расхаживают по дороге и что-то выискивают в рассыпанной сенной трухе, скворцы заселяют свои скворечники, воробьи от радости купаются в первых лужах и ручейках. А эти ручейки постепенно набирают свою силу и стекаются в один большой ручей, и вот ребятня уже строит запруды из снега прямо на дороге, преграждая путь воде. Вода все прибывает, а запруда все выше и образуется постепенно целое озеро. И мы ждем, когда какая-нибудь машина или трактор поедет и пробьет эту запруду, и вода хлынет большим потоком, а мы бежим рядом с этим потоком мокрые по уши…

       Поздней весной над деревней стоит аромат цветущей черемухи. Черемуха в деревне росла у каждого дома, она была повсюду, и весной было все белым-бело от ее цвета.

   В конце мая, начале июня бегали мы по вечерам на карьер ловить майских жуков. Сломаешь большую ветку с черемухи и сбиваешь пролетающих жуков. Потом каждого в отдельный спичечный коробок. К уху приставишь коробок – слушаешь, как он там скребется. Наутро в школу принесешь и подсунешь приоткрытый коробок какой-нибудь девчонке незаметно в портфель или на платье жука прицепишь. Визгу бывало много, когда она его случайно обнаружит  уже под платьем.

     Летом интересно было нам посидеть у костра на пастбище за деревней, когда пастух дядя Коля Лодыгин  пас коров в «ночное». Разожжет он огонь около большого камня, что на Заполосках. – ночь-то холодна в июне, у костра веселее время коротать. Мы к нему прибежим, усядемся на нагретом за день солнцем камне, слушаем рассказы дяди Коли о войне и печем картошку или, нанизав ломоть черного хлеба на ивовый прутик, поджариваем его на костре, а кругом белая ночь и туман, как молоко, в поскотине около леса. Далеко за полночь разбежимся уже по домам. Бежишь по прохладе, а уже и солнышко из-за леса освещает крыши домов, коровы неспешно тянутся к ферме на утреннюю дойку, соловьи в кустах заливаются, петухи перекличку в деревне ведут. Прибежишь домой, и на чердак, нырнешь в постель под холодное одеяло, а не спится, слушаешь, как по крыше  галки стучат  своими клювами, галдят – прилетели с утра пораньше, спать не дают…

    Лето в деревне пахнет свежескошенной травой, дождем, чистым-чистым воздухом после грозы, разнотравьем на лугах, парным молоком, тополями, дорожной пылью. А еще лето пахнет земляникой, черникой и малиной. Землянику мы собирали у карьеров или по опушке леса на пригорках и в сосняке. Принесешь домой ягод, мама сделает ягодницу с молоком – уходит влет. За черникой ходили в лес к деревне Лодыгино, а иногда и просто по пути на речку туда забегали – наедимся ягод и купаться. Да эту чернику и сам долго не пособираешь – растет-то в тени, а там комарья обычно – ужас. А на речку по жаре обычно в одних трусах бегали. Выгонят комары  пацанов из леса – шагаем дальше чумазые от ягоды.

      В нашем детстве дождики были теплые. Это сейчас прошла гроза и похолодало.  Раньше мы бегали босиком под дождем по лужам и грязи, не боясь простудиться, в речке купались в дождь, а после дождя  вода теплая, как парное молоко. Если идет дождь и светит солнце, значит это грибной дождь, так мы считали в детстве. А кто-нибудь пробовал добежать до радуги когда-нибудь? Я пробовал. Не получилось… 

      В жаркие дни на реке у Лодыгинской мельницы пропадали с утра до вечера. От самой бывшей мельницы уже ничего не осталось, только два больших жернова лежали в речке у моста. Плесо  было глубокое, некоторые смельчаки ныряли с моста «на головку», не боясь разбить себе голову. А еще с берега из широкой толстой плахи была сделана длинная «нырялка» – в аккурат в середину омута можно было нырнуть с нее… 

     Пешком  или на велосипедах, часов в десять утра, а то и раньше, тянется деревенская ребятня на речку.  Путь на реку у нас всегда был один – через Большое поле. Идешь или мчишься на «велике», а лен цветет голубой-голубой и переливается на ветру, и кажется, что плывешь по морю. Или рожь волнами переливается на ветру, а в ней цветет множество васильков, которых нарвешь на обратном пути с речки, принесешь домой и поставишь в вазу на круглый стол в комнате – вот мама обрадуется.

      Придя на речку, разводим костер, наломав сухих веток и сучьев в ближайших  кустах, и прыгаем в еще непрогретую солнцем воду. Накупавшись до посинения, станем кружком у костра – греемся. Домой скатаешься на «велике» для того, чтобы перекусить что-нибудь на «скору руку» – молочка холодного с ломтем посоленного черного хлеба, и опять на речку до вечера. А вода уже теплая к вечеру, вылезать из реки не хочется.

    По дороге на реку заглядывали в заброшенные уже гумна[8], играли там, ползая по оставленным когда-то пыльным снопам. Иногда эти гумна сгорали от наших детских игр с огнем (на реку без спичек не ходили). Почти все эти деревянные сооружения сгорели от того, что ребятня покурила или просто спичку зажженную бросил  случайно кто-то, дабы посмотреть, а как  загорит, например, сноп льна – быстро или нет. Горело быстро, едва успевали убегать. Десять минут – и гумна нет… Разборки потом с взрослыми…

     Но на речке мы не только купались, а еще и рыбку ловили, конечно. Рыбы было много, но с моста обычно ловилась мелкая рыбешка – меева или красноперка. Ловили на червя, а иногда у этой рыбки был такой жор, что брала на голый крючок. Надергаешь рыбешки на удочку, принесешь домой, мама нажарит – вкуснятина. Кошке тоже праздник случался, когда уже не охота было чистить эту мелочь. Ельца ловили подальше от места купания, в основном на Ивановой Ляжке – там было глубокое плесо, и елец там водился. А еще кололи налима  вилками на перекатах, много было его в те времена. Дома у мамы  на кухне стащищь крепкую стальную вилку, и на реку. Идешь осторожно по перекату, дабы не спугнуть налима и высматриваешь его под камнями. Подкрадешься по-тихому к нему, и тут уж нужна только быстрота и ловкость рук – медленно подносишь вилку – удар, вилка воткнулась в голову, есть добыча. Но иногда и налим проворнее окажется – уйдет.

     Как-то мы с отцом и дядей Леней поехали на мотоцикле чуть ниже Лодыгинской мельницы на рыбалку. Они вдвоем перегородили речку сетью, взяли палки и давай рыбу гнать по реке в сеть. А я шел по берегу и смотрел, как переливается серебром елец в реке, столько рыбы я еще не видал за свою недолгую жизнь. За один заход улов был очень большой – сеть едва вытащили, собрали рыбу из нее в мешок, погрузили в коляску и довольные поехали домой.

   А еще была радость детворе, когда на колхозных полях поспеет горох, тут уж ни агроном, ни бригадир не могут поручиться за сохранность урожая – вытаптывалось больше нашими ногами, чем собиралось стручков. Заправишь рубаху просторную в штаны, потуже затянешь ремнем и давай складывать горох в рубаху, а потом мерялись у кого «пузо» от собранного гороха больше. Ароматный, сладкий горох в стручках – любимое наше лакомство того времени. Колхоз уже потом специально поле гороха для ребят засевал, чтоб не вытаптывали остальные поля…

                                             Глава 7.

     Все лето 1972 года стояла жара. Не было ни одного дождя, даже маленького дождичка за все лето. Всем надоел этот зной – и взрослым, и детям. Детвора еще хоть как-то спасалась в реке, а вот взрослым надо же было целый день работать на сенокосе, на фермах, на полях. Приходилось тяжело и скотине на пастбищах – одолевали полчища паутов и слепней. Некоторые хозяева не выпускали даже своих коров на пастбища днем – жалели. В июле-августе все окрестные леса заволокло едким дымом – горели торфяники. От дыма никуда невозможно было спрятаться. Днем его еще как-то разгонял ветерок, а вот ночью в безветрие он стоял плотным смогом над деревней. В целях пожарной безопасности в деревне было организовано дежурство по ночам. По очереди – сегодня из этого дома, завтра из следующего, взрослые обходили ночью деревню, дабы не допустить малейшего возгорания где-нибудь. А могло ведь вспыхнуть где угодно от малейшей искры, вылетевшей из трубы бани или от окурка, брошенного невзначай. Днем иногда даже дороги поливали водой из тракторных  бочек, чтоб было меньше пыли в деревне.

      Лес от нашей деревни был буквально метрах в ста. Выйди за конюшню, пройди  немного по дороге-зимнику, и ты в Кулаковской поскотине. Уже с середины лета мы ходили за грибами – сначала за маслятами в сосняк к деревне Лодыгино или по дороге на Нивы, попозже сюда же за белыми грибами.

      А ближе к осени прямо за деревней в вересняке собирали рыжики. Росло их очень много в те времена – под елочками, у тропинок, которые протоптали коровы. После школы возьмешь корзинку и в вересняк. А за день-то не один человек пройдет по этим тропинкам – всем рыжика хочется. Вот и ползаешь вокруг елочек, разгребаешь траву-багулу. Высматриваешь грибы. Найдешь…а тут уж смотри в оба. Значит их тут есть…один он тут не будет расти. Тут уж на коленки встанешь и ползком–ползком круг за кругом около елки. И в корзинке, глядишь, прибывает потихоньку…

     Пока я учился еще в младших классах, ходили мы в лес с мамой. Она очень любила собирать грибы и меня в это дело втянула. Мы с ней и на Крутую Гору ходили вместе – она знала там все тропинки и все грибные места. Всегда возвращались с полными корзинами. С отцом ездили на мотоцикле за ручей Плоский – на Вакориху, там росло волнух очень много. В один год их было так много, что люди возили бураками[9] и сдавали в местный магазин.

      Часто вспоминается запах осенних костров.  До темноты в огородах кипит работа – народ копает картошку, а мы, когда взрослые уже уйдут домой готовить ужин и управляться по хозяйству,  сидим до полуночи у огня, печем картошку, все чумазые, но довольные. А еще приспособились мы на кострах переплавлять свинец из старых аккумуляторов: разобьем аккумулятор, наломаем пластин, поместим все это в жестяную банку, и на огонь. Когда свинец расплавится, выливаешь его в заранее сделанные формы – в основном делали макеты пистолетов для игры в «войнушку», ну и просто разную мелочевку ради интереса.

       Зимой в деревне по-своему красиво. В сильные  морозы воздух на улице чистый-чистый, дым из труб тянется кверху, стены домов и изгороди трещат так, что, думаешь, вот-вот лопнут. От мороза на улице белый туман, а солнышко на восходе красное-красное. В метели снегу надует столько, что мы, прыгая с сараев в сугробы, застревали в них по уши, откапывать приходилось некоторых: ну, никак не вылезти. От ферм, когда подует ветер с той стороны, идет кисло-сладкий специфический запах силоса, а от конюшни запах конского навоза.

       Проснувшись зимним утром,  долго лежишь и слушаешь, как мама хлопочет у русской печки, побрякивает чугунами, ухватами, дрова трещат в печи, дымком пахнет чуть… Вскочишь с кровати, надернешь штаны и рубаху, ноги всунешь в теплые валенки, быстро сбегаешь «до ветру» (в сорокаградусный мороз в туалете не засидишься) и на печь. Лежишь и выглядываешь из-за занавески, что там мама вкусненькое приготовит, кошка рядом под ухом песни поет. Мама наладит корове питьё в ведре, возьмет его и подойник и пойдет в хлев, поручив мне присматривать за самоваром. Ну, а что за ним смотреть – стоит себе у печки, греется, шумит, подходить к нему аж боязно. Самовар был большой и нас, детей, родители к нему не подпускали, когда он грелся, не дай Бог опрокинешь на себя – там же крутой кипяток, обвариться можно, что со мной и случилось один раз, но об этом позже…

                                                              Глава 8.

     Старая кузница – там работал мой дед – Горбунов Василий Иванович, меня тянуло туда к нему, в это прокопченное, покосившееся,  вросшее в землю строение, с воротами посередине и полусгнившей крышей. За кузницей росло много черемухи и, взобравшись по приставленным повсюду к стене железякам на крышу, я наедался этой ягоды, что во рту связывало до оскомины.

      На каникулах я часто наведывался  в кузницу. Бежишь по тропинке и уже издали слышишь звон наковальни – дед колдует над очередной железякой. Перед кузницей было полно разного металла –  здесь стояли конные грабли, косилки, лежали бороны, какие-то корыта, ванны. В кузнице все было черно от пыли, сажи и копоти, кругом лемеха, бороны, колеса, прутья, какие-то непонятные мне, пацану детали, инструменты, разная железная мелочь, а также самовары, ведра, кастрюли и прочая домашняя утварь, принесенная для ремонта жителями деревни.   Дед стоит у наковальни и бьет молотом по раскаленной добела заготовке, лицо черно от копоти – только глаза блестят, во рту мундштук с папиросой. Мундштук он изо рта не выпускал, даже если и папироса в нем уже давно погасла или там ее и вовсе не было.         

     Хитро щурясь, дед предложит и мне поучаствовать в работе, даст молоток поменьше, сам держит железку клещами, покажет, как бить и куда. Я стараюсь, пытаюсь не ударить в грязь лицом, а мой наставник подбадривает меня, подсказывает, поворачивает деталь клещами и вот уже вырисовывается что-то похожее на болт или скобу. Потом дед довершит мою кропотливую работу несколькими ударами молота и окунет сие произведение в бочку с водой, а потом бросит на земляной пол остывать. «Молодец» – скажет он, и я уже горжусь тем, что сделал что-то полезное и заслужил похвалу.

      Приходилось мне и меха качать – раздувать горнó, и уголь каменный подносить в ведрах, и инструмент разный деду подавать, и железо разное таскать, что мне по силам было – тяжелого он мне категорически не разрешал поднимать, ругался даже на меня, если я уж очень усердствовал. Один раз я даже нож себе выковал, правда, с помощью деда – большой, крепкий, ручку деревянную сделал, но родители у меня его отобрали от греха подальше…

    После работы и чаем побалуемся, вскипятив чайник на углях в горне. Сидим, пьем смородиновый чай с сухарями или сушками, Василий Иванович рассказывает о войне, о том, как до войны жили, о том, как он из Германии после Победы привез домой чемодан не разных там сладостей и «тряпок», а чемодан ключей, метчиков и прочего инструмента. Ну а если он еще и водочки тяпнет, то баек его не переслушать. Частенько к нему заходил деревенский люд  подлатать домашнюю утварь, ну а за работу бутылочку принесут – посидят, выпьют. Дед откуда-то гармошку из каморки вытащит, такую же прокопченную, как он сам – иногда и до плясок-песен дело доходит. Гармонист он был неплохой, часто на свадьбах и праздниках играл, вообщем, где дед, там и гармошка. Был он и по столярному делу мастер, дом наш в Подгорой обшивал вагонкой, делал обналичку на окна – до сих пор все стоит.

    Вот такой был мой дед Василий – уважаемый всеми в деревне, мастеровой, веселый и юморной…

     В 1976 году Василия Ивановича не стало. Сказались раны, полученные на войне, да и работа в кузнице тоже. Хоронили его перед Днем Победы всей деревней с оркестром.  Мне было тогда четырнадцать лет, я шел за машиной, на которой везли гроб, и не сдерживал слез – мне было жаль деда…

                                                     Глава 9.

      Книги в детстве для меня многое значили. Научившись хорошо читать, я был постоянным посетителем библиотеки – мне нравились русские сказки, сказки Андерсена и братьев Гримм, путешествия Синдбада и Гулливера, пираты с Острова сокровищ, приключения Робинзона. В раннем детстве читали мы  «Мурзилку» и «Веселые картинки», потом «Пионерскую правду», да и газету «Сельская жизнь» я читал от первой до последней страницы, когда еще даже и смысла-то написанного не понимал порой. Став постарше, я запоем читал «Пятнадцатилетнего капитана» Жюля Верна и его же романы о путешествиях капитана Немо, а также романы Вальтера Скотта о доблестном рыцаре Айвенго, английские баллады о Робин Гуде. Много читал книг о гражданской и Великой Отечественной войнах. Уже классе в седьмом-восьмом мною было прочитано почти все собрание сочинений Александра Дюма  и не один раз перечитаны «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона». Наверно, любовь к чтению передалась мне от мамы – читала она много, очень любила книги о деревенской жизни. Я брал ее книги и читал вечерами и ночами. Вроде уже засыпаешь, но думаешь – давай еще страничку-две, а что там дальше, да так и уснешь с книгой.  Зимой, когда на улице мороз за 45º или метет метель, и не хочется даже нос на улицу высовывать, лежишь на горячей печке с любимой книгой, и ничего тебя уже не интересует в этом мире.

     Кино для деревенских детей было одним из любимых развлечений. Всего за пять копеек можно было сходить на детский сеанс или за десять, если перед художественным фильмом показывали еще документальный. Мы выросли вместе с Волком и Зайцем из «Ну, погоди!», Маугли, Карлсоном и прочими мультяшными героями того времени. «Приключения Электроника», «Москва-Кассиопея», «Отроки во Вселенной», «Человек-амфибия», «Кортик», «Бронзовая птица», «Дети капитана Гранта», «Школьный вальс», «Вам и не снилось», «Розыгрыш» и многие другие – любимые фильмы нашей школьной поры (про «Приключения Неуловимых» и о фильмах про индейцев я упоминал выше).   

    Телевизор в детстве мы почти не смотрели, за исключением конечно хоккея, Олимпийских игр и мультиков, конечно. Да и нечего там было смотреть, выбор был невелик – всего две программы. В раннем детстве, конечно, «Спокойной ночи, малыши» смотрелась с удовольствием. Популярна была программа «Будильник», можно было посмотреть «В мире животных» и «Клуб кинопутешествий» – вот, пожалуй, и все. В основном по «телеку» шли разные съезды и пленумы КПСС или опера-балет, что нам было очень неинтересно. Да и телевизоров было в деревне не так и много, так что пацаны на эту тему и не заморачивали голову. У нас в доме был телевизор «Аврора», естественно черно-белый, ни о каких цветных тогда и не помышляли. Продавалась какая-то пленка прозрачная цветная, крепилась к экрану телевизора – вот и весь цвет, всегда один и тот же. У нас почему-то телевизор не очень хорошо показывал, наверно потому что дом был под горой – уж отец и так антенну повернет на крыше, и этак, все одно – снег один на экране. А вот у деда с бабушкой дом был на горе, там сигнал видимо лучше был, так мы иногда к ним бегали посмотреть что-то интересное по их «Березке».

     Радио слушали постоянно, оно было в каждом деревенском доме. «Радионяня», «С добрым утром», «В рабочий полдень», всевозможные радиоспектакли и сказки для детей. В пять утра начинало вещать радио с Гимна СССР, потом шли последние известия, далее начинался концерт по заявкам тружеников села – все это иногда сквозь сон и приходилось слушать, так как радио у нас в доме никогда почти не выключалось. Пока собирались в школу, слушали  «Пионерскую зорьку».

     Как-то отец прикупил простенький проигрыватель грампластинок, сам этот аппарат звук не воспроизводил, а нужно было его подключать через внешний источник звука или усилитель. У нас дома таким источником служил телевизор. Было прикольно смотреть, когда на экране уважаемый Леонид Ильич читал какое-то свое выступление, а из динамика звучала песня Лещенко или Магомаева. Пластинок в доме было полно, мама любила слушать Людмилу Зыкину, Валентину Толкунову, Эдиту Пьеху, Марию Пахоменко, Анну Герман и других. Позже уже родители купили радиолу, по которой я, учась в старших классах, ночами слушал «Голос Америки». Политика меня, конечно, не интересовала, хотя очень много там говорили про Сахарова и Солженицына, да и вообще можно было многое узнать, как мы тут неправильно живем, но я слушал в основном музыкальные программы. Впервые я услышал по этому радио Дип Перпл, Лед Зеппелин, Биттлз, Пинк Флойд и другие английские и американские группы, которые у нас в СССР, тем более в деревне, услышать было в то время невозможно. Качество приема радио было плохое, но я упорно крутил ручку настройки, добиваясь более-менее хорошего звучания. Так вот я и начал постигать мир зарубежной, несоциалистической, как говорили тогда, враждебной нам музыки…

                                                               Глава 10.

     Соседи по деревне – люди, с которыми встречался каждый день, всегда здоровался при встрече, они интересовались твоими делами, а ты их делами иногда…

– Здорово, Сашка! – это дядя Коля Боровский на крылечко вышел покурить – Как жизнь молодая?

– Здорово, дядя Коля! Да все путем….

– Каникулы, говорят, скоро? Летом на сенокос в бригаду жду, без вас пацанов, как без рук…

–  Да я что…я всегда готов…

Или:

– Здравствуй, сосед! Что не весел, голову повесил? – дядя Вася Бураков прикатил на обед и, вылезая из трактора, интересуется моим состоянием души…

– Привет, дядя Вася! И ничего я не грустный, с чего ты взял?

– Ну, ну…Двоек-то много нахватал?

– Да нет почти, трояков вот тех хватает…

– Ну…, трояк тож оценка…

– Дядь Вась, на тракторе прокати…

– В другой раз, Сашка, давай в другой раз обязательно, а то ехать далеко, по сено на Пакшеньгу, да и дорога плохая – до потемок не вернуться, а ежели поломаюсь…

    Наш дом стоит в самом центре деревни Подгорье на перекрестке всех дорог, и  все остальные дома расположены как бы вокруг  – каждый дом нашему дому соседний получается…

   Добрые, дорогие сердцу люди, с которыми каждый день бок обок – и в горе, и в радости, и в будни, и в праздники. Какими они мне запомнились из моего далекого детства…?

   – Боровские Николай Константинович и тетя Катя. Дядя Коля участник Великой Отечественной войны, бригадир кулаковской бригады. С раннего утра уже на ногах, хлопочет, собирает народ на сенокос, инструмент проверить, на конюшню  заглянуть – все ли там в порядке, пацанам наставления дать, чтоб не гнали лошадей, чтоб напоили, накормили и т.д. На сенокосе у него забот тоже непочатый край – нужно и скошенные площади учесть, обмерить – кто, сколько скосил, сено в копнах принять в конце дня. Вот и ходит дядя Коля под вечер от копны к копне. Вырежет вичку ивовую, обстрогает ее с одного конца, подойдет к пройме, обмерит ее своим наметанным глазом, плюнет на химический карандаш и запишет на этой вице номер и количество центнеров сена, а потом впихнет ее в копну поглубже, чтоб не вылетела. Потом достанет свою тетрадь и запишет туда все данные. А учет всего трудового народа, который работает в бригаде на сенокосе тоже нужно вести каждый день: записывать в тетрадочку, а потом в конце месяца всем начислить по труду. Дядя Коля еще и сено в копны всегда сам метал, если случался аврал или дождик неожиданно подбирался.

    Привезли мы как-то сено с Антрошево домой. Поздний вечер, смеркается уже, дождь  собирается. Наладили место под копну рядом с домом на задворках, а дядя Коля уже тут как тут, подошел с вилами на подмогу. Мама ушла со скотиной управляться, меня заставили сено на пройме  топтать, отец с соседом сено подают, я весь в мыле кручусь наверху.  Но ничего быстро управились. Не замочили. Только сметали, дождь пошел. Я на самом верху стою в сенной трухе под холодным сентябрьским дождем. Кинул отец веревку, я ее пропустил вокруг стожара и съехал с копны. Да как съехал – ладони обжег об веревку, больно было, но виду я не показал, стерпел. Убежал, сунул руки в ведро с холодной водой – полегчало чуть…

   Тетя Катя работала почтальоном. В любую погоду, по снегу ли, по грязи ли, с тяжеленной сумкой через плечо, от дома к дому шагает тетя Катя-почта, несет людям газеты-журналы-письма-телеграммы. Да, мы ребятня так ее и называли – тетя Катя-почта. И хоть верь, хоть нет читатель, но до сих пор не знаю, как ее величают по отчеству…

– Бураковы Василий Миссаилович и Лидия Ивановна.  Большой дом у Бураковых напротив нашего через дорогу. Крепкий. Добротный. Нижние венцы дома из лиственницы, долго стоять ему, дай Бог. У дома большой палисадник, а в нем множество различных кустов ягодных и цветов. А там уж Лидия Ивановна зорко стережет свое богатство. Наша площадка рядом с их домом. Мы играем, и мяч все время залетает в царство цветов Лидии Ивановны. Перепрыгнув через оградку, пробираешься среди растений, выискивая мяч, а сам боишься ступить не туда – не дай бог какой цветок затоптать. Лидия Ивановна, конечно, поворчит, но сама-то понимает, что через пять минут мячик опять залетит в ее клумбы и все повторится сначала…

     У Лидии Ивановны дома много книг, журналов. Она любила читать, многое сделала для музея истории Пакшеньги – вела дневники, записывала воспоминания старожилов деревень. Работала воспитателем в детском саду, и нам всегда она казалась строгой и принципиальной, мы ее уважали и даже немного побаивались…

   Дядя Вася работал трактористом, потом слесарем в гараже колхоза. На тракторе он меня все-таки прокатил, да и не один раз…

   Запомнилась мне на всю жизнь дяди Васина подстригательная ручная машинка. Ох, и пытка это была – подстригаться у дяди Васи. Кстати у деда моего тоже не лучше экзекуция эта происходила – такая же машинка, так же не стригла волосы, а выдирала. Взрослые мужики не всегда выдерживали эту подстрижку – вставляли крепкое словцо. Нам-то пацанам приходилось молча это все терпеть, а куда ж денешься. Дядя Вася только усмехается: «Терпи, казак…», и продолжает пытку…

        Раз уж речь зашла о подстрижке. Прически тогда для малолетних клиентов дяди Васи были простыми –  наголо, но зачем-то оставляли впереди челку, и выглядело как-то смешно потом данное произведение парикмахерского искусства на головах ребят.  Тогда это казалось нормальным, наверное, не только у нас в деревне так стригли пацанов.  Позднее уже стали стричься под «полубокс» или «канадку»…

– Лодыгины Александр Николаевич и Екатерина Яковлевна всю жизнь проработали в колхозе на животноводческой ферме – тетя Катя дояркой, а дядя Саша и дояром, и скотником, и слесарем. Позже они вместе работали на родильном отделении фермы. Работа ответственная, утром рано нужно уходить, вечером поздно иногда возвращаться – отелы принимать, коров раздаивать, за новорожденными уход еще какой нужен – телята, как дети маленькие…

      Рядом с кулаковским коровником стояло небольшое здание – «бычник», как его все называли. Дядя Саша управлялся там с быками-производителями. Ох, и огромные были эти звери, страшно подходить к ним было. Мы с пацанами частенько заглядывали через маленькие оконца с решетками внутрь этого «бычника». Заглянешь, а там морда огромная, с красными свирепыми глазами, с кольцом в ноздре, зафыркает, увидев постороннего – не по себе становится. Дядя Саша их выводил специальным шестом, за кольцо зацепит крюком, и бычок послушным становится… 

    С Ванькой и Серегой – их детьми все детство провели вместе – бегали по ягоды, грибы, иногда дрались, но быстро мирились, с ними же бежали в поскотину выкурить первую в жизни сигарету, играли в «жопу» на площадке, да много еще чего мы вытворяли вместе в нашем детстве…

  – Лодыгины Николай Васильевич и тетя Лиля. Тетя Лиля – маленькая, милая, доброй души женщина. Вспоминаю и сейчас ее, как тогда,  в повязанном платочке, семенящую с сумкой из магазина. Дядя Коля прошел войну, работал в колхозе на фермах, летом пас коров.

     Утро, туман, да еще и дождь накрапывает. Сижу у окошка, скучаю. Вот дядя Коля в длинном плаще с капюшоном с палкой-посохом отправился на ферму. Погода, непогода, а коров пасти нужно. По дороге собирает еще и деревенских коров –  мама Убранку выгнала, Боровские отвод открыли, Лодыгины гонят свою через площадку, с Кулаково коровы подтягиваются…

    Как-то вечерком зашел Николай Васильевич к отцу: «Слушай-ко, Алик, тут вот у меня лампа настольная забарахлила, проводок от «жопки» оторвался, почини уж мне ее…». Мы в комнате с братом и сестрой от смеха зашлись – что там за «жопка» такая у дяди Колиной лампы?  А дядя Коля  бутылочку-чекушку на стол, и вечер у них с отцом пошел в более приятном времяпровождении… 

– Лодыгины Николай Афанасьевич и Тамара Николаевна. Тоже всю жизнь в животноводстве. Дядя Коля и на разных работах, и пастухом, и на сенокосе сено метал. Тамара Николаевна была в колхозе знатной дояркой,  награждена многими грамотами, медалями… С их ребятами мы дружили с самого раннего детства, часто бывали у них дома, с Сашкой я учился с первого по восьмой класс – вместе в школу, вместе из школы, вместе на речку, вместе в кино…

    Вспоминается один не очень хороший случай, связанный с Николаем Афанасьевичем. Сенокос на речке Пакшеньге – на Озедях. По эту сторону реки сгребли мыс, нужно переезжать на другой берег вброд. Все лошади с санями или с конными граблями перебрались, а вот один молодой конек, запряженный в сани, никак не может выбраться на противоположный крутой берег. Паренек, управляющий этим конем, не может с ним справиться. Конь уже стал вязнуть в илистом дне реки. И тут дядя Коля берет большой крепкий шест – стожар и давай охаживать коня по бокам. Матерится, орет на бедное животное, бьет его, что есть мочи. Конь упал и не может подняться, а Николай уже рассвирипел не на шутку – все сильнее его удары. Слава Богу, подоспели мужики, отобрали у Николая шест, распрягли коня, поднялся он, выскочил в берег, и долго еще стоял с испуганными глазами, трясясь от страха…

– Горбуновы Леонид Степанович и Галина Васильевна. Дядя Леня трудился в колхозе в стройбригаде, работал в лесу, на пилораме. Отличный собеседник, всегда с шутками-прибаутками, на любой случай из жизни своя история у него имеется. На гармошке и баяне играет, грабли, косы, топорища, санки делает – руки золотые у дяди Лени… Супруга его Галина Васильевна всю жизнь  отработала продавцом в магазине.

– Лодыгины Федор Савватиевич и Глафира Михайловна. Федор Савватиевич – председатель колхоза, уважаемый в деревне человек. Воевал. Мне не часто приходилось с ним общаться по жизни, но судя по рассказам взрослых, человек он был строгий, но справедливый. Мог и крепкое словцо для строгости ввернуть, и похвалить не забывал, если человек того заслуживал. Помню, как мы школьники под  руководством Федора Савватиевича ездили на бортовой машине по дороге на Шокшу за саженцами липы. Выкопав деревца около дороги в лесу, мы аккуратно уложили их в кузове машины, а привезя в деревню, посадили  за Домом культуры.

   Бегу как-то по мосткам через Кулаково из магазина. Навстречу Федор Савватиевич не спеша шагает. Поздоровались, разминулись… «А, ну-ко, стой!» - слышу сзади. Остановился я, повернулся. Федор Савватиевич подходит, пристально так на меня смотрит: «Это что у тебя?» – и показывает мне на шею. А у меня там крестик был маленький, красный, на цепочке, для красоты. И давай он меня  отчитывать за это украшение: «Как ты можешь это носить? Ты же комсомолец…» и т.д. и т.п. Как-то стыдно стало мне перед ним, снял я эту цепочку, сунул в карман, буркнул что-то в ответ и, повернувшись, побежал, не оглядываясь до дому. Вот такой строгий был дядька – Федор Савватиевич…

    – Богатко дядя Миша с тетей Лизой. Переехали из деревни Антрошево, перевезли большой дом. Семья у них была большая. Работали в колхозе – тетя Лиза на телятнике, а дядя Миша и в строительной бригаде работал, и в лесу зимой. А летом за ним была закреплена конная косилка – ездит дядя Миша все лето по лугам и полям, стрекочет своим агрегатом – далеко слыхать…

– Анфиса Филипповна. Шустрая была эта бабка Анфиса, и ворчала все время на кого-то постоянно. Выше я уже упоминал, как она на сенокосе командовала. Она знала все деревенские новости, все про всех могла рассказать – кто и что, где и когда… Винишко у нее дома водилось всегда – если мужикам поздним вечером нужно было найти бутылочку, то вернее адреса, чем у Анфисы Филипповны не найти…

– Прилучные Александр Михайлович и Лидия Афанасьевна. Всю жизнь проработали в Пакшеньгской школе. Интеллигентные, добрые люди. Даже не припомню, чтоб Александр Михайлович когда-то кричал на кого-то или просто голос повышал – всегда тактичен, вежлив, аккуратен…

  – Иван Кириллович с бабой Анной.  Жили они на краю нашей деревни у ручья.  Иван Кириллович – седой, белый, как лунь старичок. Был он совершенно глухим, ходил с палочкой в длинной белой рубахе. Если уж «Кирилл» – так называла его ребятня, шел куда-то по дороге, то никакая машина его объехать не могла, хоть засигналься. Машина подпирает сзади, шофер жмет на сигнал, нервничает, а дед Иван шагает не спеша посередине дороги, не обращая ни на кого внимания…

– Ширшов Иван Федорович с бабушкой Натальей Васильевной. Дом их стоял в самом конце деревни за конюшней по дороге в поскотину. Были они уже в то время старенькие, и я не очень их запомнил. Помню, что сын их Влас Иванович работал на большой машине в Вельске и частенько приезжал на ней к родителям в деревню…

  – Бабка Афанасья. За ее домом была гора, которую мы прозвали «афанаскиной», вот, пожалуй, только этим и запомнилась мне эта бабуля…

  –Дед Николай с бабой Настей. Дед Николай работал конюхом, дом их стоял рядом с конюшней, так что он, по сути, всегда был на работе. Про конюшню я уже писал в предыдущих главах, так что добавить особо больше и нечего…

    Вот такие были  наши соседи по маленькой деревне Подгорье – простые деревенские люди, с открытой душой, готовые всегда придти друг другу на помощь, поделиться, выслушать, посоветовать, просто сказать при встрече доброе слово…

                                            Глава 11.

      Видимо, так уж устроен человеческий мозг, что запоминает он надолго, даже на всю жизнь какие-то стрессовые ситуации, потрясения, яркие впечатления, а уж ушибы, травмы, синяки и ссадины, полученные в детстве, не забываются никогда.

        Было мне три года, когда я, взобравшись на табуретку и взяв в руки ножницы, вставил эти ножницы в розетку. Отбросило меня метра на три-четыре от стены, как ветром сдуло с табуретки. Помню крики отца и матери, ладонь левой руки была обожжена, все суетились кругом меня, бинтовали руку, бабуля охала и ахала, бегала с какой-то мазью. Но все быстро зажило, как на собаке, а вот шрамы на руке остались на всю жизнь. Еще один шрам на левой опять же руке я заработал лет в пять-шесть, нарвавшись на торчавший в стене гвоздь. Тогда ведь не было вешалок для одежды, а просто в стену вколачивался гвоздь – вот и готова вешалка. Для нас, детей, чтоб нам самим доставать одежду, эти гвозди были вколочены пониже. Как-то раз, видимо я торопился и, разбежавшись, попытался по быстрому смахнуть одежду с вешалки-гвоздя, но не рассчитал и вмазал по гвоздю рукой чуть пониже ладони, как раз тем местом, где обычно доктора пульс проверяют. Разодрал руку, кровь хлещет, из взрослых дома одна бабушка. Она мне платком перевязала руку, чтоб кровь остановить, я ору – больно же, но ничего - справились, в больницу потом сходили на утро, все там перевязали по-нормальному, дня три с повязкой походил – зажило. Еще один шрам отметился на руке.

        Но на этом все не закончилось. Левая рука опять пострадала, когда я учился в первом классе. Чайников электрических тогда, по-моему, еще не было, и воду на чай грели в угольных самоварах. Вода в таком самоваре долго не остывает. В один вечер вся наша семья собралась за большим столом на ужин, самовар стоит на столе - шумит, как паровоз. Мама налила  чаю в стакан, поставила на блюдце и подвинула ко мне. И тут я обнаружил, что нет на столе чайных ложек. Вскочив с места, я по длинной лавке сбегал к шкафу за ложками и,  прибежав на место, плюхнулся на лавку, зацепив локтем блюдце со стаканом. Стакан опрокинулся, и кипяток вылился на мою многострадальную руку. Боль была адская, кожа  сползла с руки, я кричу, все суетятся кругом меня. Бабушка сбегала  в деревню, принесла какого-то снадобья от ожогов, давай мне мазать руку, я ору еще сильнее, вообщем всем досталось в эту бессонную ночь. Целый месяц, а может и больше,  ходил  я на перевязки в больницу, и местный доктор Анна Савватиевна лечила мою руку – разбинтует руку, посыплет желтым порошком каким-то, забинтует опять, через два-три дня  снова процедура повторяется. Я мужественно терпел, а куда ж деваться.

       Почти у всех пацанов в деревне, да и у девчонок тоже, были велосипеды. Мы не мыслили жизни летом без «великов». Сначала трехколесные, потом «Школьники», «Орленки», а затем и взрослые «Уралы» - по мере взросления и велосипеды требовались больше. Если мне покупали родители «Урал», то брат с сестрой доезживали мой « Орленок», если, конечно он был еще пригоден для эксплуатации. Кто еще  мал был, а велосипеда маленького не было, то брали у старших братьев или сестер и умудрялись на больших кататься.   С седла не достает до педалей, так ездил «под рамой» - так это у нас называлось. 

       Бывало, приедет целая орава ребят на речку, велосипеды стоят и лежат все в одной куче – поди, разберись, где чей. Иногда менялись с кем-нибудь велосипедами – интересно прокатиться было на чужом, прикинуть для себя – лучше или хуже твоего. Для «великов» придумывали различные украшения и прибамбасы. Круто было намотать на спицы разноцветную проволоку или обмотать ей же багажник. Кто-то делал багажник мягким, положив на него что-то типа подушки, да и на раму между рулем и сиденьем приматывали что-то мягкое, чтоб возить пассажиров.  Или приматывали кусочек толстой проволоки к передней вилке, так чтобы выступающий конец задевал за спицы – при езде создавалось стрекотание – вся деревня вечером «стрекотала». А уж если у кого на велосипеде стояла настоящая фара, подключенная к «динамке», которая в свою очередь крепилась на переднюю вилку и приводилась в действие от вращающегося колеса, то это было верхом совершенства и объектом зависти многих пацанов. У многих  были и велосипедные спидометры, которые также крепились на переднюю вилку и приводились в действие от колеса.

       Так вот, разговор я веду к тому, что иногда мы так с велосипедов падали, что обдирались с ног до головы и долго потом раны залечивали. Я один раз с горки спускался к речке и вроде бы не быстро ехал, но отвлекся на кого-то, колесо угодило в выбоину на дороге, и я упал. Ободрал о землю руки, ноги и бок капитально. Тут уж не до купания, скорее бы до дому добраться. Приехал домой, мама меня обработала   йодом, предварительно поругав. Нарвав у тропинки подорожника, заполз я в тенек на крышу сарая и лежал  там до вечера, прикладывая к ранам холодные листья. Дня два к велосипеду  не подходил, а потом все зажило, все забылось, и я, как ни в чем не бывало, опять гонял по деревне и на речку. Друг Мишка, который приезжал к бабушке Анфисе на лето, повторил мой «подвиг», упав с разгона под Первой Лодыгинской горой. Он наскочил на выступающий из земли камень, то ли не заметил его, то ли отвлекся – полет был классный. Слава Богу, Мишка ничего не сломал у себя, кроме велосипеда, но ободрался он сильно, лежал дома несколько дней.

       А еще вспоминается случай. Мама послала меня в магазин за хлебом. Я, чтоб времени зря не терять, решил ехать на «велике» через Кулаково по мосткам – так ближе. Переехав благополучно ручей по мостику и, перебравшись через огород, я поддал «газу» и помчался по мосткам. В одном месте переднее колесо угодило в щель между досками. Полет мой через руль надо было видеть! Да может, кто и видел, я не знаю. Приземлился я в густые заросли крапивы. Так как день был жаркий, то я естественно рубашку не надел. Тело покрылось волдырями моментально, ноги тоже были обожжены. Какой уж тут магазин. Едва сдерживая слезы, я поехал обратно домой. Мама заохала, увидев в каком виде ее сын влетел домой. Потом она мазала меня сметаной, свежим огурцом и еще чем-то. Потом мы сидели с ней за столом в комнате и хохотали до слез – я вспоминал в мельчайших подробностях мой полет в крапиву…        

          Глава 12.

       Я уже выше писал, что игр в детстве было множество. Поподробнее хочу остановиться на некоторых...

      Игра в прятки. Играли мы обычно в эту игру около старой школы, а впоследствии у "дома приезжих" - так называли мы это здание. Начиналось все с того, что пять-шесть, а иногда и больше человек

становились в кружок, один человек становился в центр круга и начинал считалку. С каждым словом считалки он показывал рукой на нового человека по кругу и на кого выпало последнее слово считалки, тот и был водящим - "водил", как мы называли. "...буду резать, буду бить, все равно тебе водить!" – запомнились последние слова одной из считалок. Тот, кто водил, становился лицом вплотную к стене дома, закрывал лицо руками и опять же произносил считалку, последние слова которой были:"...я иду искать". За время, пока произносилась эта считалка, остальным нужно было спрятаться куда угодно - под склад, на чердак, в канавы, на черемуху, под крыльцо, за сараи... Потом начинался поиск. Водящему нужно было найти всех. Кого находил первым, тот водил в следующий раз. Иногда поиски затягивались надолго. Пока водящий искал последнего, остальные участники сидели на траве и играли "в ножички". Если водящий не смог кого-то найти и сдавался, приходилось ему водить повторно.

      "Палочка-выручалочка". Это те же прятки, но для водящего осложнялось тем, что он мог целый вечер искать без конца. Бралась чурка, через нее доска, на один конец доски ложились небольшие палочки - сколько прятающихся, столько и палочек. Все прятались, водящий так же искал, но в любой момент тот, кого он еще не нашел, мог выскочить из-за угла дома, подбежать к той чурке с доской, прыгнуть на доску - палочки разлетались, и пока водящий собирал, опять все прятались. Важным условием было только то, что водящий не должен был видеть того, кто выбегал и ударял по доске, хотя бы до момента удара по доске. Иначе водил уже тот. Когда одному и тому же пацану надоедало по два часа ходить и искать, он просто садился рядом с доской и ждал, когда ненайденному надоест сидеть где-нибудь под забором. Тот выходил, опять считалка, и по-новой игра начиналась с другим водящим или просто переключались на другую игру, например "в ножички".

      "В ножички" играли обычно вдвоем или втроем, реже вчетвером. Брался небольшой перочинный нож-складник. Ребята садились в кружок,  и начиналась игра. Нужно было раз по пять  воткнуть нож из различных положений по очереди - сначала просто вогнать в землю, потом с переворотом ножа, потом с переворотом с локтя, с колена, с плеча, с каждого пальца руки, с головы, потом через себя и т.д., вообщем позиций было много. Если у кого-то нож не воткнулся в землю из какой-то позиции, право бросков переходило к следующему и так по кругу, пока кто-нибудь первым не закончит. Начинали обычно втыкать нож в землю стоя в полный рост с головы, потом позиции становились все ниже. Побеждал обычно тот, кто втыкал нож с самой низкой к земле позиции.       

       "В попа". Мы называли еще эту игру «банка. Подзабыл я уже конечно правила этой игры. Выбирался водящий, который устанавливал "попа". Чтобы выбрать водящего, участники становились у черты в одну линию, ставили свои палки-биты на носок ноги и ногой подбрасывали палку, чтоб она летела вперед. У кого палка приземлялась ближе, тот и водил – поповал. В  задачу водящего входило устанавливать банку на дорогу, если она отлетала в канаву или в траву.  Игра начиналась обычно на одном конце деревни, а заканчивалась на другом. Бралась обыкновенная консервная банка – это и был "поп", ставилась посреди дороги первый раз на чурку (потом уже "поп" устанавливался прямо на дорогу). Участники игры с палками-битами в руках опять же считалкой выясняли, кому бить первым. Первому нужно было метров с десяти выбить банку с чурки. Если попадал, бил повторно, если нет, бил другой. Вот и гнали мы эту бедную банку по дороге с самой горы  через всю деревню Кулаково-Подгорье до конюшни, километр с лишним. Кто последний загонял банку за черту, которой у нас служил забор у конюшни, тот и выиграл. Примерно вот такая суть этой игры. Разновидностей этой игры много, есть и посложнее варианты, но мы играли по-простому – было весело и азартно. Игра эта по сути не имела своего конца - банку можно было гнать хоть за пять километров, но мы ограничивали расстояние конюшней. Пригнав банку-"попа" сюда, гнали ее обратно, если не надоедало. 

      А еще была игра "американка", мы ее называли просто  "ж...па". Кто ее назвал "американкой" и почему, мы так и не узнали, да это было и не важно. Собирались для игры вечером на нашей подгорской площадке. Выбирался водящий, ему вручался в руки мяч, которым обычно играли в футбол. Все остальные участники игры садились на землю подальше от водящего. Водящему нужно было попасть  любому, кто сидел на земле, мячом по телу выше колена, а тому, который защищался, можно было отбить мяч ногой только ниже колена или головой. Если мяч кому-то попадал в бедро, в грудь, в руку или по мягкому месту, тот и становился водящим. Отбивать мяч можно было куда угодно, хоть того дальше, а водящий не мог идти с мячом дальше одного шага, нужно было мяч прокидывать вперед, если было далеко, постепенно приближаясь к игрокам. Игрок не мог в свою очередь просто встать на ноги, нужно было отползать на пятой точке или бежать, не отрывая хотя бы одной руки от земли. Со стороны это выглядело смешно - так говорила мама, иногда наблюдая за нами, сидя у окна. "И что вы целый вечер на   ж..пе ползаете, штаны протираете, что и за игра у вас?" - смеялась она. А и действительно - всю площадку исползаем, что и трава потом не растет.

       Лапта. Старинная русская игра. Маленький мяч, бита в руках подающего – вот и все принадлежности для игры. Ему нужно было подбросить мяч и  ударить по нему, послав на противоположную  сторону площадки, где стояли другие игроки. Ударив, он, не бросая биты, должен был бежать к игрокам, а потом вернуться обратно. Те в это время должны были поймать мяч и попасть мячом в бегущего. Если не поймали мяч или не попали в него, он по-новой выбивал мяч, и все повторялось. Если ударяющий несколько раз промахивался по мячу, его меняли. Вот как-то так. Побегать приходилось иногда изрядно.

       Салки. Мы эту игру называли ляпки. Играть в нее можно, пока не надоест. Чертится посредине площадки небольшой круг, считалкой выбирается водящий.Он начинает догонять остальных, до кого дотронется рукой, тот дальше водит. Если догоняемый забежит в круг, водящему его трогать нельзя, но и в круге долго нельзя находиться - с одной стороны забежал, с другой выбежал. Иногда водящему вместо руки нужно было дотронуться ногой по ноге убегающего ниже колена. Или еще была разновидность игры - если убегающий запрыгивал на какое-то препятствие - скамью, чурку, камень и т.п., водящему его нельзя было трогать. Вообщем, придумывали все время разные игры.

     Футбол или хоккей в одни ворота. Так как площадка у нас в деревне была небольшая, пространство для игры было ограничено, то играли в одни ворота. Две команды человека по четыре, один вратарь, две палки, воткнутые в землю - ворота, простые правила игры, а, по сути, игра без правил - главное забить.

                                             Глава 13.

    Наверно каждый пацан в детстве хоть один раз да пробовал курить. Вот и мы от этого никуда не делись – запретное всегда привлекает. Отец не курил никогда, так что папирос и сигарет в доме не было, но у соседских-то ребят этого было в избытке – их отцы курили. Стащив у отца сигареты,  Ванька с Серегой   прибегали к нам, и мы втроем или вчетвером, взяв с собой еще брата Славку, шли за деревню в поскотину – там, в вересняке (зарослях вереска), лежа на мягком мху,  мы первый раз и попробовали вкус табака. Не особо конечно и понравился этот вкус – горечь одна. Потом, зажевав эту горечь листьями или хвоей, возвращаемся домой. Папиросы «Беломор» или «Север» казались очень крепки для нас, ну мы и курили «Лайку» или РТФ – были в то время такие сигареты в маленьких пачках. Но, вообще-то баловство это было одно, потом все это занятие нам разонравились, забылось, курили мы тайком от случая к случаю, и то больше для бравады перед младшими по возрасту ребятами.

    Один раз меня даже стошнило от одной всего лишь сигареты. Сидели мы с моим двоюродным братом Сашкой в кино на вечернем сеансе еще в старом клубе. Видимо фильм нам надоел, и Сашка предложил мне выйти на улицу. Выйдя из клуба, он закурил.  Он уже, можно сказать, был взрослый по моим меркам – шестнадцать лет все-таки, и не боялся курить в открытую. Предложил и мне закурить, были в то время длинные такие сигареты «ЯВА-100» – десять сантиметров длиной; между прочим, достать их было непросто. Чтоб не упасть в грязь лицом, я и выкурил всю сигарету. Больше я кино уже не смотрел, меня тошнило, и я ушел за клуб, лег в траву под сосной и долго так лежал, приходя в себя.  

     Помнятся сигареты того времени – «ТУ-134», «Опал», «Родопи», «Стюардесса» - болгарские,  «Космос» – та еще дрянь, «Шипка» – тоже вроде бы болгарские, кубинские крепкие «Лигерос», «Партагас», «Монте-Кристо», иногда удавалось достать и кубинские сигары. Раскурив сигару, мы долго смаковали ее всей компанией, передавая друг другу по очереди.

    На одних только сигаретах вредные привычки не заканчиваются. Тот, кто в молодости не пробовал алкоголь, считай, зря ее и прожил.  В первый раз  выпил я вина дома за столом с родителями, когда мама налила мне совсем чуть-чуть шампанского в Новый год. Тогда я учился в шестом классе.

     Потом попробовал я вино наверно классе в седьмом, когда мы ночью с  одноклассником Ванькой  заливали  каток у школы (я писал об этом выше). Вот тогда в кочегарке я и выпил полстакана красного вина с Ванькой и кочегаром Колькой «Ершом». Честно признаться – не понравилось, хотя ощущения были знакомые, так же, как после стакана крепкого деревенского пива. Потом летом в этот же год, катаясь вечером на велосипедах, мы с другом Ленькой выпили  по стакану «Лучистого», заехав к его тетке в гости.

     А водки выпили мы опять же с Ленькой летом после окончания восьмого класса. В один из вечеров приехал погостить к бабушке из Вельска мой двоюродный брат Серега. По такому случаю привез он с собой бутылку водки, видимо решив отпраздновать прибытие в деревню. Встретились мы с ним около Дома Культуры  и  втроем отправились к колодцу около детского сада. Достав из колодца воды полную «черпуху» (ведро для зачерпывания воды), мы с Ленькой смотрели, как Серега наливает почти полный стакан водки. Из закуски была только вода. Успокоив нас, что страшного ничего нет, что он сам пробовал несколько раз эту «гадость», что нужно затаить дыхание и по возможности быстро выпить залпом, что можно даже зажмуриться, Серега предложил стакан мне. Ничуть не задумываясь, я глотка в три, осушил стакан и, зачерпнув из «черпухи» этим же стаканом, запил все это дело. В голову ударило быстро. Помню, что Ленька пил и запивал тоже… и всё. Проснулся под утро дома на повети[10]  – что было, как пришел – не вспоминается и по сей день. Болела голова, тошнило, перед глазами плыли разноцветные круги – приятного мало…  Может, мама и поняла тогда все по моему состоянию, но ничего не сказала…

                                             Глава 14.

       Что еще запомнилось из детства…

      …Помню, какие вкусные были пироги у бабушки Сани. А горячие, только из русской печи  «житники» с молочком уплетались за обе щеки на славу. Все, что она пекла, жарила, парила, варила, было очень вкусно.  У бабули было что-то особенное в ее кухне, все было по-простому, без изысков и деликатесов – соленые рыжики или волнушки (волденцы их еще называют у нас в деревне), квашеная капуста или жареные маслята, брусника пареная с сахарком или блины с толокном, пирожки с черникой или с грибами, с черемухой или капустой… да много еще чем она потчевала своих внуков.

      Бабушка никогда не сидела без дела, всегда находила себе работу. Уже в пять часов утра брякает на кухне чугунами и ухватами, потом управляется со скотиной, а днем  в огороде окучивает, полет, поливает. Выдается свободная минутка, так она или половики ткет в клети[11], или вяжет носки, рукавицы, или шьет что-то на машинке швейной…

       Помню баньку у бабушки с дедом, которая стояла в конце огорода. Топилась она «по-черному». Во время топки бани вся сажа оседала на полу, стенах, потолке, скамьях. Конечно, всю эту копоть убирали, смывали водой. Но видимо в каких-то углах эта копоть оставалась и, когда я помылся в этой баньке в первый раз, то вышел  весь в саже, и мне пришлось перемываться снова. Несколько раз баня горела, т.к. внутри стены и потолок от жара высохли настолько, что от малейшей искры случался пожар.  Дед упорно баньку восстанавливал. Потом она сгорела совсем или дядя Леня разобрал ее от греха подальше и срубил новую «по белому»…

        Помню, как с мамой ходили по речке Пакшеньге за красной смородиной. Зайдем под Лодыгиной и бредем вдоль реки – собираем ягоду. Выйдем уже в Подречковье с полными корзинами смородины, да еще и грибов насобираем. Устанешь, конечно, за день, продираясь через кусты и траву, но оно того стоит – ягоды наедимся до отвала, и домой не с пустыми руками придем…

       Осенью с пацанами ползали по черемухам – собирали ягоду. Пирожки потом с черемухой были ох, как вкусны…

       Как-то в конце декабря пошли с мамой за елкой в поскотину. Накануне случилась оттепель, снег почти весь растаял на полях, по дорогам текли ручьи, как весенней порой. Надев резиновые сапоги, мы отправились в лес за деревню. По ручьям и по проталинам добрались до опушки, присмотрели елочку. В лесу снегу было много, и не так-то просто было добраться до лесной красавицы без лыж. Пробираясь по снегу к елке, я умудрился провалиться в яму с водой и промок до нитки. Вырубив ель, мы быстро отправились домой, благо идти было недалеко. Дома я быстро скинул промокшую одежду, забрался на теплую печку, перед этим мама намазала меня какой-то мазью и напоила горячим чаем с малиной. Не заметил, как и уснул, а, проснувшись, был бодр, здоров и полон сил. Вечером наряжали все принесенную елку.

       Елку обычно у нас дома ставили в ведро с песком, который увлажняли по мере высыхания,  чтоб дольше стояла. Игрушки на елку были самые разнообразные – стеклянные в виде шаров, сосулек, еловых шишек, желудей, фонариков, светофоров, зверей, Дедов Морозов и Снегурочек, картонные в виде птиц и зверей. Некоторые игрушки крепились за ветки прищепками, но в основном подвешивались на нить. Обязательно на елку вешали электрогирлянды, которые уже тогда появились в продаже, а также стеклянные бусы, украшали все это дождиком, развешивали конфеты, Завершалось все это стеклянной блестящей макушкой. Перед праздником  заранее вырезали с братом и сестрой из цветной бумаги колечки. Потом все это соединялось, склеивалось, и получались яркие бумажные бусы. Ведро, где стояла елка, мама обматывала белой простыней или занавеской, на пол под елку раскидывалась маленькими кусочками вата, имитируя снег и ставились игрушечные Дед Мороз и Снегурочка. Также по вечерам перед Новым годом любили мы вырезать всевозможные снежинки из бумаги, потом эти снежинки приклеивались на оконные стекла, ложились на елку и под нее. Елка светилась, сверкала, переливалась всеми цветами радуги. Получался красивый и веселый праздник – Новый год.

    Не забыть  и общешкольные новогодние вечера, подготовку к ним – украшали елку, спортивный зал, фойе. На уроках труда вырезали снежинки, мастерили игрушки. В фойе школы на стене появлялся ящик для новогодних поздравлений. Все желающие поздравляли друг друга – писали письмо на тетрадном листке, сворачивали его треугольником, подписывали, кому предназначено и кидали в ящик. Поздравляли и учителей через школьную почту. Потом почтальоны, выбранные из числа учеников, в течение вечера разносили и вручали письма по назначению. Водили хороводы около  елки, получали подарки. Подарки по тем временам были хорошие. Не все ребята в повседневной жизни могли позволить себе часто кушать дорогие шоколадные конфеты. А в подарках:  зефир, шоколад,  конфеты «Белочка» и «Кара-Кум», вафли, печенье, да много еще разных вкусностей.

       А еще девчонки на 23-е февраля – День Советской Армии и Военно-Морского флота дарили ребятам небольшие подарки, а ребята им в ответ на 8 Марта. Накануне этих праздников проводились классные вечера с чаепитием и танцами…

      Вспоминаю, как с соседскими ребятами ходили в Кулаковскую поскотину зимой собирать еловые шишки. После школы или в воскресенье на лыжах или ранней весной по насту, взяв топорик, шли мы в ельник за деревней. Выберешь елку, где шишек  побольше, заберешься на нее, отрубишь верхушку с шишками, спустишься на землю, оборвешь шишки в мешок и к следующему дереву. Надо сказать, что на елку не так и просто было залезть – ветки мягкие, колючие, все лицо оцарапаешь, пока залезешь, да еще и держаться нужно, пока рубишь – одной рукой за ствол держишься, другой тюкаешь не спеша. Так вот друг Ванька и тюкнул один раз себе по ноге, что потом долго ходил прихрамывая. Целиком елки мы старались не срубать, понимали, что не нужно губить все дерево, а лучше вершинку срубить, через некоторое время зарастет рана и вырастет не одна даже верхушка на этом дереве. С сосен тоже шишки собирали, но там вообще ничего рубить не нужно было – к молодой сосенке походишь, нагнешь ее, один держит, другой собирает. Потом заготовленные шишки сдавали леснику и за это получали какие-то деньги, сейчас уже не помню, сколько это все стоило, но на конфеты, пряники, печенье, лимонад нам хватало…

      Помню, как ходили всей школой в поход на речку под Крутую Гору. Время провели весело – купались, загорали, играли, варили суп на костре, грели чай. Возвратившись из похода, помогали этим же вечером переносить из библиотеки в старом клубе книги в новый Дом Культуры. Придя уже поздно вечером домой, я почувствовал под мышкой левой руки боль. Мама, посмотрев, только и сказала: «У тебя там кто-то заполз». Это был клещ, в те времена редкость конечно, но кто его знает, заразный может какой. Пришлось топать в больницу под присмотром мамы, где Анна Савватиевна попыталась пинцетом вытащить этого клеща, но видимо не получилось. Смазав все это дело спиртом или йодом и, выписав направление, отправила в город. Почти ночью уже на колхозной машине ГАЗ-69 с дядей Геной Лодыгиным отправились мы в Вельск. Приехали в отделение скорой помощи, врач осмотрел, вытащил насекомое окончательно, обработал ранку,  назначил уколов  штуки четыре через каждые два часа. Вот и сидели мы с мамой всю ночь в коридоре больницы, пока эта вся процедура моя не закончилась.  Шофер дядя Гена спал в машине, а я на диване в коридоре в перерывах между уколами. Под утро уже приехали мы домой, мне-то что – я спать, а мама на работу.  Вот такой у меня получился длинный поход в июне 1975 года…

       А еще мы ходили в поход в Судрому двумя классами. За деревню Раменье доехали на автобусе. За Раменьем с основной дороги повернули на лесную дорогу и пешком по этой дороге шли до Судромы. С небольшими привалами в Судрому пришли ближе к вечеру. Разместились на ночлег в спортзале школы на спортивных матах и матрасах. Перед этим нас еще покормили в столовой, и мы успели наиграться в футбол с судромскими ребятами. Ночью долго еще стояло шушуканье в разных концах спортзала – хоть и устали, но впечатлений было много, и сон ни к кому не шел. Ночью местные пацаны пытались через окно пролезть к нам в спортзал, видимо понравились им наши девчонки, но мы их отшили. Утром, позавтракав в столовой, мы отправились в обратный путь, правда, другой дорогой. За Судромой нас встретил  автобус и все довольные, усевшись в него, покатили домой.

     Этим же летом 1976  года лучшие ученики шестого и седьмого классов ездили на экскурсию в город Ульяновск. Старшими с нами ездили Прилучный Александр Михайлович и Творилов Николай Иванович. Поездом до Москвы, между поездами экскурсия по городу на автобусе, посетили Красную площадь, ВДНХ. Дальше до Ульяновска опять под стук колес. Там нас разместили в неплохой гостинице. Народу жило в гостинице много – школьники приехали из всех уголков страны и мы быстро все передружились, обменивались адресами, значками. Больше недели ходили мы на экскурсии в Ленинский мемориал, дом, где родился и в детстве жил Ленин, катались на теплоходе по Волге, ходили в кино, просто отдыхали и загорали на пляже.  Время пролетело быстро и незаметно, жалко было расставаться с Волгой и новыми друзьями…

                                            Глава 15.

     А вот еще из далекого детства.

     Была у нас корова по кличке Убранка, которую боялась вся деревенская детвора и которую все старались обойти стороной.   Уж очень большое казалось нам это животное, в калитку еле проходила, особенно когда возвращалась с пастбища; приходилось открывать для нее отвод[12], чтоб впустить во двор. Рога у коровы были длинные и острые, что страшно было даже подходить к ней.  Своих-то она не трогала, для порядка и строгости перед нами малолетками показывала свой суровый нрав, но не более того, а вот соседских ребят бывало и на черемуху загонит, чтоб не крутились перед ней, почем зря, чтоб не мешали ей чинно-важно следовать с пастбища. Хотя один раз сестру Ленку прижала к стене дома. Хорошо, что рога у коровы длинные, так и стояла сестричка, ни жива, ни мертва, припертая к стене, пока мама не спасла ее.    Молока вкусного жирного давала  корова много, хватало нам и творога своего и сметаны, и масло мама делала иногда.

    Поросят на мясо держали в деревне всегда – одного поросенка забивают, другой уже подрастает. Вспоминаю, как у нас забивали поросят Бураков дядя Вася с дядей Колей Боровским. С утречка пораньше подойдут два соседа, перекурят, посидят на крылечке – поговорят за жизнь, выпьют по рюмочке, и к делу. Забьют кабана и трелюют потом его по лестнице из хлева в избу. Затащив, перекурят, выпьют само-собой… Посреди кухни поставят большой стол, взгромоздят  тушу на стол, позвав еще на подмогу пару соседских мужиков, и  начинается процесс разделки. Не торопясь, степенно, как в операционной какой-то больницы, как заправские хирурги ведут они операцию по разделке – покурят, выпьют по соточке, и опять за работу. Так целый день и пройдет, глядишь к вечеру дядя Вася с дядей Колей уже очень навеселе, а еще за ужином под печеночку и кровь жареную выпьют основательно и с песнями да прибаутками по домам расходятся…

      Вспоминается, как ездил я после четвертого или пятого класса летом на недельку погостить к тетке в Вельск. Жили они  тогда семьей в маленьком домике на высоком и крутом берегу реки Вель. С двоюродными братьями Сашкой и Серегой мы целыми днями купались и загорали, ловили рыбу и катались по реке на лодке. В то время по Вели ходили катера, сплавляли лес. У берега было много скрепленных между собой плотов леса, и мы бегали по ним, ныряли с них в воду. А уж мороженого я наелся тогда до отвала, что даже заболело горло и пришлось в середине лета мне сидеть пару дней дома, пить чай с малиной. В деревне ребятня мороженого тогда и не видала, если только родители из города кому привозили…

     А еще мне нравился в детстве  сухой кисель в пачках – клубничный, вишневый, сливовый. Я мог запросто съесть одну такую пачку за один присест. Нравился лимонад «Буратино» и «Дюшес», ириски «Кис-кис» и «Золотой ключик». Нравилась пареная в русской печи репа или морковь – это было у деревенской ребятни вместо жвачки. А суп или каша, да картошка с мясом тушеная или с грибами, и все это из русской печи – объедение. А еще горячий ржаной хлеб, только с пекарни, пока бежишь из  магазина до дома, корочку хрустящую почти со всей булки обгложешь. А какая вкусная халва в детстве была – пальчики оближешь, да еще и бумагу, в которой эта халва была завернута.

     Щавель по весне – кислица называли мы его, трава-«дудка» сенокосная – вот основные зеленые витамины детской поры. Про зеленый горох в стручках я упоминал ранее. Мойва, изжаренная на большой сковороде, тоже была излюбленным лакомством. Эту замороженную рыбу в магазине покупали целыми плитами, так как  ей кормили и поросят постоянно….

     Нет ничего вкуснее зимой соленых рыжиков с горячей картошкой. Мама также сушила грибы и потом пекла с ними в русской печке пироги – вкуснятина... А пироги она умела печь – с грибами, с брусникой, с творогом, просто шаньги, политые сверху сметаной, пирожки с разной начинкой, колобки – с молочком шло за милую душу. А еще бывало, нальешь в тарелку молока, размешаешь в нем пару ложек толокна и черпаешь потом  – вкусно-о-о…

     Помнится, как в  начале 70-х  летом приезжали в Пакшеньгу студенты – ССО –

студенческий строительный отряд. Жили они в колхозном доме, где раньше была школа – мы называли этот дом «домом приезжих». Вели они работы по замене опор линий электропередач по деревням Пакшеньги. Рядом с домом приезжих чуть в низинке у ручья была построена летняя столовая  и небольшая летняя кухня. Если мы были не на речке, то постоянно пропадали у студентов, нам было интересно просто посмотреть на новых людей, пообщаться с ними, поиграть с ними в шашки, домино, волейбол.  За столовой была сделана площадка с волейбольной сеткой, а перед входом в столовую  турник,  рядом стояли  тяжеленные гири. Мы, глядя на студентов, тоже приобщились к спорту – пытались подтягиваться на турнике, крутить «солнышко», тягать гири, играли в футбол, когда площадка была свободна. Была у них девушка, которую они все называли Ромашка, пела она очень хорошо, когда Сашка-«мухолов» играл на гитаре. «Мухоловом» мы  его прозвали, потому что он по вечерам, сидя в столовой после ужина на проводившемся каждый день у них собрании, просто скучал и ловил мух.

       Почти все лето жили студенты в нашей деревне, нам было весело  с ними, а им с нами, было чем заняться, и когда они уехали, в Подгорой стало пусто,  опустела  сразу деревня, как будто закончился  веселый праздник…

     Вспоминаю только добрым словом Ивана Васильевича, который жил сразу за ручьем в деревне Артемковской. Ветеран Великой Отечественной войны, потерявший одну ногу на фронте,  был он немного чудным, и может, поэтому детвора тянулась к нему. Частенько он нас приглашал к себе домой на чай.  Чай всегда наливал в стаканы с подстаканниками, как в поездах подают, сахару предложит, конфет-подушечек. Сидим с ребятами, пьем чай из блюдцев вприкуску с сахариной, слушаем рассказы Ивана Васильевича о том, как он в разведке служил, в боях участвовал. Стояла у него на столе старая радиола, и он все время ее слушал, в основном радио. Бывало и в магазин кого-нибудь из пацанов пошлет за продуктами и за вином. Напишет записку продавцу, чтоб выдали вина, вот и бежишь по тропинке через поле с сумкой, несешь дяде Ване «красненького». Выпить он любил, а когда выпьет, наденет китель парадный с орденами-медалями и фуражку, возьмет костыли и отправится по деревне в гости к кому-нибудь. Часто к деду моему захаживал, благо не далеко жили друг от друга. Там уж они «оторвутся», вспоминая свои боевые похождения, примут еще на грудь, и Иван Васильевич спускается с горки к своему дому уже на пятой точке с песнями.

      Была у него машинка – «Запорожец» горбатый с ручным управлением. Частенько он предлагал ребятне прокатиться на ней, не успеет выгнать машину из гаража, мы уже тут как тут. Да что там выгнать, обычно из гаража машинку выгоняли мы толпой из пяти-шести человек. Так как от стартера она почти никогда не заводилась, только с «толкача». Выкатим «горбатого», дядя Ваня за руль, а мы толкаем по дороге на ферму, благо там чуть под горку. Заведем, разместимся все в небольшом салоне, если можно внутреннее пространство этой машины назвать салоном – человек пять, а то и шесть, и поехали. Шофер Иван Васильевич был, однако никудышный – постоянно, то в канаву заедет, то в столб врежется, то в луже застрянет. Как-то раз решил он нас прокатить по всей Пакшеньге с ветерком. Не получилось с ветерком – заехав за Степанковскую и разворачиваясь на дороге, «Запорожец» заглох в большой луже. Иван Васильевич попросил нас всех выйти из машины и подтолкнуть ее, чтоб выбраться из грязи. Подтолкнули всей толпой, машинка тронулась и… уехала без нас. Вот и топали мы из-за Мараконской пешком до своей деревни, проклиная и дядю Ваню и его машину. А когда подошли к дому Ивана Васильевича, увидели, что «Запорожец» припарковался прямо в канаве, а дядя Ваня сидит рядом с машинкой на земле. Его просьбу о помощи мы не могли оставить без внимания и уже в который раз помогли незадачливому водителю вызволить его транспортное средство, за что и удостоились благодарности в виде приглашения на чай с конфетами. 

     Один раз мы видимо чем-то не угодили дяде Ване, а он был изрядно выпивший. Достав откуда-то из кладовки пневматическую винтовку, он реально стал из нее палить, куда ни попадя, и мы разбежались кто куда. Спрятавшись за сараями, мы с опаской выглядывали оттуда и ждали, когда Иван Васильевич прекратит военные действия. Кто-то из взрослых отобрал у него винтовку, и на этом все успокоилось, больше он уже никогда не стрелял – оружие от него спрятали…

     Частенько в нашу деревню захаживал Прокопий Иванович – Пронька Рыжий, как его звали в деревне. Вечно под хмельком, с палочкой, в замызганном фартуке, в очках с линзами-лупами бредет он  по Подгоре, а ребятня заедается с ним. Пронька отмахивается, машет своим посохом и кричит: «Брысь отсюдова, мелюзга, а то счас на пиво переделаю!». Потом уляжется посреди деревни на землю или на бревна, или на скамью под тополями и заснет. Частенько родители пугали своих малышей, которые баловались, не слушались, не хотели укладываться спать, что придет вот сейчас Пронька и переделает вас на пиво. Побаивалась малышня «грозного пивовара», хотя я не знаю, какое он пиво варил, но веселья нам в деревне иногда прибавлял…

       А еще мы  в седьмом классе увлеклись фотографией. На заработанные в летнюю пору на сенокосе деньги купили  с другом Ванькой по фотоаппарату «Смена 8М». Стоил он тогда в Вельском раймаге порядка пятнадцати рублей или чуть больше. Мы-то наивные полагали, что, приобретя «фотик», мы будем фотографировать всех и вся, и снимки появятся сами собой. Но все оказалось намного сложнее – пришлось приобретать фотобумагу, фотоувеличитель, проявитель, закрепитель (фиксаж), а также красный фонарь, бачок для проявления пленки, ванночки. А еще и фотопленки разной светочувствительности – для съемки в помещении или на улице.  Позже появился у нас глянцеватель и валик для раскатки фотографий на этом глянцевателе. Методом проб и ошибок постепенно втягиваясь в это дело, получая удовольствие от процесса, сидя ночью при свете красного фонаря, мы уже гордились результатами своего труда. Многое не получалось, но со временем ящик письменного стола заполнялся фотографиями, и сейчас, по-прошествии времени, просматривая старые пожелтевшие фотографии почти сорокалетней давности, с ностальгией вспоминаешь ушедшее время. Хотя  фотографий той поры осталось не так и много – одни пришли в негодность, другие кто-то видимо попросил посмотреть, да забыл вернуть, какие-то фотки были подарены друзьям, какие-то друзьям друзей…

      Помню старый деревенский клуб, стоявший в центре Пакшеньги. В клуб было два входа – один центральный, другой был сбоку. По центральному крыльцу поднимешься и через небольшой тамбур попадешь сразу в зрительный зал. Слева в тамбуре был вход в киноаппаратную, откуда «катили» кино. Зрительный зал был не особо большой, не мог иногда вместить всех желающих. Рядами там стояли деревянные кресла с откидывающимися сидениями, дальше небольшая сцена с красным бархатным занавесом и большой экран. За экраном был сделан проход, чтоб выступающие артисты могли выходить с двух сторон сцены. Поднявшись по боковому крыльцу, попадешь в длинный коридор. Первая дверь справа вела в избу-читальню, где стоял большой бильярдный стол, мужики гоняли шары,  всегда было накурено, пахло свежим пивом, лежали на столе газеты и журналы. Вторая дверь справа вела в мир книг – библиотеку. Тесное помещение было заставлено стеллажами с книгами, там трудно было даже протиснуться между ними. Руководила этим книжным царством Любовь Прохоровна – интеллигентная, доброй души женщина. Всегда что-то подскажет, предложит интересную книгу, поможет с выбором.  В первую дверь слева по коридору можно было войти в зрительный зал, а в следующую был выход на сцену.

     Сколько фильмов-мультфильмов пересмотрено было там – не счесть. После уроков, после речки, после сенокоса, копки картошки мы спешили в кино, мы сбегали даже с уроков, о чем я писал выше. Один раз мы даже попытались проникнуть на фильм для взрослых – «Не до 16 лет», как писали раньше на афишах. Привезли в Пакшеньгу картину «Фантомас» – народ на него шел валом. Не часто французские фильмы показывали у нас в деревне, а тем более не для детей – потому и такой ажиотаж. Посмотрели мы с пацанами этот фильм, спрятавшись где-то в дальнем углу зала, да так и не поняли – что в нем не для детей-то было…

    Много концертов проводилось в старом клубе, в Пакшеньге был большой сводный хор, мама тоже в нем пела, и я  пару раз, будучи пионером, участвовал в концерте, посвященном Октябрьской революции…

                                            Глава 16.

    И еще немного  о школьной жизни…

     Уроки физкультуры. Кому-то нравились, кому-то не очень, кто-то  старался избегать под любым предлогом.  Физкультуру в младших классах у нас вела Журавлева Нина Федоровна. Зимой бегали, прыгали, играли в мяч в спортзале, что-то вроде футбола, потом через сетку – пионербол. Суть игры, как в волейбол, только мяч нужно было не отбивать, а поймать и перебросить через сетку на противоположную сторону площадки. На лыжах по лыжне ходили, с горок катались. Лыж еще тогда на ботинках почти не было – ноги в валенки, валенки в крепления, палки бамбуковые в руки –  и вперед…

     В старших классах  физкультура стала посложнее. Обычно урок начинался с разминки – бег в спортзале по кругу, если на улице, то вокруг школы или кросс по деревне, различные упражнения – приседания, ходьба «гусиным шагом» и т.д. В спортзале занимались на брусьях, турнике, прыгали через «козла», «коня». На брусьях были сложные упражнения – вис, отжимания, стойка на локтях и на руках, соскок; на турнике – подтягивания, подъем переворотом, «солнышко», которое не каждому под силу было исполнить. Играли в волейбол, но чаще в баскетбол, а также в ручной мяч. Играли даже в городки. Занимались с гантелями, гирями, с мячами, набитыми песком – силовая подготовка. Зимой на лыжах постоянно бег по лыжне на 3-5 километров на время или просто так, катались с гор, играли в хоккей. В школе уже выдавали ученикам лыжи на ботинках, кто не мог приобрести самостоятельно…

     Сдавали нормы ГТО на школьной спортплощадке – бег на 60 и 100 метров, прыжки в длину, метание гранаты, подтягивание на турнике, а также в спортзале прыжки в высоту, отжимания. И на каждую дисциплину были свои требования, которые нужно было выполнить, чтобы получить золотой или серебряный значок.

     Вообщем, на уроках физкультуры было никогда не скучно. Юр Саныч, иногда строго, иногда с шутками, создавал непринужденную атмосферу, и урок пролетал незаметно…

     Уроки труда в школьной мастерской вел также Юр Саныч – пилили, строгали, колотили, что-то клеили, мастерили, точили на станках всевозможные поделки из дерева или металла. Делали табуретки, скворечники, указки, ручки дверные деревянные. На школьном дворе занимались благоустройством – ремонтировали заборы, мостки, зимой расчищали каток после сильных снегопадов, чтоб потом играть в хоккей. У девчонок были свои уроки – они что-то шили-вышивали…

     Как не вспомнить уроки пения. Вела их у нас Нина Федоровна. Пели хором, пели сольно, разучивали песни пионерские, патриотические, новогодние… да к каждому празднику были свои песни. Учились петь по нотам, учились писать в тетрадку эти ноты и скрипичные ключи, диезы и бемоли.

     А еще мне нравилась география. Но до географии в младших классах был предмет природоведение – изучали природу родного края, вели дневники погоды, собирали гербарии, разных жуков-мотыльков, ходили с учительницей в походы-экскурсии по окрестностям Пакшеньги…

   Материки, страны, моря-океаны, горы, города – сидишь с атласом вечерами, ищешь, изучаешь, представляешь жизнь людей где-то далеко-далеко от нас, рисуешь, обводишь на контурных картах эти самые страны и материки…

     Алгебру, геометрию, химию я не любил, а вот на уроках физики с Олегом Викторовичем было интересно – разные джоули, ньютоны, закон Ома, сила трения, сила тяжести и прочие силы, явления, формулы, таблицы – и как это все в голове укладывалось?  Формулы туго запоминались, хотя задачки было решать иногда интересно. А уж на лабораторных работах в классе стоял шум-гам, особенно нравились опыты с электричеством – собирали электрические цепи, измеряли напряжение, сопротивление, силу тока, лампочки подсоединяли разные, реостаты…

     А школьные тетради с обязательными тогда  промокашками, из которых получались отличные самолетики, а также пульки, которыми стреляли из резинки, привязанной к указательному и безымянному пальцам – чем не рогатка? Или оторвешь  кусочек промокашки зубами, скатаешь шарик во рту и из бумажной трубочки, сделанной из той же промокашки, с задней парты кому-нибудь по затылку или просто пуляешь в классную доску…

   На последней обложке тетради в клетку таблица умножения, если подзабыл что-то  – всегда под рукой.  А на последней обложке тетради в линейку клятва пионера: « Я, такой-то, вступая в ряды пионеров, торжественно обещаю…».

    Раз уж речь зашла о пионерии…. «Пионер, к борьбе за дело Коммунистической партии Советского Союза, будь готов!» – «Всегда готов!»…

      А ведь хотеть стать пионером и быть им не одно и то же оказывается. Торжественная линейка по случаю приема в пионеры обычно проходила в спортивном зале 19 мая – в День пионерской организации. Все действо проходило под грохот пионерских барабанов, звуки горна, с вымпелами и знаменами. Вначале внос знамени пионерской организации школы имени Зои Космодемьянской – Героя Советского Союза. Потом пионервожатая зачитывает  клятву пионера, а все, кто готовится стать пионером, повторяют за ней. А ведь заставляли учить эту клятву, чтоб отскакивало, как от стенки горох, только зачем, все равно ведь не пришлось самостоятельно читать. А сколько времени тренировался я, чтоб правильно узел на галстуке соорудить, но  так и не научился толком его завязывать. После торжественной клятвы повязывание красных галстуков, вручение пионерских значков, и вот –  я пионер… Гордости-то было…

   Но очень скоро многим этот галстук носить надоело. Каждый день утром погладить, повязать, да еще и стирать приходилось, т.к. очень часто уж он становился грязным. Поэтому утром просто засунешь галстук в карман или портфель – и в школу. А там уж Ангелина Викторовна зорко следит за недобросовестными пионерами – почему без галстука? Достанешь галстук из кармана – почему грязный, почему мятый? Поругает, прочитает лекцию, а что взять с ученика, не заставишь же его надеть такой галстук. Мы умудрялись что-то на галстуках даже рисовать, за что удостаивались приглашения «на ковер» к директору, нам писали в дневниках замечания, у кого-то вызывали родителей в школу. Некоторых даже исключали из пионеров, и они гордились – галстук теперь не надо носить было…

     Да дело даже и не в галстуке вовсе, а в делах, учебе. Те ребята, которые не хотели носить галстук и не очень уж рвались в пионеры, на сенокосе, на прополке, на заготовке льна и прочих работах трудились  очень даже лучше многих порядочных пионеров…

                                             Глава 17.

      Всех деревенских пацанов того времени непременно тянуло к технике.  Мы в свободное время постоянно наведывались  в кузницу, в гараж, на фермы. В колхозе в то время появлялись новые трактора, машины, комбайны и прочая сельхозтехника. Мы узнавали, когда, например, колхозные самосвалы  пойдут в Кулаковский карьер для вывозки гравия и уже с утра бежали туда, занимали очередь, чтоб "покататься на машинах"- так это у нас называлось. Гравий возили на отсыпку дорог, под строительство ферм, гаражей, да много куда еще, ребятне это было неважно, главное - покататься. Шофера никогда не отказывали пацанам, брали в кабину, иногда даже и двух человек, и мы счастливые тряслись в  кабинах  с утра до вечера. За большое счастье считалось, когда водитель даст кому-то из ребят "порулить", чувствуешь себя почти заправским водилой, а рассказов-то потом... не переслушать. А уж на пожарной машине с Леонидом Васильевичем – родным моим дядькой кататься мне пришлось частенько  на зависть остальным ребятам. Он тогда получил в колхозе ее совсем новую и возил воду на пастбища с реки. Закачивая воду на реке, включит ее специально под давлением еще и на выкачку из брандспойта, а ребятня под эту сильную струю подбегает – с ног сбивало, да и больно, когда по голому телу таким напором прикладывало, но все ползли под этот напор, отталкивая друг друга, всем хотелось испытать прочность своей "шкуры".

        Когда начиналась в колхозе уборка зерна, ребятня опять трясется с шоферами по полям. Так здорово было стоять в кузове машины и смотреть, как зерно высыпается из шнека комбайна или, подставив руки под это сыплющееся зерно, разравнивать его по кузову. Иногда и на комбайне удавалось прокатиться, хотя обычно на работающий комбайн пацанов не допускали. Ну, а пока комбайнеры пьют чай, отдыхая у костра, тут уже мы исползаем комбайны вдоль и поперек. До поздней ночи кипела работа в полях, и нас было не прогнать домой. К полуночи заявишься домой, перекусишь и спать, с мыслями о том, что завтра после школы нужно по быстрому сделать домашнее задание и опять бежать к гаражу, ждать, когда дядя Леня приедет с зерном на сушилку, а потом, забравшись к нему в кабину, ехать в поле.

       Отец какое-то время работал заправщиком в колхозе и ездил на тракторе Т-16. У трактора этого кузовок был спереди, а на нем стояла металлическая емкость, в которой находилось топливо для тракторов. Вот и развозил он это топливо по полям, ну и я с ним тоже иногда не упускал возможность прокатиться. Да и вечером, когда он приедет домой и поставит трактор под окнами, я заползаю в него, благо никаких дверок у него не было. Сидишь, рулишь, нажимаешь рычаги и педали. И один раз я чуть не уехал вниз по дороге к конюшне. Отец оставлял трактор на пригорке, чтоб утром с "толкача" завести, ну а я с тормоза видимо снял - трактор и поехал... и уехал бы, но помешал забор, в который он уперся. Я быстро ретировался из кабины и смылся подальше от дома на некоторое время. Но отец заметил все это дело только утром, поругался, сам не зная на кого, а я остался "чистеньким". Забор потом отец починил.

   Чтоб вывезти сено для своей коровы приходилось отцу брать в колхозе трактор МТЗ-50, и я даже научился на нем самостоятельно  подъезжать в поле от одной кучи сена к другой. В поле-то нестрашно было ездить – куда там заедешь, кругом простор – ни канав, ни столбов, ни заборов. Участок для своего сенокоса был нам выделен на Антрошево, что километрах в четырех от нашей деревни, вот и приходилось оттуда сено возить –  взрослым вроде и в тягость, а мне в радость – есть повод лишний раз прокатиться в кабине.

      Помнится еще, что был у отца какой-то старый мотоцикл – "эмиком" назывался. На нем мне не довелось покататься – мал еще был. Так, иногда посидишь, пока «мотик» у огорода стоит – «порулишь», понажимаешь рычаги-педали. Потом отец прикупил у кого-то ИЖ-Юпитер – не новый, но вполне приличный. Помню, как он ставил на него фонари дополнительные, "поворотники". Он и в город на этом мотоцикле ездил, и в Шокшу с мамой они ездили хотя бы раз в месяц за продуктами (раньше лесопункты снабжались продуктами гораздо лучше, чем колхозы). За грибами, ягодами я с ним ездил, и постепенно, став постарше, научился сам ездить на "ижаке". Классе в седьмом я уже поздним вечером, когда родители лягут спать, угонял мотоцикл по-тихому. Выведешь его из сараюшки, протолкаешь за домом в переулок, а там сядешь и, скатившись с горки, заведешь уже у конюшни, чтоб не слышно было. Выедешь окольными путями  в центр Пакшеньги, а там уже друг Ленька поджидает на своем, вернее отцовском "Восходе". Он таким же методом угонял мотоцикл у отца. Полночи девчонок катаем или съездим на Лодыгинскую речку искупаться. А потом, утром уже, когда солнышко из-за леса выходить начнет, выключив двигатель и бесшумно скатившись с Шамаконской горы, доведешь мотоцикл до дома и поставишь в сарай. Наверное, отец догадывался, что я беру мотоцикл – бензин-то расходуется, но не ругался, да и не каждую ночь мы катались, раз в неделю может быть.

   Вот так постепенно изучали пацаны технику – катались рядом с отцами в кабинах,  сами ездили за рулем и рычагами под их присмотром, помогали ремонтировать. Кроме этого брали в библиотеке популярные тогда журналы "Юный техник", "Техника молодежи", "Сельский механизатор" и, выбирая из них нужные темы, изучали трактора и машины по рисункам и схемам. Все без исключения ребята моего возраста впоследствии выучились на шоферов и трактористов.

                                           Глава 18.

     В детстве мы были все-таки и хулиганами иногда. В новогодние каникулы на Святки под покровом ночи с другом Ленькой обязательно ставили елку в печную трубу на здании больницы, также умудрялись затаскивать елку на крышу ДК. Некоторым жителям перетаскивали дрова из поленниц на крыльцо, подпирали входные двери снаружи  («заламывать ворота» – так это у нас называлось). Один раз  толпой народа перекатили телегу тракторную с дровами от дома Горбунова Владимира Степановича к крыльцу Николая Ивановича. Вот удивились утром дядя Коля с тетей Машей, увидев телегу дров, которую и не заказывали совсем. От продовольственного магазина как-то раз перетаскали пустые деревянные ящики и сложили из них две высокие пирамиды по обеим сторонам дороги, а между этими пирамидами натянули веревку. Утром кто-то первый, шедший рано на работу, запнулся за эту веревку и ящики с грохотом посыпались с двух сторон на бедного прохожего.

      Как-то катались почти всю ночь  в зимние каникулы с шамаконской горы на санках. Учились мы тогда в седьмом классе. Надоело кататься на маленьких санках, вот и решили притащить с конюшни сани, в которых тройку запрягают на праздник проводов зимы. Сказано – сделано. Толпа большая, труда не составило всем вместе доставить сани на гору. Отцепили оглобли, человек десять поместилось нас. Поехали-и-и-и! Но только как рулить-то? Сани со всего разгона, пробив бровку и проломив забор, въехали в стену дома бабы Мани. Удар был ощутимым. В доме свет вспыхнул, слышно, как баба Маня что-то причитает, мы врассыпную. Сани пару дней стояли там, где мы их оставили, потом, видимо, конюх дядя Саша отбуксировал их на конюшню…

    Зима. Мороз. Святки. Поздний вечер. Компания подростков гуляет по деревне в поисках приключений, немаленькая такая компания. Глядим, у дома дяди Жени Пановского стоит «Запорожец», приютился около забора. План созрел моментально. Разгородив оградку,  на руках втащили машинку в огород, поставили также параллельно дороге, загородили все обратно. Как потом хозяева с гостем вызволяли «запорожца» из плена, история умалчивает…     

    А еще в Святки мы гадали в бане. Собирались с девчонками человек по пять-шесть в теплой бане перед полуночью, на столике или полкé закрепляли доску с начерченным кругом и буквами по окружности, в центр круга помещали чайное блюдце, зажигали свечу и ждали когда пробьет двенадцать. Рассказывали какие-то страшные истории, и девчонки испуганно озирались по сторонам, в темных углах бани явно что-то мерещилось. В полночь вызывали духов, например: «Дух Пушкина-а-а, приди-и-и!» – и все это таким загробным голосом, что не по себе становилось особо впечатлительным особам. Конечно, все это было несерьезно, нам казалось, что блюдце двигается (а может и двигалось), когда мы подносим к нему руки, что какие-то слова слагаются из букв, что желания могут исполниться, если сойдется что-то там на этом круге. На самом деле  нам было просто интересно вместе, да и ночью с девчонками в бане – романтика. Все заканчивалось обычно распитием бутылки портвейна, приобретенной ради этого случая и песнями под гитару…

    Разрисовали мы с Ленькой в учебнике истории портреты Брежнева и Косыгина. Усы им пририсовали, бороду, что-то еще. Вот только не помню, чей учебник был  – его или мой… Сидели-то за одной партой. Ангелина Викторовна узрела это художество и давай кричать, воспитывать нас, к директору на ковер вызывали, записи в дневнике…

    В Пакшеньге в 70-е  укладывали телефонный кабель в траншеи по деревне. Мы – подростки в один из тёмных вечеров обрезали несколько метров этого кабеля в траншее и из цветных проводов наделали себе колечек-перстней на пальцы – круто, мол. Так в школе потом была линейка,  перед всеми учащимися директор Александр Михайлович долго отчитывал и ругал нас: было стыдно. Да ещё и от родителей попало…  

                                            Глава 19.

      Детство закончилось в тот момент, когда прозвенел последний для нас школьный звонок  и отшумел прощальный выпускной вечер. Но до этого еще были выпускные экзамены, до этого мы – все ребята нашего класса пытались заработать денег на выпускной вечер на расколке дров у школьной котельной. Мы не хотели напрягать родителей на счет денег для выпускного вечера, мы хотели сами их достать. И мы это сделали. В школьном спортзале были накрыты столы, были поздравления и напутствия на дальнейшую жизнь от учителей и родителей, были вручения свидетельств об окончании Пакшеньгской восьмилетней школы № 25, звучал школьный вальс, произносились тосты и поднимались бокалы – у родителей и учителей с шампанским, у выпускников с лимонадом. Но мы не хотели пить один лимонад, раз уж вступать во взрослую жизнь, то по-взрослому. На сей счет все было предусмотрено – вином мы запаслись основательно, как сейчас помню «Дары осени» – та еще дрянь, но дешевая, однако. За спортзалом в закутке нас и поймала наша, теперь уже бывшая классная руководительница Антонина Васильевна. Нет, она не ругалась, она погрозила нам только пальцем и пожелала не втянуться в это дело в дальнейшем.

    Потом был ночной поход всем классом на Лодыгинскую речку вместе с некоторыми учителями и родителями. Там под руководством Горбунова Леонида Михайловича был сооружен большой пионерский костер, вот уж действительно, как в песне поется: «Взвейтесь кострами синие ночи…» – пламя было высотой под шесть метров, всем было весело и в то же время немного грустно – начиналось последнее лето детства…

        По прошествии многих лет, невольно сравниваешь свою родную деревню Подгорье – какая она была в период нашего детства и, какая она сейчас. Давно уже нет колодца-журавля, нет и конюшни,  окна и двери школьного интерната  заколочены, на нашей площадке выросли кусты и трава, нет уже той длинной скамьи под тополями, на которой поутру летом собиралась вся Кулаковская бригада на сенокос, а по ночам сидели парочки влюбленных. Не слышится теперь по вечерам смех детворы.  Не слышно и мычания коров, не идут на ферму доярки – нет уже фермы. Дом Ивана Кирилловича стоит разрушенный, и некому, видимо, убрать эти развалины. Не во всех домах  уже живут люди, остались в деревне в основном пенсионеры. И как воспоминание о детстве – старый склад-амбар за домом Бураковых у ручья, под которым перебывала вся кулаковско-подгорская ребятня, играя в прятки, да еще скрипят на ветру старые тополя – жива пока деревенька…

   Нет уже в живых очень многих жителей деревни…

   Нет уже в живых  многих моих друзей детства и одноклассников…

                              ВЕЧНАЯ ВСЕМ ПАМЯТЬ!

      Подводя итог под всем написанным, я могу с уверенностью сказать, что детство наше было  спокойным и безмятежным. Это было  Детство с большой буквы, благодаря родителям и родному дому, школе и учителям, друзьям и одноклассникам, благодаря деревне и ее жителям, благодаря спорту, книгам и фильмам, благодаря стране СССР, в которой все мы жили, –  всему тому, о чем  написал я в этой книге….

                                    

                                    2011-2014 год.

[1] курная изба – изба, топившаяся «по-черному», дом без трубы

[2] досевки – окончание посевных работ

[3] дожинки – окончание всех полевых работ

[4] Октябрьские - 7 ноября – День Октябрьской социалистической революции

[5] губник – пирожок с грибами, ягодами, вареньем

[6] Можжевельник обыкновенный  - вереск, верес, верест, вересовое дерево, тетеревиный куст

[7] поскотина – место для выпаса скота

[8] гумно – помещение, предназначенное для сушки снопов, молотьбы зерна

[9] бурак - большая корзина с двумя ручками для переноски травы, сена, опилок и пр.

[10] поветь – место для хранения сена, сеновал

[11] КЛЕТЬ -  холодная половина избы,  отдельная избушка для поклажи, без печи; чулан, амбар, кладовая; летом спят в клетях, там же устраивают новобрачных

[12] отвод -  большая широкая калитка в изгороди