А.С. КУЗЬМИН              ЗАПИСКИ ИЗ ПРОШЛОГО

                                              История и судьбы

                                                (главы из книги)

Слово об авторе

Имя Александра Степановича Кузьмина - учителя, крае­веда, внештатного корреспондента районной газеты—хорошо знакомо вельчанам.

Он родился в 1923 году в д. Заречье (Окулковская) Пакшеньгского сельсовета в крестьянской семье. Учился сначала в местной семилетке, где в 1937 году вступил в комсомол, затем в Вельске в средней школе № 1.

В марте 1942 года был призван в армию. Воевал на Вол­ховском и 3-ем Белорусском фронтах. В одном из боев ра­дист—стрелок танка Т-34 Александр Кузьмин был тяжело контужен. После победы над Германией продолжил службу в 60-м тяжелом самоходном танковом полку в Восточной Пруссии. Награжден орденом Отечественной войны II степе­ни, медалями «За взятие Кенигсберга» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», юбилейными медалями. После демобилизации в 1947 году А. С. Кузьмин вернулся в Вельск; здесь он построил дом, в котором с женой Валентиной Александровной вырастил че­тырех дочерей. Работу совмещал с заочной учебой в Сольвы-чегодском педучилище, а позднее в Вельском учительском институте, который закончил в 195G году. В 1950 году всту­пил в партию. Более двадцати лет А. С. Кузьмин проработал учителем труда в школе-интернате и школе № 1 Вельска. В 1979 году вышел на пенсию по инвалидности.

Интерес автора сборника к истории родной Пакшеньги, к прошлому земли вельской, зародился еще в детстве, когда деревенская бабка Апраксея рассказывала ему были и не­былицы, заговоры и приговоры, и все время повторяла: «За­писывай!». Он и записывал, вот только тетрадочку ту спря­тал на вышку под стреху и... потерял. Таких тетрадочек в по­слевоенные годы А. С. Кузьмин исписал не одну сотню, когда на велосипеде колесил по району, когда работал в архивах Вельска, Вологды и Архангельска, когда вел обширную пере­писку с архивами Москвы и Ленинграда. Встречи со старожилами, многолетние поиски и находки нашли отраже­ние не только в записях, но и на сотнях метрах фотопленки, отснятых фотоаппаратом с символическим названием «Зор­кий». Воспоминания современников и архивные материалы— два важных слагаемых исторической правды, которую А. С. Кузьмин стремится постичь.

По мере того, как накапливался материал, один за дру­гим появлялись его очерки, рассказы, зарисовки, подборки архивных материалов на страницах газет «Ленинский путь», «Ленинское знамя», «Путь к коммунизму», «Правда Севера», и др. Краевед А. С. Кузьмин открыл широкому кругу читате­лей малоизвестные и полузабытые имена людей, рассматри­вая прожитое сквозь призму их судеб. Несомненно, на его публикациях лежит печать времени, что ни в коей мере не умаляет их исторической ценности, а, скорее, наоборот. В них ярко, образно запечатлено восприятие событий конца XIX, середины XX века, их участниками и очевидцами, что само по себе представляет немалый интерес для исследова­теля.

Публикации А. С. Кузьмина, как правило, имели боль­шой общественный резонанс. Улица Северная в Вельске бы­ла переименована в улицу Н. Е. Конева, а Набережная по­лучила имя П. А. Моисеенко. На ряде зданий - немых «свидетелях» прошлого - появились мемориальные доски, Дважды - в 1974 и 1989 годах - в Вельске проводились науч­ные конференции с участием ученых-генетиков из Москвы и Ленинграда, посвященные памяти Г. Д. Карпеченко.

Сегодня, как и большую часть своей жизни, Александр Степанович Кузьмин верен любимому делу. Он пишет исто­рию Пакшеньги, сотрудничает с газетой «Вельские вести», помогает музею в собирательской работе. Он неравнодушен к тому, что было, что есть, что будет...

В настоящий сборник, который издается к 860-летию Вельска, вошли, на наш взгляд, лучшие очерки и рассказы А. С. Кузьмина разных лет, написанные с уважением, с лю­бовью к героям - ученому и крестьянину, лесорубу и политссыльному, колхознику и фотолетописцу...

Г. А. ВЕРЕВКИНА, научный сотрудник Вельского районного краеведческого музея

На пороге коллективизации

Председатель сельского совета, заложив руки за спину, медленно ходил по кабинету и вслух ругал всевышнего: «Ох ты, дьявол! весь день прет и прет. Совсем ошалела погода».

А северный порывистый ветер хлестал и хлестал дождем и мокрым снегом в окна. В трубе гудело и завывало. Председатель подошел к окну, посмотрел на двор и удивился: к сельсовету подъехала подвода. Человек соскочил с дрог, отряхнул с папахи снег и, взяв лошадь под уздцы, поставил повозку к стене сарая с заветренной стороны.

Распряг, набросил на спину лошади брезентовый дождевик, и потирая озябшие руки пошел в здание.

В кабинет председателя вошел без стука. И с порога: « А у тебя тут тепло! А там  то что делается. Нет, ты посмотри, председатель. Не щадит, лютует!»

- Погода! … Она вот не подчиняется сельсовету.

- Не подчиняется, говоришь!

Приезжий не торопясь раздел хромовую тужурку, снял папаху, пригладил волосы рукой и подойдя к столу пожал тяжелую, крепкую руку председателя. Отрекомендовался:

- Микуев Иван Арсеньевич.

- Кузьмин, - назвал свою фамилию председатель и, окинув взглядом приезжего, добавил.

- Константин Петрович.

- Скверная дорога к вам на Пакшеньгу. Хуже сегодняшней погоды. И далеко. Верно сюда не каждый год вороны залетают.

- Вороны!  улыбнулся председатель.

- Вороны у нас свои, в Петрегино… А вот орлы залетают редко, да и то в такую непогоду!

 Приезжий присел на табурет у печки и закурил.

- Плохие дела председатель с выполнением хлебопоставок. До праздника недалеко, а у вас по сельсовету 10% к плану. Темпы позорно низкие, 77 центнеров из 775, мало, очень мало. Худо обстоит дело с хлебопоставками. Что предпринимаете?

- Каждый вечер собрания по деревням. То в одной, то в другой. Агитируем в ТОЗы и в коммуну. Ну, и попутно про хлебопоставки. Пакшеньга  она широкая, -председатель помолчал с минуту, соображая как бы лучше сказать и неожиданно для себя выпалил: "Уже спросонья начинаю орать: - Ура! Ура!"- как после гражданской.

- Бывает, - согласился Микуев.

Он встал, придвинулся к столу.

- Дай  ка мне список кулацких хозяйств? 

Председатель выдвинул ящик стола, порылся в бумагах, нашел нужные и подал.

- Вот тут кулаки, в этом бедняцкие хозяйства по деревням сельского совета, а тут по ТОЗу «Свобода» и по коммуне «Красный Факел».

- Да, а как коммуна? - обратился Микуев к председателю.

- Коммуна? - переспросил председатель.  Коммуна, она врастает.

- Врастаем, перерастаем, хорошо. Надо укреплять, помочь людям встать на ноги. У нас был уже опыт с организацией коммуны и допустить ошибок Климушинской мы не можем, - твердо произнес Микуев.

Настало молчание. Слышно было как хлещет ветер дождем в окна, и где  то на крыше постукивает, оторванная ветром тесина.

Председатель сельского совета зажег лампу, и яркий свет двадцати линейной керосинки залил комнату.

- Ну вот, догадался, - радостно произнес Микуев и углубился в изучение списков. Против некоторых фамилий ставил галочки, делал выписки себе в записную книжку, и, возвращая списки председателю, сказал.

- Этого богача Василия Ивановича Лодыгина захвачу с собой. Посидит у меня в исправдоме с недельку. …Остальных завтра в сельсовет. Поговорю с остальными. Хлеб то??? Пойдет. Тут, брат, надо твердо. Надо знать, которого быка брать за рога, которого тянуть за хвост, я, брат, знаю. На Пежме, Никифорове и Заручевье, сдвинули дело и с выполнением плана хлебопоставок и с коллективизацией пошло

- А мы что, по вашему, не двигаем? - начал горячиться председатель.  Вам из города виднее…

- Виднее, - согласился Микуев, - у тебя в с/с бедняцких хозяйств не на одну коммуну. Возьми вот хозяйства Василия Михайловича, Андрияна Касьяновича, Михаила Петровича  бедняцкие. Да поговори ты сними задушевно, поймут они политику партии. Поговори и поймут. Одних собраний тут мало. Митинговать мы все мастера.

- Вот и поговори, - посоветовал председатель Микуеву, -а я не могу. Коммуна в Мараконской, а они в Заречье.

- Понимаешь, - обратился Микуев к председателю, - если они вступят в коммуну, перевезем их в Мараконскую. Всех, со всеми их потрохами.

- Тороплив ты очень, товарищ Микуев, видать попала тебе вожжа…Давай и давай. А мужики с оглядкой на эти новшества. Все ковыряли землю, присохли к ней. И, очертя голову, не порвут со своим хозяйством. Вот вы говорите коммуна. А вы жили в ней? И я не жил, - председатель повысил голос до крика  в гражданскую было проще. Там я видел врагов. И вел на них свою конницу. Воевал там.

Еще долго в сельсовете горел свет.

За столом сидели двое. Говорили убежденно и горячо. Два бывших командира, закаленных в боях, на фронтах гражданской войны. У одного из них яркой звездой горел орден Красного Знамени, у другого - два ордена.

Микуев остался ночевать в сельсовете, у старожихи, питерянки. Угощая приезжего ужином,  маленькая бойкая старушка щебетала:

- Вы уж, милый человек, кушайте досыта. А вот это для согрева… рюмочку. Лекарство это у меня, пшеничная, вологодская, на красном перце. Отогревает человека, нутро прожжет и хвори как не бывало. Особенно от простуды помогает, когда с крепким чаем.

- За что же это вас, Анна Демидовна, питерянкой  то прозвали?

- Живала в Питере, милый человек. Вот с той поры питерянка, да питерянка. Прилепили, и стала вроде фамилии, - и в свою очередь гостю, - а вы, видать, храбро воевали. Вон ведь 2 ордена дали. У нашего  то председателя тоже орден за гражданскую. Горячий он, Константин  то Прокопьевич. Ох, и петух, горластый, но отходчивый. Вскипит, а я ему: «Вы не горячитесь, говорю, а начните-ка считать от одного до сорока, а потом обратно до одного, да не торопитесь, все и пройдет!».

Гость, разогретый горячим чаем и стопочкой перцовой, повеселел. Слушал старушку с большим интересом и хохотал от всей души.

- Кипяток, говорите. От сорока до одного, потихонько. Да ведь из нас не все смогут обратный счет вести. Мы только вперед мастера.

И он опять захохотал.

- А воевали  то вы, Иван Арсеньевич, хорошо. Ордена  то за что дали?

- Воевали, бабуся! На Украине воевал. Громили контрреволюцию: Деникина, Врангеля, Махно, Шкуро и всякую там …прочую нечисть. Врагов Советской  власти. 

                                                                                           ***

      Андриян Касьянович, растревоженный разговором с Микуевым, пришел поделиться своими мыслями к Михаилу Петровичу Третьякову, такому же бедняку как и  сам.

Хозяина застал дома, лежащим на печи.

- Был у тебя в хромовом  то.

- Был, - лениво отозвался хозяин с печи.

- Понимаешь ли,  начал Андриян Касьянович, - весь день не могу. Растревожил он меня, расшевелил мне нутро с этой коммуной. И как он может! Сидим мы, завтракаем, слышу под окнами кто- то ходит. Выхожу,  вижу, не наш. Приезжий. Поздоровался за руку и говорит: «Оденься, Андриян Касьянович, да выйди на минутку. Мне поговорить с тобой надо». Оделся. Вышел. Он меня и спрашивает: «Ты дом свой видел?». Отвечаю: «Смотрю на него каждый день».

«Смотришь ты, Андриян Касьянович, да ничего не видишь. Не дом у тебя и не избушка, а гнилушка. Из него охапки дров хороших не выберешь. Смотри, окна в землю ушли. Крыльцо покривилось. Да и в воротах вместо скобы  дырочка провернута, веревочка продернута. С одной стороны ворот узел, с другой узел. Нищета, Андриян Касьянович, да и только. Даже скобы дверной нет. В такой конуре и детишки слепыми вырастут».

- в наслество от отца осталось, - говорю я ему. А он: «Беднота и темнота». И начал мне про коммуну: «Вступай говорит, - перевезем в Мараконскую. Поселим в доме Евгения Ивановича, займешь целый этаж и будешь жить по человечески. Недля того совершали революцию, чтобы бедняки жили вот в таком Касьяновом наследстве».

Адриан Касьянович помолчал немного и спросил хозяина:

- Ты то, Михаил Петрович, как насчет коммуны?.

- Я что, как Лотовна. Я человек больной. Да и ты Андриян не шибко удалый на работу. Здесь я на своей печи, а там, в коммуне то, на одной печи будет тесно.

 

      Несколько дней спустя после отъезда Микуева из Пакшеньги, питерянка спросила у председателя сельсовета:

-Константин Прокопьевич, а что говорят, Василий Михайлович , да Андриян Касьянович подались в коммуну?

- Вступили, - поправил старушку председатель, - переезжать будут из Заречья. Да и Кирилл Николаевич из Слюшино  тоже.

                                                                                          ***

Иван Арсеньевич Микуев родился и вырос в бедняцкой, крестьянской семье в деревне Леново, Ники­форовской волости. Рано приобщился к крестьянскому труду. В юношеские годы хо­дил с отцом на заработки в город Вельск - рубили дома для мещан и богачей. Революцию принял всем сердцем и в годы Гражданской войны защищал завоевания Октября, не щадя своей жизни. Славный большой путь прошел в составе Заволжского стрелкового полка, где от рядового бойца вырос до помощника начальника полковой школы, а потом до командира роты.

В 1929-30 годы принимает активное участие в создание ТОЗов, коммун, артелей. Крестьянский сын Микуев увидел выход для крестьянства из бедноты и отсталости, в коллективной жизни.

В ноябре 1930 года вносит 55 рублей на строительство дирижабля «Клим Ворошилов», и спустя месяц снова вносит55 рублей на постройку авиа звена гидросамолетов. Ответ Севера Мюллеру.

Те, кто знали Микуева, помнят его скромным отзывчивым к людям, требовательным к себе и другим. Он был тверд и решителен, когда этого требовали интересы общего дела. Любил порядок на работе и особенно на собраниях. Ему, как и многим другим, свойственно было ошибаться.

И вот последний документ что лежит передо мной. «Ордена Красного Знамени за №№ 1002 и 5953, которыми был награжден Микуев за боевые отличия на фронтах гражданской войны (1919-20 годы). После смерти награжденного, возвращены в Отдел наград в 1941 г.».

Из глубины веков

Маленькая, довольно старенькая, по еще крепкая бабка Апраксея славилась у нас на Пакшеньге мастерством по из­готовлению постною масла из льняного семени. И возили ее из деревни в деревню с немудреным инструментом - жома­ми*, березовыми клиньями, мешочками да горшочками. Тас­кали из дома в дом. Кормилась тем ремеслом старая да передавала людям свое мастерство - жать масло. И помнила она, через такое свое житье, множество всяких историй из жизни Пакшеньги, умела «заговаривать кровь», знала десят­ки всяких заклинании, отворотов да приворотов.

Лет 30 назад услышал я от нее быль и записал. Старуш­ка уже давно умерла, а бумага с той былью сохранилась.

- Деревня наша Гора в ту далекую пору, а это было до отмены крепостною права, называлась починком Окулковским. Не богато жили люди, особенно трудно жилось Ива­ну - сыну Марка Кузьминых. Ох, как трудно! В наследство от отца достался ему дом: изба - четыре угла да горница - четыре угла. А кто помнит, когда эти углы срублены? Никто! А поля? Полоска земли в Чуглах, да на Дресвищах полоска. А что с нее возьмешь с той земли - голевой камень. За рекой над Лашовом земля лучше, так новая. Навозу требует про­пасть сколько. А где навоз? От одной лошаденки да одной коровенки много навозу не накопишь.

Женился парень. Думал скорее поправить хозяйство, а оно нет - где двое, там жди третьего. И понесла жена Анна, что ни год, то рот. Хорошо еще бог милостив - прибрал мно­гих во младенчестве. Да и то в живых осталось еще шестеро.

Была еще надежда на брата Сампсона, но его по жре­бию в армию сдали. А от сестры Федосьи никакой помощи - одна срамота да позор. Никакого греха не побоялась. Незамужья, а наплодила... Двух парней да двух девок родила не­законно. А дом один, стены не раздвинешь. Спят - кто на полу, кто на печке, кто на полатях. По две зыбки на одном очепе* висит, а очепов тех в доме два.

Прокормить такую ораву.., а одежи? И бился мужик на работе от темна до темна, как муха в ухе. «Нет, сколько горба своего ни ломи на работе - не разбогатеть тебе, Иван. Вот если бы клад найти? - часто думал о кладе мужик. -  А клад, он не всякому дается, не для меня, видно, завещаны клады. Ходят же слухи, будто на Пуе повезло мужику. Кор­чевал пни - и на тебе... - полон медяник денег под пнем».

Однажды на Ильинскую ночь Ивану - сыну Марка Кузь­минных - приснился сон: «А я знаю, - говорила ему писаная красавица, - знаю, есть у тебя, Иван, желание стать богатым. И ты можешь разбогатеть. Хочешь! Я тебе помогу... В самую Ильинскую ночь иди в Пуенский волок* к тому большому камню, что лежит на межевой просеке. И как пропоют вто­рые петухи, -  зажжется на камне свеча. Свечу ту осторожно убери и ковырни в том месте, и откроется камень, и посып­лются из него несметные богатства...».

Проснулся мужик, открыл глаза - темно. Рядом крепким сном спит жена Анна, да в избе сестра Федосья укладывает спать ребятню. Долго мужик ворочался - потом уснул, но сон больше не повторился.

Весь день жал мужик, не разгибая спины, и думал: «На­до идти, авось, сон в руку. А как идти, когда страх одоле­вает. Ночью один в лесу, на болоте, пропадешь! Да и камень тот больно велик, над землею больше бани, а сколько в зем­ле скрыто?».

Как подумает мужик о несметных кладах,- аж сердце за­мирает, мурашки по телу забегают. Страшно идти ночью одному на межевую к тому камню, что лежит на краю боло­та. Страшно.

А идти надо. Решился Ивашко Марков. Положил в котом­ку горбушку хлеба, скалину бересты - кто знает, может по­светить придется. Сунул топор за пояс и тайно от чад и до­мочадцев ушел из дому.

Камень тот, что лежит на краю болота на межевой и хранит в себе веками несметные клады, разыскал засветло. Но подходить близко к камню не стал: «Как бы чего не выш­ло». Устроился удобно под густой елью в стороне и стал ждать. Ждет-пождет... Давно уже темно, а свеча не зажига­ется. Вспомнил Иван сон, - «когда пропоют вторые петухи, зажжется свеча». А когда они пропоют - петухи в деревне, а деревня за 12 верст. И снова ждет. Тревожную тишину иногда прорежет страшный плач филина, да беспокойный ве­тер пройдется по вершинам деревьев. И опять все стихнет. А потом пошел дождь.

И решил тогда Иван, сын Марков, петушиного пения не ждать, скалины не зажигать. Вышел из-под ели, обошел во­круг камня, остановился у отвесной стороны, достал топор из-за пояса и стал ковырять: сначала камень слегка подда­вался, а потом заупрямился. Ударит мужик по камню, - по­сыплются искры.

Давно уже пропели последние петухи, давно прошел дож­дик, восход солнца позолотил вершины елей, а мужик все рубил и рубил камень. Изрубил топор до самого обуха, сел на землю и заплакал горькими слезами, приговаривая: «На что они мне - клады! Золото! Изумруды!!! На что они мне. Не хлеб - не укусишь. А вот топор! Кормилец ты мой! Что я с тобою сделал? Как я теперь без топора-то жить буду!»

 «Ленинский путь» 20 июля 1967 г.

 Примечания

Ж о м - тиски дли выжимания масла из семян.

О ч е п - жердь для подвешивания люльки, закрепляемая с по­мощью кольца под потолком.

В о л о к - лесная дорога.

 

Как было раньше

Давно ушли в прошлое, стали историей дореволюцион­ные годы. Но нет-нет, да кто-нибудь из глубоких стариков со вздохом сожаления скажет:

- Вот раньше было...

Понять их можно: сожалеют-то они не о старопрежней жизни, которую и помнят-то плохо, а об ушедшей молодости.Но когда эти же слова о «добром старом времечке» сры­ваются с губ людей, которые родились при Советской власти, а поэтому и представления не имеют о том, как жили наши отцы и деды, нелишне вспомнить известную пословицу про тот самый звон, который слышать-то слышали, а вот, откуда он, - запамятовали.

Обратимся к документам. Перед нами протокол заседа­ния Вельского земского уездного собрания. Состоялось оно сто лет тому назад, 7 октября 1871 года. В документе этом в деталях зафиксирована речь гласного* от крестьян Семе­новской, Бестужевской и Никольской волостей священника Вениамина Жаворонкова. Гласный просил обратить особое внимание на крайнюю бедность крестьян, зависящую от частых неурожаев, градо­боя и заморозков, вследствие которых накопилось недоимок только по Семеновской и Бестужевской волостям 15785 руб­лей 727 ½  копейки.

Крестьяне Семеновской волости в 1867 и 1868 годах за­должали 5161 рубль 73 ¾  копейки, а Бестужевской в 1863, 1866, 1867 и 1868 годах -  10624 рубля 64 ¾ копейки. Кроме этого, семеновские и бестужевские крестьяне имеют недоим­ки по подушным и оброчным податям прежних лет (по све­дениям уездного казначейства) —13867 рублей 71 ½  копейки.

Земское собрание, продолжал Жаворонков, на этих циф­рах может убедиться в невозможности взыскания всех не­доимок без окончательного разорения крестьянских хозяйств.

Вельские земцы постановили: заявление гласного Жаво­ронкова представить на усмотрение губернского земского собрания, между тем в настоящем же году, как урожайном, ко взысканию недоимок принять самые энергичные меры, равно продолжить и в следующем году, если он будет уро­жайным...

При взыскании недоимок особо не церемонились. Нередко имущество тех, кто своевременно не смог ликвидировать за­долженность по различным сборам, шло с молотка. Об этом мы узнаем из объявления старшины Усть-Вельской волости Стрюкова: «...11 октября 1907 года в Пакшеньгском сельском обществе будет производиться продажа имущества, принад­лежавшего крестьянам:

Ивану Адатовичу Кузьмину: кобыла рыжая - 5 рублей, нетель двухгодовалая - 15 рублей, овца - 3 рубля, 2 овцы-ягненка - 2 рубля, самовар медный - 5 рублей, рукомойник медный - 40 копеек, ковш медный - 80 копеек и шкаф -  3 рубля;

Ивану Петровичу Горбунову: кобыла рыжая - 30 рублей, 2 пестрые коровы - 55 рублей, нетель двухгодовалая - 12 руб­лей, три овцы - 7 рублей, 5 овец-ягненков - 3 рубля, самовар медный - 8 рублей, таз медный - 2 рубля 5 копеек, рукомой­ник с гвоздем - 1 рубль 50 копеек и шкаф - 2 рубля».

Кстати, всего в Пакшеньгском сельском обществе Усть-Вельской волости Вельского уезда в том году продавалось имущество, принадлежащее 30 крестьянским хозяйствам.

Так жили, так было.

«Ленинское знамя» 6 ноября 1971 г.

Примечания

*Гласный - выборный член уездного земского собрания.

Инспектор РОНО

 В класс влетел Колька Шаманин (по прозвищу Шича) и заорал:

- Инспектор приехал. Своими глазами видел, идут с ди­ректором. Высокий такой и усы...

А потом мы и сами видели инспектора. Ходил он по шко­ле из класса в класс - знакомился, сидел у нас па уроке рус­ского языка, и я заметил: учительница Анна Григорьевна волнуется. А назавтра снова пришел к нам в класс на урок вместе с Анной Григорьевной. Поздоровались. Учительница объявила:

- Урок поведет  Афанасий   Петрович - инспектор  роно.

И он повел: отметил, кого нет на уроке, предложил открыть тетради, посмотрел и журнал и сказал:

- К доске пойдет... и назвал мою фамилию. - Запиши­те: с «Тонкой струйкой ручеек вьется, пенится, журчит».

Долго выводил я букву за буквой, стараясь как можно прямее написать строчки, а когда написал последнее слово, в конце поставил жирную точку и стал в сторонку у класс­ной доски.

Хорошо!  - сказал инспектор.- Посмотрите, ребята, нет ли ошибок?

Ошибок, видимо, не оказалось, раз Райка Стрюкова - отличница не подняла руки...

Помню, весь урок писали и разбирали то по членам пред­ложения, то по частям речи, а Ваньку Меньшикова даже спросил найти корень в слове «огородник».

Не помню сейчас, какую ошибку допустил Ванька при разборе, только помню, встала Ленка Шаманина и выпа­лила:

- Наврал Ванька.

Инспектор внимательно выслушал Ленкины доводы и го­ворит:

- Правильно, Лена, молодец, заметила. Только Ваня не наврал, а разобрал неверно предложение.

В конце урока Афанасий Петрович объявил оценки, ска­зал, что у меня очень твердый почерк, что мне надо выраба­тывать беглый, и затем дал нам задание на дом.

После уроков он рассказал о себе. А рассказывать ему было о чем. Всем нам хотелось узнать, за какое геройство инспектор Малышев награжден орденом.

Как сейчас помню, стоит он перед нами в военной гимна­стерке, подтянутый, высокий и орден на груди ярко-ярко го­рит. Расскажу, говорит, немного о себе и начал:

Родился в Судроме, в деревне Залужье. Отцу очень хотелось, чтобы я стал учителем. Часто говорил мне: «Учись, Афонька! Выучишься, будешь обучать грамоте крестьянских детей. Почет-то какой! А? Учитель!» И стал я учиться. Кон­чил начальную школу, городское училище, двухгодичные педагогические курсы при училище. И вот в 1913 году я уже учитель в Тарасонаволоцкой школе, потом в Сердчинской. Началась мировая война. В 1915 году был взят в армию. Год служил в Питере, потом - Виленское военное училище. В чине прапорщика прибыл на Румынский фронт, там и на­стигла меня Октябрьская революция. После революции при­ехал домой и вместе с другими солдатами, вернувшимися с фронта, устанавливал Советскую власть в Судроме, меня избрали в волостной исполком.

...На молодую Советскую республику со всех сторон лез­ли враги. Надо было защищать завоевания Октября. И вот я снова на фронте командую ротой. Орденом Красного Зна­мени награжден за разгром и ликвидацию банд Антонова в Тамбовской губернии. А было это так: в 1920 году роту перебросили на охрану железной дороги Тамбов - Балашов. Два взвода оставил на охрану станции Обловка, других два взвода развез в караулы по охране железнодорожных мо­стов, водокачки и других технических сооружений.

Задача, возложенная на роту, была ответственная и труд­ная. В районе расположения подразделения свирепствовали банды Антонова. Они часто нападали на поезда, громили станции, разрушали мосты и водокачки, чинили зверскую расправу над коммунистами, командирами и бойцами Красной Армии, попавшими в их руки.

Мы сидели, смотрели на него во все глаза, слушали с от­крытыми ртами. Он рассказывал, а я мысленно рисовал, представлял себе, как схватили бандиты красноармейца и привели к своему атаману, тот допрашивает коммуниста. «Говори! Где скрываются организаторы Советов. Ну! Мол­чишь... Всыпать ему двадцать горячих». Со свистом врезались бандитские плети в голое тело коммуниста. А тот стоял и ни звука, только глаза горят ненавистью. «Ну! Скажешь, где твои советские организаторы. Молчишь!» - «Живодеры! Изверги! Бандиты!» - бросает коммунист в лицо врага эти слова, как камни. «Отрезать язык! - заорал неистово ата­ман, вырвать с корнем. Будет молчать всю жизнь» ...И пытка продолжается: «Сколько у вас винтовок?» - Молчит боец. «И ты молчишь! Сделать из него пастуха», - приказывает атаман бандитам. Один из бандитов хватает правую руку красноармейца и тянет к себе, другой выхватывает саблю - раз и отлегает рука в сторону. «Вот так! - орет бандитский атаман и хохочет, - теперь воевать против нас не будешь, а коров наших пасти сможешь...»

Мысли свои Афанасий Петрович Малышев излагал сво­бодно и легко, события тех героических дней помнил хо­рошо.

Бойцы Красной Армии знали о зверствах врага, и это удесятеряло пашу ненависть, наши силы. Караульную служ­бу несли бдительно, охранямые объекты защищали мужест­венно. Помню, 21 января 1921 года антоновцы со всех сторон окружили станцию Обловку. Больше полка бандитов, а на­ших полроты. День, второй отбивали бойцы атаки озверелой банды, а враги все лезут и лезут. Много побито врагов. Мно­гие красноармейцы пали смертью героев. Третий, четвертый день, проходит неделя, а бандиты все наступают и насту­пают. У наших патроны на исходе. Помощи ждать неоткуда: разрушена железнодорожная линия, перерезаны телеграфные провода.

Товарищ боец, - отдаю приказ красноармейцу, - вот крестьянская одежда, переодевайся и во что бы то ни стало доберись до станции Мучкан. Доложи обстановку. Нужна помощь!

Минуя вражьи разъезды и пикеты, боец выполнил при­каз. 29 января прибыло подкрепление в составе двух взво­дов пехоты и взвода кавалерии. Как раскат грома, прокати­лось мощное «ура» но станции Обловка. Дрогнули враги и побежали... Вот за эти боевые дела Революционный воен­ный совет республики наградил меня орденом Красного Знамени.

- Да, воевали ваши отцы в гражданскую и не зря. Сча­стливое детство для вас завоевали. Учитесь, ребята, па от­лично. Любите Родину, растите сильными и смелыми, изучай­те военное дело. Родина наша окружена со всех сторон капи­талистическими   государствами.  Придет  час - нам  с  вами защищать святую Русь от всех и всяких врагов. Так будьте уке готовы! - и, помолчав с минуту, добавил:

- Я командир запаса. По зову партии встану на защиту Родины в первую минуту опасности...

Афанасий Петрович давно уже кончил свой рассказ, а мы все сидели и смотрели па него, как завороженные, и не рас­ходились. Впечатление от слышанного осталось оше­ломляющим.

В тот день я старательно выполнил письменные задания, хорошенько подготовил уроки к следующему дню по устным. Вечером после ужина пересказал рассказ инспектора роно родителям и лег спать. II всю ночь мне снилось: «Громят бандиты водокачку. Спешит командир роты Малышев с бой­цами на помощь караулу: - Перебежка. Залегли, огонь! Опять перебежка. Огонь! Огонь! Только прицельным! - То­варищ боец, вот крестьянская одежда, переодевайтесь и до­беритесь до станции Мучкан. А боец этот - я. И ползу, ползу сквозь снежную мглу в обход вражеских разъездов... А по­том лечу за командиром роты на бандитов. Ура! Врываемся в село Уварово. Победа!»

С того памятного дня прошло тридцать лет. Впоследст­вии, будучи уже взрослым, я понял: урок инспектора роно был показательным для молодой учительницы. Показывая свое педагогическое мастерство, он проверил и наши знания по русскому языку. Слова, сказанные классу: «Ребята, рабо­той вашей на уроке я остался доволен», были словами, которыми он поощерил учительницу Лину Григорьевну Щекину за нелегкий, но благородный труд.

И вот теперь, на 51-м году Советской власти, собирая ма­териалы о земляках - героях гражданской войны, я снова встретился с Афанасием Петровичем Малышевым, но уже по документам и воспоминаниям людей, знавших его.

Многие до сих пор помнят, когда на одном из больших совещаний был зачитан Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 15 января 1941 года о присвоении А. П. Малыше­ву звания «Заслуженный учитель школы РСФСР». Под бур­ные аплодисменты собравшихся А. П. Малышев вышел на трибуну и взволнованно заговорил:

- Дорогие товарищи! Очень волнуюсь. Очень тронут за­ботой и вниманием, которые оказали мне партия и прави­тельство. Это вторая награда. Первую получил за боевые отличия в гражданскую войну, когда вместе с боевыми то­варищами грудью защищал Советскую власть от банд Анто­нова в Тамбовской губернии. Присвоение высокого и почет­ного звания заслуженного учители школы РСФСР вдохно­вляет меня на дальнейшее развитие и улучшение народного образования... Я и впредь буду отдавать все свои силы и знания делу воспитания подрастающего поколения, а если потребуется - не пожалею жизни для защиты нашей прекрас­ной Родины!

Спустя год, на одном из совещаний представитель воен­комата тихо сказал:

- Товарищи, пришла похоронная. Герой гражданской войны, инспектор отдела народного образования, заслужен­ный учитель школы РСФСР, депутат районного Совета, ко­миссар батальона Афанасий Петрович Малышев пал смертью героя, защищая от немецких захватчиков колыбель революции - Ленинград. Почтим память о нем вставанием и минутой молчания.

Пал смертью героя! А как это было - послушаем рассказ Василия Яковлевича Попова, бывшего командира пулемет­ного взвода из батальона, где комиссаром был Малышев.

- В первый день войны призвали меня в армию, на­правили в военное училище. Много учили, потом отправили на формирование части. Там я и встретился с Малышевым, майором, замполитом. Часто заходил Афанасий Петрович во все роты, проводил беседы, политинформации, интересо­вался здоровьем, питанием солдат.

Когда нашу часть сформировали и обучили солдат, пере­бросили на Волховский фронт, на станции Мга мы заняли оборону, - голос рассказчика дрогнул, сорвался... слезы го­речи обильно потекли по его лицу.

- Не могу! Не буду рассказывать. - И он ушел в другую комнату. Я сидел и думал. «Придут вот такие - расскажи им про войну. И не думают того, что у раненых войной бо­лят раны телесные и душевные».

Возвращаясь ко мне, Василий Яковлевич, сдерживая ры­дания, заговорил:

- Нервы. Всегда вот так, как вспомню тот февральский день 1942 года. Ладно! Слушайте. Что нам стыдиться слез. Так вот, там под станцией Мга нашу часть окружили немцы. Комиссар батальона поставил взвод автоматчиков на лыжи (сам он ходил на лыжах здорово), подал команду «за мной!» Ушел и не вернулся из боя.

Мы долго сидели молча. Я снова вспомнил 1938 год. когда инспектор роно выступал перед нами: «Я, командир запаса, готов встать на защиту Родины в первые минуты опасности и если потребуется..

Потребовалось! Встал на защиту, повел бывших своих учеников на коварного врага - фашистских захватчиков...

И вот сейчас, спустя 22 года после войны, плачут солда­ты, вспоминая своих боевых товарищей, отдавших жизни за нашу Советскую Родину.

«Ленинский путь» 30 ноября 1967 г.

 П р и м е ч а и и я

Малышев Афанасий Петрович (1893—1942)— учитель, участник гражданской войны, инспектор Вельского роно, Заслуженный учитель школы РСФСР. Награжден орденом Красного Знамени.

Девушка из Мараконской

 «...Гражданину Шаманину Евгению Полиевтовичу. Адрес-Архангельская область, Вельский район, Пакшеньгский сельсовет, деревня Степанковския.

И з в е щ е н и е

Ваша дочь—партизан Отечественной войны Шаманина Надежда Евгеньевна, 1922 года рождения, уроженка Вель­ского района, Архангельской области, в бою за социалисти­ческую Родину, верная воинской присяге, проявив геройство и мужество, погибла.

Настоящее извещение является документом для возбуж­дения ходатайства о пенсии в порядке постановления СИ К СССР от 16 июля 1940 года.

Капитан РУДНЕВ. Нач. отд. ГАГАРИН.

22 июня 1942 года».

Держу в руках эту «похоронку». В который раз читаю и перечитываю... Надежда Евгеньевна Шаманина. Вспоми­наю белокурую, курносую девчонку. Как сейчас вижу - под­бежит, бывало, на большой перемене к брату Леньке, подаст кусочек хлеба, скажет: «Поешь», - и убежит к себе в класс... Добрая была у Леньки сестра, сердечная.

Не знаю, почему при чтении этой «похоронки» вспомни­лись мне рассказы старожилов о событиях на Пакшеные в годы первой русской революции. Весной крестьяне деревни Мараконской (Степанковской) вышли в поле с красным фла­гом и разделили землю пакшеньгеких богачей и урядника. Многих из крестьян тогда царские опричники арестовали и посадили в тюрьму. Среди них был и дед Надежды Шама-ниной... И еще пришли на память воспоминания старожилов о том, как дядя Надежды Шаманиной брат ее отца - Алек­сандр Полиевтович в том же году убил зловредного урядни­ка в Пакшеньгском волоку за деревней Заборье. Не просто убил... А привел в исполнение приговор тайного схода одно­сельчан, решивших покончить с местным «царем и богом», просидевшим па шее крестьян без малого полсотни лет, иродом и притеснителем парода. Александра Полиевтовича судили и сослали на вечную каторгу в Сибирь, где он и умер в Александровском централе.

Держу в руках извещение, еще раз читаю и перечиты­ваю... Надежда Шаманина. Припоминаю: последний раз и ее видел на новогоднем балу-маскараде в Доме пионеров. На баяне играл Гоша Шишов. Танцевали и веселились дев­чата из школы медицинских сестер. Выделялась пара - Надя Петровская и Коля Скрябин. Танцевали моя сестра п Надя Шаманина. Танцевали и веселились все.

Наступил 1939 год... С тех пор я не встречал Надежды Шаманиной. И надо же, вот эта «похоронка». И эти наплыв­шие воспоминания.

Заглянул в списки погибших в годы войны с Пакшеньги. Шаманина Надежда не значилась. Подумалось: «Пропусти­ли пионеры, когда собирали сведения о погибших на войне».

В Мараконской никто ничего не знал о судьбе Надежды Евгеньевны. А потом пришло письмо... от нее самой.

Читаю и узнаю о судьбе своей землячки. А было все так. До войны с дипломом медицинской сестры летом 1939 года приехала в Нарьян-Мар. Там и стала работать. Как только началась война, написала заявление в военкомат, чтобы на фронт послали. Просьбу удовлетворили и направили ее в авиачасть. Затем комсомолку-сержанта медицинской служ­бы Надежду Шаманину в апреле 1942 года направляют в Первую партизанскую бригаду, в Карелию. Задача, кото­рую должна была выполнить бригада, определена приказом командования: глубокие рейды в тыл противника. Цель - силами небольших отрядов сковать наступательные действия врага, освободить часть Пудожского района. В одном из отрядов оказалась и Надя - медицинская сестра.

...Осторожно идут бойцы отряда по льду Онежского озе­ра до намеченного острова, где решено было переночевать, сориентироваться в обстановке и па другой день продолжать рейд.

Первая ночевка под носом у врага. Утром с высокого берега противник обнаружил отряд. Начался настолько плотный обстрел, что партизаны вынуждены были отступить...

«До сих пор не могу понять, - пишет Надежда Евгеньев­на, - почему пуля попала в грудь? Прошла насквозь и в ко­телке, который был в вещмешке, застряла. Почему в грудь?

Мы же отступали, уходили по льду с островка. Смотрю, один из наших упал. Подбежала к нему, наклонилась, стала перевязывать. А он мне: «Беги, сестричка.! Беги, милая!». Я потянулась к сумке за вторым бинтом и... дальше уже ни­чего не помню. Очнулась в палате. Слышу разговор на чу­жом языке. Поняла - в плену...

Вот, знаете, сейчас у нас хорошие дружественные отно­шения с Финляндией. И это меня ничуть не удивляет. Ко­нечно, в первую очередь, это результат огромной работы нашей партии, правительства нашего. Но я еще по плену помню доброе к нам, русским, отношение простых финнов. Две девушки, которым было поручено следить за мной в больнице, старались как-то развеять мое тоскливое состоя­ние. Однажды я попросила их принести мне какую-нибудь книжку. II они принесли русское издание романа И. С. Тур­генева «Отцы и дети». Я даже заплакала. Наверное, надо попасть в мое положение, тогда поймешь, почему небольшая книжка так сдавила сердце тоской по Родине.

А когда меня и еще некоторых раненых, которые вместе со мной попали в плен, перевели в концлагерь, там финны-рабочие старались подкармливать нас: то картошки прине­сут, иногда даже мяса - «На, Надия, давай корми русия»...

Я много слышала и читала об ужасах гитлеровских конц­лагерей. В финском лагере, где нас держали, зверской жестокости по отношению к пленным не было. Но лагерное начальство тоже имело богатый опыт и способности унизить пленного, оскорбить его человеческое достоинство.

Однажды один из военнопленных - назвался Сергеем Орловым - сказал мне, что ребята готовят побег... И здесь помогли простые рабочие. Они принесли гражданскую одеж­ду, немного продуктов. Помогли бежать.

Долго плутали в лесу. Все старались фронт перейти. Как-то под утро увидели американские и русские банки из-под консервов. Обрадовались! Значит, где-то недалеко наши. А вскоре увидели обоз. Сопровождали красноармейцы. Они нас и доставили в штаб. В 1946 году приехала на Даль­ний Восток, в Приморье, в Партизанский район, да так и осталась здесь.

Тридцать лет безупречной работы в районной больнице. Юбилейная Ленинская медаль. Почетные грамоты, благо­дарности - это лучше всех комментариев к служебному списку заведующей физиотерапевтическим кабинетом Парти­занской районной больницы Надежды Евгеньевны Пашковой (фамилия ни мужу). Знают Надю Пашкову, Надежду Евгеньевну, почти все жители района, хоть раз побывавшие в больнице. И говорят о ней всегда с особой теплотой.

...А каково ей было, когда читала собственную «похорон­ку», присланную отцу...

«Правда Севера»   17 сентября 1977 г.

 

Герой  гражданской войны

Мы стояли на улице и ждали, когда он выйдет из Мараконской лавочки. И вот он вышел на крыльцо, прислонился плечом к столбу галереи и закурил. Стоял, курил, пуская кольцами дым, и с любопытством рассматривал нас, паца­нов, прибежавших посмотреть на военного. «Любуются мною», - думал он. А мы и в самом деле любовались: высо­кий и стройный, одет по-кавалерийски. Сапоги со шпорами начищены до блеска, фуражка лихо сдвинута на затылок, шашка с кисточкой у рукояти висит на ремне через плечо. Георгиевский крест и медаль украшают грудь, погоны.

Дяденька! А германцам головы рубил? - спросил его расхрабрившийся Федька Якунин.

Приходилось. Видишь вот, - он показал на награды, -  за так не дают.

 А шашка острая? - не унимался Федька.

Очень. Джик - и нет головы.

- А ты покажи, как шашкой рубят,- снова спросил Федька.

Он мягко спрыгнул с крыльца, выплюнул окурок, присту­пил его сапогом, окинул нас веселым взглядом и сказал:

- Идемте! - И быстро зашагал в поле, звеня шпорами. Поставьте вот тут, вот тут и там березок двадцать. Высотой с меня, толщиной - во, с руку, - сказал и пошел тропинкой через поле домой. Мы сделали все, как он велел, и стали ждать.

Проходя по деревне, он увидел мужиков, запрягавших лошадь в дровни.

Костенька! - обратился к нему хозяин лошади Петрушко Сергиев, -  помоги обкатать Красотку. Четыре года кобыле, а в оглоблях не бывала.

Сначала верхом,-  согласился Костя. Он быстро сдер­нул хомут, снял седелко, закинул повод, и не успел хозяин глазом моргнуть, как ошалевшая лошадь понесла седока че­рез капустники к погосту, а там от магазина к Мараконской.

Летит! - закричали мы все разом и побежали от доро­ги в стороны.

Он выхватил саблю и пошел: раз - и нет березы, раз - и снова нет березы, раз... раз... Лошадь шарахнулась в сто­рону и замотала головой.

- Уши! Уши отрубил кобыле, - заверещал кто-то из нас. Возвращая хозяину взмыленную и окровавленную ло­шадь, Костя извинялся:

С такта сбилась окаянная, да и без седла, опоры нет под ногами. Вот и обкатал - отсадил ухо.

Ничего получилось! Сам ты, Петрушко, без носа (ма­ковку носа откусил Ванька Юдин в драке), будешь ездить на безухой кобыле. Оно так даже интереснее. Все посмотрят. А то поезжай на Кулаково, Николай Саввич прикатает ва­ляное ухо. - Так пожалел пострадавшего соседа Петр Михай­лович Лодыгин, мужик - шутник и зубоскал.

Прикатает! - хохотал Федька Филохин. - Обязательно прикатает, валяное! - и подойдя к Косте, стрельнул у него щепотку табачку

                                                                                                   ***

Вечером, сидя на высоком крыльце летней избы, Костя рассказывал деревенским: «В 14-ом году, как взяли на службу, привезли в Новогородскую губернию, Муравьевские казармы, зачислили в конно-гренадерский полк. Учили рубить, а потом пригнали под Ковель. Немцы там теснили русских, вот мы и рубили германцев. А потом отвели на отдых. Меня отпустили на побывку. Завтра уезжаю.» И обращаясь к отцу сказал: «Не давал ты нам татка здесь драться, вот мы там- то и подеремся досыта»

Война бросала его по Российской Империи. Однажды на привале в Полесье, лежал и думал вслух: «Рубим вот всё, рубим, убиваем одни других. За что? Сколько изничтожили германцев, сколько они нашего брата угробили. Кончать надо эту войну! А как? А что делать? Пусть не лезут в чужое государство.

Скакал по степям Украины. На переправе через Буг встретился со своим братом артиллеристом 23-й бригады. Распили бутылку вина на радостях, расцеловались и поскакали догонять, ушедшие вперед, свои части.

Империалистическую войну закончил в Брусиловском прорыве. Сдал коня мадьярам, саблю бросил в кучу оружия. На крыше вагона выехал в Россию.

Через месяц прибыл в родную Пакшеньгу, с двумя «Георгиями», завернутыми в тря­почку и спрятанными в карман. Измученный, усталый и грязный.

Известие о высадке интервентов на Севере принял спокойно. Только и сказал: «Мало было пролито крови, так нет… и помолчав добавил – без нас не обойдутся»

В конце декабря 1918 года из Вологды отошел состав на север. Проезжали Коношу, Няндому. Остановка.

- Какая остановка? – спросил Костя Кузьмин, проходившего мимо теплушки железнодорожника.

- Шалакуша, вылезайте, дальше не поедет!

Вылезли. Холодно, ох как холодно. Январь 1919 года прижимал. Зима студеная. Выстроили, проверили по спискам, разбили на команды. Кузьмина К.П. назначили командиром 2-го взвода кавалерийского дивизиона, 18-й стрелковой дивизии.

Участник  освобождения Севера от интервентов, боец 2- го взвода Попов Егор Семенович , рассказывает: «Подобрались во взвод ребята, один к одному – ухари. Воевали, брали Тарасовскую волость, Кочмас. Ходили в обход на Обозерскую. Шли вдоль реки Шелексы, восемьдесят километров по глубокому снегу. Брали деревни, большие и маленькие озера. Встречались с комдивом Уворевичем. Как то приехал он к нам, привез валенки, мыло, махорку и свежие газеты. Говорил нам: «…боец должен знать идеи, которые защищает»

Егор Павлович Шаманин вспоминает о тех днях: «После освобождения Архангельска от интервентов, нас перебросили на Запад – под Полоцк. Потом пошли на Польшу»

В бою под Белостоком, костя Кузьмин летел впереди взвода, зажигая бойцов личным примером мужества и храбрости. «Ура» - неслось со всех сторон. Быстро догонял убегающего поляка, занес саблю, чтобы рубануть…но не рубанул. Только и услышал в след: «Костя!»

Долго потом мучился, вспоминая этот случай. Да неужели Митька Гришин? Уж больно похож на него. Вот почему он не пришел с империалистической, ну и прохвост, переметнулся к полякам!

Подошли под Варшаву. Видим заводские трубы. Устали бойцы, измотали себя и лошадей - вспоминает Сергей Дмитриевич, участник гражданской войны.

А орден Красного Знамени  Константин Прокопьевич получил за взятие деревни Кривки. Летом это было 1920  года при прорыве на польском фронте, в Белоруссии.

Их было пять братьев. Любили они собираться в отцов­ском доме, где потом проживал Константин Прокопьевич. Помню, сидят они и рассказывают о войне. Костя больше молчит. Не любил он вспоминать прошлое. Уж больно видно война ему осточертела. Послушает он своих братьев, послу­шает, да и заведет патефон. Была у него любимая песня, ко­торая кончалась словами: «По коням!!!», и потекут у пего крупные и обильные слезы. Подползет к нему сынишка Колька, любимец, погладит отец его по голове и скажет: «Ну, гвардия, хватит врагов и на твою жизнь». Подбросит его на колени  и   вполголоса скомандует: « По коням!!!».

Кузьмин Константин Прокопьевич (1894-1936 г.г.)

Родился в деревне Окулковской (Гора). Родители: мать – Кузьмина Аполинарья Никаноровна, отец – Прокопий  Евлович. Семья была большая пять братьев и одна сестра. Жена – Ираида Лукьяновна. Было у них пятеро детей: два сына и 3 дочери – Анна, Мария, Александра, Валентин и Николай

Когда вернулся с войны, Константин Прокопьевич был в числе организаторов Советской власти в Пакшеньге. В 1931-1932 годах работал председателем сельского совета. В это время были ТОЗы. Позднее работал на сплаве начальником.

Погиб трагически в 1936-7 году

Ленинский путь - 4 декабря 1966 г.

Секретарь уездного комитета

В ночь на 5 декабря (старого стиля) 1892 года в деревне Мараконской  Пакшеньгского сельского общества в семье кре­стьянина Ефима Конева годился сын. Через несколько дней батюшка, окуная крепкое тельце младенца в купели, нарек новорожденному, рабу божьему, имя Николай. С тех пор и стал расти Колька Конев, как и многие другие его сверстники. И ничего особенного в его жизни не было, разве кроме того, как однажды летом возле Тимошиного дома боданул его прямо в лицо бык. Выжил парнишка, но шрам на щеке и пере­лом носа остались на всю жизнь. По части нарушенной кра­соты лица отец утешал родных: «Ладно! Будет ум - проживет и таким». И покатилось Колькино детство дальше по ухабистым традициям деревенской старины.

Лето. Самая отрадная пора побегать бы после учебы в церковно-приходской школе, по нет: вози навоз, руби жер­ди и колья, учись боронить, косить и грести сено, жать... Но были и счастливые дни. И тогда Колька с мальчишками убегал на речку Пакшеньгу, что в версте под деревней, и ку­пались там в холодной воде омутка до посинения. Согре­ваясь, играли в зубаря или бежали на Лашов и там трясли меев из морд, поставленных в езы горенскими и зареченскими ребятишками. Иногда устраивали набеги на поповское поле в горох и лакомились там до появления святого отца с дрючком в руках, и удирали тогда сломя голову мараконские сорванцы, спасаясь от святой немилости в сторону деревни Гора. И проклинал тогда служитель церкви пронькиных да маланьичевых парней за эти проказы, хотя те и не были виноваты.

Любил Колька летний праздник медостов день, когда от мала до стара все жители Пакшеньги собирались в пожни и гуляли. Тальянки, кадрили, песни, драки... Дрались парии жестоко, избивая одни других. Дрались по всякому поводу и без повода, выметая накипевшую злобу, показывая свою удаль и молодечество. А потом пили мировую - бытылку или четверть водки, извинялись, прощали друг другу обиды. Но проходило время, и обиды вырывались снова в удобный мо­мент наружу через кулаки, полено или кол, попавшие в ру­ки, - и рушилась вся эта дикая сила на голову обидчика. И снова, пили мировую, прощая друг другу обиды и зло.

Зима. Учеба в школе, опять закон божий, которого Коль­ка Конев не любил больше всего на белом свете и из-за которого пришлось ходить четвертую - лишнюю зиму, чтобы лучить свидетельство об окончании трехклассной церковно-приходской школы.

I! зимой было много интересного. Ездили с отцом на Чvpry за сеном. Отец всю дорогу насвистывал тихонечко ка­кие-то песни, а то бормотал в полголоса себе под нос моли­тву. И всегда удивляло Кольку, как это отец помнит все, что надо в хозяйстве. На обратном пути наломает веток сосны на помело, вершин на веники, вырубит кряж березы на лучину, черемуховый вяз к дровням. По дороге приметит не­сколько сушин, которые потом спилит на дрова. И все это получалось попутно. Так вот и учился Колька у отца жи­тейской мудрости.

Любил Колька вечерованья, когда в их доме собирались девушки и женщины с куделями. Пряли, пели песни, расска­зывали были и небылицы. А он, Колька, менял лучину в све­тильне, тушил угли в кринке с водой, чтобы было меньше чаду, и казалось ему, будто он сейчас в хорошей сказке.

А потом приходила масленица с ледяными катушками по деревням и катанием на лошадях вокруг волости. Ловля кле­стов в пружки... Очень забавно.

Так бы и катилась Колькина жизнь дальше, если бы не одно событие. Как-то летом к лесному объездчику Евгению Ивановичу Шаманину приехал в гости сын Евгений. Привез много книг и книжек. Читали мужики те книжки, и открыва­лась им правда, та далекая правда жизни, о которой меч­тали столетиями.

Однажды прибыл из Вельска вооруженный отряд. Окру­жили дом объездчика, обыскали, но ничего и никого не нашли. Говорили потом: «Приезжали арестовывать сына Евгения за какую-то там политику. Будто против царя пошел».

А к этой политике многие из пакшеньгских мужиков при­общились. Собирались в деревне Уголевской, в доме И. Н. Шаманина, завешивали окна и читали ту политику вслух. Читали, спорили и поздно расходились по домам с возбужденными, взбудораженными мозгами. Фильку Афонина и Стеньку Дометькина за чтение тех книжек прозвали политиканами.

Однажды мараконские мужики собрались в оброчное по­ле и разделили между собой земли богачей и урядника. И снова прискакал из города вооруженный отряд. Снова окружили дом лесного объездчика, искали и опять ничего не нашли. Мараконских мужиков арестовали. Был арестован и отец Кольки, Ефим Конев.

Азбуку революции Колька Конев получил нежданно-нега­данно. Ходил искать коня. Заблудился. Вышел на тропинку и ударил по ошибке в глубь леса. Идет, для храбрости орет песню: «Коляска к дому подкатила, колеса о землю стучат...». Вышел на полянку и вдруг: «А ну-ка, милый улан, слезай с коляски, идем к нам в гости». Каково же было Колькино удивление, когда к нему подошел тот самый гость, сын лес­ного объездчика Евгений Евгеньевич. От неожиданности Колька едва вымолвил: «Так, значит, вы и правда скрывае­тесь в лесу? Не зря, значит, говорят в деревне?»- «Не зря!» - ответил спокойно гость, - правду говорят люди. Ты ведь сын Ефиму Коневу? Слышал, землю делить ходил с красным флагом. Идем. Угощу я тебя чайком, вареньем, грибочками. Мы тут, на этой Сарафаннице, выстроили себе дворец, не хуже царского, куда сажают нас за политику».

Здесь у Дубровного ручья, в шалаше, крытом еловой ко­рой, за обедом услышал Колька много доселе неслышанного. Что есть-де в России партия революционеров, которая ведет борьбу за землю и волю крестьян. И выходило из рассказа, как понимал Колька, что есть еще и другие партии, но эта революционеров - самая главная партия, раз к ней принад­лежит Евгений Евгеньевич.

На следующий день только и разговоров - кто-то ночью расклеил рукописные листовки. Колька Конев догадывался: листовки, да это же, верно, те самые гостинцы, которые он вчера принес из лесу от Евгения Евгеньевича и тайно пере­дал их на мельнице Грибичей мельнику Афанасию. Есть у сына лесного объездчика надежные люди. И он, Колька, сейчас знает то, чего никто из мараконских мальчишек не знает.

Лето того года было неспокойное. События развивались стремительно. Вековечные устои жизни Пакшеньгского сель­ского общества пошатнулись. Вскоре после ареста мужиков был убит в Вельском волоку пакшеньгский урядник.И по­шли разговоры об убийстве.  Многие  восхищались: как это Сашка Полиевктов ловко стукнул колом урядника по лыси­не. Не пикнул...

За самоуправство и самовольство по разделу земли Ефим Конев, Полиевкт Шаманин, Александр Петрович, Андрей Иванович Шаманины были посажены в тюрьму на полтора года. За убийство урядника Александр Полиевктович Ша­манин был сослан на вечное поселение в Сибирь.

                                                                                                 ***

Рабочий день давно уже окончен. На дворе стояла ночь, а в укоме, в кабинете секретаря, все еще горела керосино­вая лампа. Человек, склонившись над  бумагами,  выводил:

«Автобиография члена партии, секретаря уездного коми­тета РКП Конева Николая Ефимовича*. Родился в 1892 го­ду в бедной крестьянской семье Ефима Конева деревни Мараконской. После окончания церковно-приходской школы учиться дальше не мог из-за бедности житья и недостатка рабочих рук в семье». - Секретарь укома, отложив ручку, откинулся на спинку стула и мысленно пробежал отрезок детской жизни, которая осталась позади,

В дверь постучали.

- Да! - Пригласил секретарь. Вошедший заговорил с порога:

- Ты что это, Николай Ефимович, по ночам колдуешь над бумагами?

Секретарь бросил на посетителя тяжелый взгляд, пред­ложил:

- Садись, Федор Лукьянович. Спрашиваешь, колдую ли? Ударился вот в воспоминания детства. Детство. Счастливая пора. А было оно у нас с тобой, Федька? - И сам же отве­тил: - Было. Короткое, босоногое, но было же оно, черт нас побрал, счастливое. Помнишь, когда скрывался в лесу Евге­ний Евгеньевич Шаманин, я тогда к нему ходил. Сначала случайно набрел на шалаш, а потом дорогу узнал через Овинную на просеку, по Сарафаннице и к нему. Еду носил, а от него книги и бумаги мужикам передавал. Там в лесу жила и его жена Мария Алексеевна. Так вот, это по его просьбе собрались мужики на сход в июле 1906 года. Евге­ний Евгеньевич пришел и сказал: «Вот что, братцы, мне с вами поговорить надо, дело теперь скверное. Государствен­ную думу разогнали, правительство нас ничем не удовлетво­рило, обращаться с просьбами теперь некуда, остается только нам забастовать. А как забастовать? - Не платить податей и не давать рекрутов!»

Федор, слушая неторопливый рассказ секретаря, улыбал­ся в свои холеные бархатные усы, заговорил:

- Забастуем, братцы! К черту этого царя с его податя­ми! Не давать рекрутов и баста. Да это же бунтарство одной деревни. Отголосок давно прошедшего народничества. А теперь, подобный нашему Евгению, социал-революционер где-нибудь в Бестужеве втихаря шепчет мужикам: «За Со­веты - без коммунистов...». Да, Евгений Евгеньевич многое тогда не понимал и сам. - Секретарь встал, прошелся по кабинету. - Беда Шаманина была именно в том, что он принадлежал к партии эсеров и был оторван от пролетариата. Но революционную искру в народ заронил. А это уже многое.

Секретарь подошел к столу, нашел нужные бумаги и, по­давая Федору, сказал:

Прочитай. Внимательно разберись - дело серьезное. Что будет неясно - спросишь. - Сел за стол и продолжил пи­сать: «До четырнадцатого года помогал отцу тянуть семью (было семь человек детей). В августе был взят на военную службу и всю империалистическую войну находился на фронте. Демобилизовался с фронта в декабре 1917 года. По прибытии домой, вместе с другими фронтовиками приступил к организации Советской власти в Пакшеньге. Два месяца был председателем волостного исполкома, а в марте 1918 го­да на первом уездном крестьянском съезде избираюсь в исполком, в члены президиума и товарищем председателя уисполкома». Секретарь укома поставил точку, отложил ли­сток бумаги в сторону и к Федору:

- Пошли спать!

Августовская ночь уже длинная. Не зря говорят в народе: «Конь наедается, казак высыпается». Из здания укома вы­шли двое и растаяли в темноте ночи. Долго шли молча. Потом один заговорил глухим, мягким басом:

Если ты не бросишь этих блудных похождений, вы­щиплю твои холеные усы по волоску, иначе погибнешь на «бабьем» фронте...

- Усы? Не поможет, - ответил другой вполголоса и за­хохотал...- Болячку ту излечит только коновал...

Они расстались. Конев шел и раздумывал: «Красавец ты, Федька Лучкин, и обходителен черт. Будь на месте женщин   влюбился, наверное бы».

Дальше биографию первого секретаря укома партии, ни­кем еще не написанную, постараемся изложить по докумен­там и воспоминаниям людей, лично знавших Н. Е. Конева, работавших под его руководством.

«На первом уездном съезде, который заседал 17 дней (с 1 по 17 марта 1918 года), работа проходила хаотично, не­планомерно, но вопросы продумывались серьезно, обсужда­лись удивительно активно и принимались дружно. Рабочих на съезде не было, интеллигенция саботировала, мещанство относилось враждебно, крестьяне многого не понимали. Съезд опирался на солдат, вернувшихся домой». (Из воспо­минаний делегата съезда А. Чертовского).

«На съезде выступали все, кто хотел, говорили кто как мог, спорили много и горячо. Н. Е. Конев поблагодарил съезд за оказанное доверие (избрание его в члены прези­диума) и заверил делегатов: «Время слов прошло, настало время дела. Исполнительный комитет приложат все свои старания, умения и силы, пойдет навстречу всем народным желаниям и выведет народ из цепей насилия и рабства». (Из журнальных постановлений первого крестьянского съезда).

18 июля 1918 года на Пленуме Вельского уездного Сове­та Н. Е. Конев выступил с гневной речью, в которой заклей­мил партии левых эсеров и их ЦИК за террористический акт - убийство Мирбаха. «Они не спросили население Рос­сии согласно ли оно идти воевать еше раз, не залечив ста­рых ран от четырехлетней войны». И предложил следующую резолюцию:

«В корне протестуя против вооруженных кровавых вы­ступлений в момент напряженной и тяжелой борьбы, социа­листической России с обрушившимися на нее империалиста­ми всего мира, твердо зная, что только тесной сплоченностью и напряжением всех трудовых слоев можно спасти завоева­ние революции, клеймить позором ЦИК левых эсеров и их необдуманный террористический акт, совершенный над немецким послом Мирбахом, который может вызвать новый кошмар войны для обессиленной России и гибель нашей передовой мировой революции. Эта безумная выходка ЦИК партии левых эсеров дает лишний козырь в руки контррево­люции и империалистам всех стран для удушения Советской республики.

Требует сурового революционного правосудия над винов­никами такого рокового явления и выражает уверенность, что власть Советов сумеет справиться с этим ударом, нанесенным левоэсеровскими провокаторами и выведет нашу Родину в царство свободы трудящихся и социализма».  (Из журнала заседания пленума Вельского уездного Совета кре­стьянских и рабочих депутатов 18 июля 1918 года).

Сейчас издалека, перебирая документы почти пятидесяти­летней давности, удивляешься: сколько энергии, с каким на­пряжением сил, с какой выдержкой и дисциплиной работали члены Вельского уисполкома. Проводились мероприятия по организации и упрочению Советской власти в городе и уезде. Шло наступление на эксплуататоров, торговцев и бо­гачей по линии передачи их домов со всем инвентарем и все­ми надворными постройками в собственность трудового народа. Так в Вельске дома Емельянова и Малоземова, в Верховажье - Юренского и Редрухина передавались под школы и народные училища и т. д.

В связи с интервенцией на Севере обстановка в уезде осложнилась. Вельск стал прифронтовым городом. По уезду поползли всякого рода ложные слухи, участились случаи преступной контрреволюционной агитации среди населения, с извращением всех фактов и событий, с извращением всех дел, проводимых Советской властью. Участились случаи пор­чи изоляторов телеграфной линии на участке Верховажье -Тотьма, со стороны некоторой части населения были случаи саботажа проводимых Советской властью мероприятий.

Н. Е. Конев в это время работает председателем чрезвы­чайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем. «Время очень удачно и без ошибки выдвинуло Н. Е. Конева на большой и ответственный пост председателя УЧК. Трудно совместить все те качества, которыми обладал Н. Е. Конев, - суровую непримиримость к врагам и в то же время вежливость, беспредельную справедливость и чут­кость к товарищам по работе и народу. Кажется, только ему было доступно в краткой форме ознакомить нас с тем или иным делом». (Из воспоминаний Г. Ф. Туйбова, г. Яро­славль) .

Председатель УЧК  лично сам консультирует едущих в ко­мандировку, требует больше проводить разъяснительной работы среди населения. Постоянно находится в команди­ровках сам. Внутренне собранный, внешне подтянутый, он являлся образцом исполнения служебных обязанностей, точ­ности выполнения поручений.

В январе 1919 года на имя Конева поступило анонимное письмо, в котором автор письма просил: «Настоящей власти вести борьбу не только с богачами и капиталистами, но и с бедняками лентяями - крестьянами, которые есть самые вредные паразиты общества».

По поводу этого письма Н. Е. Конев выступил в уездной газете: «Кто у помещиков и фабрикантов был рабом? Кто в городе проводил самые грязные работы? Бедняк и бедняк! Которого и теперь называют паразитом общества. Этот бед­няк пропитан рабским духом. Его изолировали от духовной жизни. Его не учили. В нем не развивались стремления к сво­бодному, вольному труду, и он рос рабом. Он утоплен был в бездне темноты, невежества и рабства. Все это перенес и выстрадал бедняк. Так неужели и теперь его душить и да­вить? Неужели и теперь его клеймить позором? Нет! Тысячу раз нет! Неотложный святой наш долг и задача снять с него клеймо позора и пробудить в нем стремление к труду и жиз­ни. Эту задачу должна выполнить партия коммунистов, и я свято верю, что она это святое дело сделает».

Из автобиографии Н. Е. Конева мы узнаем: «В члены Коммунистической партии вступил 8 сентября 1918 года, до этого находился в партии левых эсеров».

Слишком большое влияние оказал на пего, 14-летнего мальчишку, Кольку Конева, Е. Е. Шаманин своим револю­ционным учением и делами. Через многие годы прошел Ко­нев под лозунгами социал-революционеров. Но в середине 1918 года, но твердому убеждению, раз и навсегда порвал политическую пуповину, связывающую его с партией левых эсеров, и вступил в партию коммунистов.

На первой Вельской уездной конференции РКП (б), кото­рая проходила с 1 по 3 марта 1919 года, Н. Е. Конев избирается членом Вельского уездного комитета и его се­кретарем.

2 мая 1919 года на собрании коммунистов и сочувствую­щих по предложению укома обсуждался вопрос о создании боевых частей. Решили организовать два взвода из коммуни­стов и сочувствующих и начать боевую подготовку. Инструк­торами назначить товарищей Конева и Шаварина.

В ноябре 1920 года Вельский уездный комитет партии командировал П. Е. Конева в Москву па десятимесячные курсы при Свердловском университете.

Человек, имеющий образование три класса церковно-при­ходской школы (по профессии хлебопашец), садится за кни­ги, изучает историю борьбы рабочего класса, политическую экономию, вопросы советского и партийного строительства, слушает лекции по международному и внутреннему положе­нию в стране...

После окончания учебы в университете, по ходатайству Вельского уездного и Вологодского губернского комитетов партии перед ЦК партии, Н. Е. Конев возвращается в город Вельск и сразу же приступает к работе.

На пятой уездной партийной конференции (26 - 28 авгу­ста 1921 года) Конев избирается членом президиума и ответ­ственным секретарем уездного комитета партии.

Н. Е. Конев явился инициатором открытия в городе Вель­ске уездной советско-партийной школы. По этому поводу 22 октября 1921 года выступил в уездной газете с большой статьей, в которой, в частности, говорилось: «Сотни лет ви­ном и ладаном дурманились народные мозги... Октябрьская революция открыла широкую дорогу для учебы. Мы должны хорошо разбираться в текущих общественно - политических явлениях, а также и явлениях окружающей нас природы. Мы должны хорошо знать задачи Советской власти, усвоить политику нашей партии, чтобы, вернувшись с учебы, могли дать точные и полные ответы народу по наболевшим вопро­сам нашей власти и ее мероприятиях...».

Н. Е. Конев являлся основным преподавателем этой школы.

«Заведующим партийной школы был П. Ф. Непомилуев. Мы с ним были хорошо знакомы. Вот он-то мне и рассказы­вал, как Конев здорово читает лекции, об этом же мы слы­шали и от других. А мы, учителя, сомневались, как этот че­ловек без образования и читает лекции о политэкономии. В которой мы, подчас, едва разбирались. Вот мы и отправи­лись послушать. Да! Действительно, рассказывал он очень хорошо, доступно и просто, ясно и доходчиво. Мы сидели, слушали и диву давались». (Из воспоминаний учителя-пен­сионера Н. В. Беляева, г. Вельск).

«Николай Ефимович Конев часто выступал на собраниях с лекциями и докладами по важнейшим вопросам: 20 сен­тября - о новой экономической политике. Тогда же - о рабо­те волостных партийных ячеек и волостных исполкомов. 3 октября - о положении в Германии. 10 октября - анархизм и коммунизм (диспут). 16 октября—об электрификации. 31 ок­тября - о помощи голодающему Поволжью.

Его слушали с неослабевающим вниманием. Выступления Конева ободряли нас, вселяли уверенность, вызывали жела­ние работать лучше и больше. Стиль его работы был таков: он на каждый день и месяц планировал свою работу и того же требовал от работников. К выступлениям готовился всегда тщательно, составлял краткие планы. К посетителям относился чутко и внимательно. Большое внимание уделял партийным ячейкам, волостным исполкомам, комсомолу и женотделу. Сурово относился к нарушителям партийной дисциплины...

Считаю своим долгом отметить, что коммунисты и комсо­мольцы, а также трудящиеся массы Вельского уезда Н. Е. Конева очень ценили и уважали как коммуниста, ра­ботника, человека». (Из воспоминаний бывшего заведующе­го агитпропотделом Вельского укома РКП(б) А. II. Стениловского, г. Архангельск).

На шестой партийной конференции (17 - 22 марта 1922 года) Н. Е. Конев выступил с Докладом «О междуна­родном и внутреннем положении республики». Конференция снова избирает его секретарем укома.

На седьмой партийной конференции (22 - 25 ноября 1922 года) Н. Е. Конев выступает с докладом «Воспитатель­ные задачи партии и работа среди населения». Конференция избирает его в члены президиума и ответственным секрета­рем уездного комитета партии.

В конце своей автобиографии П. Е. Конев писал: «За вре­мя службы был четыре раза на губернских партийных кон­ференциях и губернских съездах Советов, два раза был на Всероссийских съездах Советов - один раз гостем от универ­ситета, другой раз - делегатом съезда Советов и два раза был в Петрограде на областных съездах».

В июле 1923 года состоялось решение бюро Вологодского губкома РКП (б) об отозвании Конева Николая Ефимовича в распоряжение губкома РКП (б).

Газета «Ленинский путь»

29 марта, 2, 5, 7 апреля

1966 г.

Примечания

Печатается с сокращениями.

Конев Николаи Ефимович (1892-1937) - первый секретарь Вель­ского уездного комитета РКП (б) с марта 1919 по 1923 год один из организаторов Советской власти в уезде. Имя Конева Н. Е. носит одна из улиц города Вельска.{jcomments on}