Бабушка и дедушка по папиной линии. Горбунова Глафира Львовна, в девичестве тоже Горбунова (почти вся деревня были Горбуновы), родилась 9 мая 1892 года в семье зажиточных крестьян Льва Ивановича и Натальи Александровны в деревне Кулаково. Дом их стоял на горе, был огромный, с колоннами, двухэтажный, с мезонином. Семья была большая и дружная. У Глафиры были братья Константин и Василий, сёстры Мария, Маремьяна и Ольга.
Константин с семьёй жил в Пакшеньге, Василий умер давно, о нём ничего не знаю. Марию выдали замуж в Судрому Вельского р-на. Маремьяна жила в Пакшеньге, затем в Шокше, Ольга в Рязани, ст. Шиловская.
«Глафира» в переводе с греческого значит «Изящная». Она такой и была: высокая и статная, довольно образованная (закончила начальные классы церковно-приходской школы). Умела шить, обшивала всю большую семью, даже брала заказы от соседей. Замуж вышла без любви, т.к. просватали родители за Никифора Андреевича, не смела им перечить.
Он был единственным сыном в семье, работящим и надежным. Дом в деревне Кулаково и хозяйство, хоть и не богатые, но крепкие, переходили к нему. У Никифора в семье было 7 сестёр (золовок), жили дружно, но не все любили Глафиру. Ирина, которая позднее жила в Ярославле, в детстве часто болела фурункулёзом и из вредности гнойные тряпки часто подбрасывала в шкаф Глафиры, чтоб позлить её. Приходилось с эти мириться.
С Никифором жили душа в душу, он любил и никогда не обижал жену.
От этого брака было 8 детей: Ольга (1912г.), Александр (1918г.), Дмитрий (1921), Мария (год рождения предположительно 1916, погибла во время ВОВ), Александра (1928г.), трое умерли в младенчестве. Дети были послушные и трудолюбивые, но разные по характеру и темпераменту. Митя был спокойный, медлительный, а Санко (так звали папу в детстве), энергичный и быстрый. Бабушка рассказывала: «Бывало, Митю посылаю, он пока всё расспросит, соберётся, время ушло. А Санко, не успеешь послать, уже побежал. Сам, говорит, знаю…».
1 ряд: Кузьмин Дмитрий..., Прилучная Альбина, Горбунова Глафира Львовна,Горбунов Никифор Андреевич,
2 ряд: Кузьмина Ирина Андреевна, Горбунова Зоя Николаевна, Горбунов Александр Никифорович, Прилучная Ольга Никифоровна. 1949 год
Молоко раньше хлебали ложками. Возьмут братья кринку с молоком, Санко разделит её пополам лучиной, чтоб каждый под своим краем ел. Момент – и нет молока. Митя плачет, что ему не хватило, а старший брат учит не зевать.
Но один случай был печальный. Рубили топором хвою на подстил животным. Митя подсовывал, а Саша рубил, но раз не рассчитал, или Митя зазевался – рубанул по пальцам, отрубил фаланги пальцев на одной руке. Это увечье так и осталось с ним (не было пластической хирургии и трансплантологии).
Бабушка очень жалела Митю, он пропал в плену. Топит баню по-чёрному, сядет в сенцах, где дым и чад, и плачет, что так, наверное, его немцы мучили. Попал в плен Митя 09.07.1941 года в Любарском районе Житомирской обл.,УССР, умер 13.11.1941г. Уже после смерти бабушки следопыты нашли могилу Мити на территории Германии. Светлая память убиенному воину Димитрию!
Горбунов Дмитрий Никифорович
Старшая дочь Глафиры Львовны и Никифора Андреевича - Ольга была очень добрым и душевным человеком. После войны она осталась одна, тянула лямку и за мужика и за мужика и за бабу. Муж - дядя Федя ушёл на войну и без вести пропал, налоги приходилось платить без льгот. Даже продовольствие сдавали государству. Никого не интересовало, есть ли продукты и средства в семье, такая была политика государства. Работала конюхом, на сенокосе, в колхозе. Рано подорвала своё здоровье, заболела, ушла из колхоза, переехала с Альбиной в посёлок Шокша, жила жизнью дочери и внучек.
Горбунова Ольга Никифоровна. Фото конца 1920-х, начала 30-х.
Очень хорошо шила, нам с Ларисой тоже доставались наряды её производства. Я вспоминаю, как приезжала к ним в гости, как радушно меня принимали. У тёти Оли и Альбины всегда был порядок и уют в доме (жили в бараке), вкусная еда, пироги, черничное, смородиновое и земляничное варенье. Я ни разу не видела, чтоб тётя Оля была раздражена и невыдержанна, перед глазами стоит её милое улыбчивое лицо, высокая, стройная фигура и аккуратные натруженные руки. Тётю Олю бабушка звала «Лёлька». Иногда у них были разногласия. Помню, раз бабушка сделала дочке замечание, укорив, что долго шьёт платье, на что та ответила: «Пусть долго, зато хорошо! А ты скоро, так постоянно воротник косо лежит!»
Позднее они переехали в Воркуту, а на лето часто приезжали с девочками в деревню, жили большой дружной семьёй. Тётя Оля знала и могла выполнять любую деревенскую работу, помогала по дому, в огороде, на сенокосе. Родители очень любили тётю Олю и говорили, что в любое время она может приехать и жить сколько угодно, её кушетка в бабушкиной комнате всегда ей предназначена. Когда Альбина купила в Вельске дом в центре города, тётя Оля переехала туда. Этот дом стал постоянным пристанищем для всей родни и знакомых.
Вторая дочь (моя тётя) – Шура тоже была необыкновенным человеком. Уехала из дома в 15-16-летнем возрасте в г. Молотовск (Северодвинск), поступила в ФЗУ. Работала на оборонном предприятии всю жизнь. Каждое лето приезжали они с детьми в деревню с традиционными подарками. Ларису родила в деревне, в верхней избе, по рассказам –новорождённую Ларису сразу положили на печку в тепло. Поэтому, до сих пор, заходя в верхнюю избу, она с умилением и любовью обращается к печке, как к живой. Миша и Лариса были почти членами нашей семьи.
Объединяла всех вокруг себя бабушка Глафира. Она получала маленькую колхозную пенсию, собирала её и дарила по - немного детям и внукам. Она хотела быть хорошей при жизни, чтоб не ждали смерти и делёжки наследства. У тёти Шуры жизнь была нелёгкой, но она никогда ни на что не жаловалась, была оптимисткой и альтруисткой. Много внимания уделяла детям, была с ними необычайно ласкова и нежна. Когда они укладывались спать, ложилась с ними рядышком «погреть», я всегда завидовала этому. Моей маме не было времени полежать со мной и посекретничать перед сном. Летом они часто ездили на юг загорать и купаться в Чёрном море. Один раз предложили взять меня с собой, но родители не согласились. Как мне было тогда обидно! Но, как я ни плакала, ни уговаривала, не помогло. Поездка сорвалась.
Очень красиво вышивала тётя Шура, в деревне висели панно, газетницы, салфетки, вышитые и связанные ей. На праздники она часто присылала нам посылки с подарками и гостинцами. Бабушка выдавала сладости по особо торжественным случаям или для гостей. У неё на фартуке был карман и там всегда лежали конфеты, сушки или пряники (на вознаграждение внукам, а позднее - правнукам).
Горбунова Глафира Львовна, Самутина (Горбунова) Александра Никифоровна, Прилучная Анастасия Михайловна.1960-е годы.
Когда я во время очередного приезда к родителям заболела и попала на операцию, тётя Шура тут же приехала, чтоб помочь ухаживать маме за бабушкой, маленькой Таней и грудной Женей. Бабушка называла тётю Шуру «Саня». Тётя Шура рано овдовела, но находила радость в общении с детьми и внучками. С маленькой Леной приезжали они в Вельск на лето, жили у тёти Оли. Сёстры были очень дружны. Мы с Таней и Женей два раза ездили к ним в гости в Северодвинск. Даже есть фотографии, снятые в Доме быта, где с тётей Шурой семья Ларисы и мы все вместе. Нам нравилось ощущать себя членами большой и дружной семьи. Даже Евгений, приезжая в гости к тётушке, удивлялся такому тёплому приёму и материнской заботе. Умерла тётя Шура после второго инсульта 7 октября 2006 года.
Папа был старшим сыном в семье, он уехал из деревни молодым (в Мурманск), закончил там железнодорожное училище, был призван в Армию, а потом началась ВОВ. Воевал на 1 Украинском фронте, участвовал в боях за Волгоград, а потом восстанавливал железнодорожные мосты в Прибалтике. Был ранен и контужен, правая рука до конца жизни плохо разгибалась. Награждён многими медалями. Часто вспоминал военные события и плакал.
С мамой они познакомились после войны и поженились в 1948 году. В 1950 родился Валентин, в 1954 Ольга (умерла в 9 месяцев от кишечного отравления – диспепсии), а в 1956 – я. У папы было 4 класса образования, но он был на ответственных партийных и административных постах. В деревне не было гостиницы, и все командировочные из Вельска и Архангельска жили у нас. Папа был очень сильным и отчаянным, объзживал самых строптивых жеребцов, мог забить любого быка (отчего у него были частые травмы). Когда он был председателем сельского Совета, добился улучшения дорог и «выбил» рейсовый автобус Шокша-Вельск. На месте нашей зимней избы с мезонином в 1967 году построил новый дом за одно лето. Помогала вся родня. А сам он сделал все рамы, косяки, окна, двери, шкафы, столы и стулья. Папа любил выпить, но не был пьяницей. Никогда не знал похмелья и после любого застолья с утра был на ногах и в форме. Практически всё умел и мог. Очень любил компании, праздники и сам любил ходить в гости.
В Райкоме и райисполкоме его звали «Никифорович», он мог с любым найти общий язык и решить многие проблемы себе и другим. Никогда не обижал нас, не ругался при нас матом, хотя в мужском окружении мог крепко выражаться, даже подраться. Дома он был как бригадир, все с утра были озадачены, а за ужином подводили итоги. Не терпел лодырей и неумех. В семье не принято было сюсюкаться и выражать нежное отношение, у нас был патриархат. Но за семейным столом обсуждались все вопросы, перспективы и планы.
Надпись на обороте фото-На память сестре Ольге Н При от брата Александра Никифоровича Горбунова 1933 года 29 сентября Снимался 15 лет
На праздниках собирались большие компании, всегда пели песни, плясали, танцевали, мужчины в перерывах резались в карты, играли в «Козла». Папа к праздникам варил деревенское тёмное пиво, очень вкусное и полезное, на дробинах которого настаивали изумительный квас, что шел в окрошку и был лучшим жаждоутоляющим напитком.
Дел дома хватало всем и зимой, и летом. Зимой заготовляли дрова, кололи их, складывали в поленницы. На санках в специальном деревянном ушате с крышкой возили с колодца воду. Стирали бельё в избушке с кипячением, на лошади возили полоскать на реку. В ледяной воде и на морозе руки горели огнём. Не выжимали, а хлопали деревянной колотушкой. Привозили домой, развешивали на чердаках и на улице. Бельё моментально покрывалось льдом.
Мама, при её хрупкости, умела очень хорошо стирать, развешивать, натягивая струной бельё, чтоб потом гладить было легко. Весной бельё отбеливали на снегу (насту), было интересно наблюдать, как на огороде «мёрзнет» бельё, полотенца, скатерти, как будто их нечаянно разбросали по снегу. Гладили, в основном, не утюгом (его нужно было раздувать углями), а катали каталкой и валиком. Пока не было электричества, грели углём самовар и зажигали в доме линейную лампу. Было очень уютно, самовар шумел, а от лампы были тени по стенам. Если нужно было выйти на улицу или во двор, зажигали фонарь с фитилём и стеклом. Всё было предусмотрено. На полу для тепла и для уюта во всех комнатах и коридорах стелили половики, домотканые коврики или лоскутные бабушкины ковры. Полотенца, скатерти – всё было домотканое.
Баню обычно топили раз в неделю, а зимой в морозы даже в две недели раз. Баня была (по-чёрному) в огороде у ручья. Плохо было, что стены, как их ни мой, пачкались. А предбанник не подтапливался, одеваться нужно было быстро, чтоб не замёрзнуть и не простудиться. Я не любила баню, у меня, обычно, после неё не было сил, болела и кружилась голова. Бабушка ходила в первый жар, она не боялась угара, а мама ходила в последний жар и то угорала. После бани пили чай и «пропускали по рюмочке». Действовали по пословице: «Год не пей, два не пей, а после бани выпей!»
По воскресеньям пекли пироги, плюшки, шаньги и рыбники. Когда всё было испечено, садились завтракать. Приглашали к столу папу (он в избушке с утра столярничал), иногда заходил сосед – дядя Паша Кузьмин или оба с тётей Шурой. Разрезали горячий рыбник, наливали по рюмочке, лакомились свежей выпечкой, пили чай.
Летом все работали на огороде, на грядках. У ручья, внизу, были капустники. Много растили капусты, моркови, свёклы, турнепса, репы, помидор, огурцов, лука, чеснока, а большую часть огорода занимала картошка. Приходилось поливать рассаду на грядках утром и вечером. Собирали ягоды малины, смородины, крыжовника, клубники, делали заготовки, в основном варили варенье и сушили. Ездили в лес за грибами и ягодами. Любимыми грибами были рыжики, их солили холодным способом, это было лакомство, особенно маленькие рыжички. Белые грибы и маслята мама мариновала, получалось очень вкусно.
Работа в огороде и по хозяйству была лёгкой по сравнению с сенокосом. В самую июльскую жару косили траву, сушили сено, стоговали. Частный сенокос разрешали, когда закончат колхозный. Бригадир рано утром обходил дома, «наряжал» на сенокос. Собиралось всё трудоспособное население обычно в Подгорье. Ездили на машинах на Озеди, в Подречковье, на Чургу, бывает даже с ночёвкой. Мне в 10 лет папа сделал маленькие грабельки, и я впервые поехала на колхозный сенокос. С папой мы «поднимали берега» у речки. Это так тяжело с берегов поднимать полусырую траву наверх! Помню постоянный вкус горечи во рту, без конца хотелось пить! Пили из реки, и, казалось, что нет вкусней воды! Я уже тогда для себя решила: «Вера, не будь дурой, чтоб всю жизнь так над собой издеваться! Кем угодно, хоть дворником, но - в город!» С детства была мечта уехать и жить по-другому.
Ещё я помню, что в основном со мной была бабушка в детстве, мама работала учительницей младших классов, одновременно учила 2 класса (в одной аудитории), это по 35-40 человек. Она все дни проводила в школе, а вечером, после домашних дел, проверяла кипы тетрадей и писала планы на все уроки.
Мама была очень маленькая ростом (150см), педантичная, любое дело делала основательно и аккуратно. Она говорила: «Не спросят – долго ли делал, а спросят – кто делал?» Мама стеснялась ходить рядом со мной по дороге в школу, ведь я уже в 13 лет была ростом 165 см.! Мама очень переживала, чтоб не выглядеть плохо и чтоб не говорили плохо (А что люди скажут?), никогда не говорила «слов-паразитов». Даже с самыми трудными детьми ладила и в ущерб своему здоровью занималась с ними дополнительно. Никогда не повышала голос и не оскорбляла учеников. Говорила, что за 37 лет работы никого даже «дураком» не назвала. Но зато мой рост пригодился для другого. Каждое утро я приходила к маме в класс и писала на доске число и «Классная работа», не вставать - же маме на табуретку! Каждый вечер я помогала проверять маме тетради, до сих пор помню даже почерк многих учеников! Мы с Валентином принимали участие в оформлении различных уголков в классе, стенгазет, он хорошо печатал плакаты, я рисовала, делала аппликации и т.д.
Мама очень хорошо пела. Особенно мне запомнилось, как она исполняла очень душевно песню «У церкви стояла карета», у меня на глазах были слёзы жалости.
Воскресными вечерами мы часто играли с родителями в русское и географическое лото, в шашки, в шахматы, слушали радиопередачи «Встреча с песней» Виктора Татарского и «Театр у микрофона». Я любила стирать бельё с мамой в избушке, самые интересные истории там рассказывались. Бельё гладили, у мамы всегда «на ходу» была швейная машинка, она тут же прошивала швы, делала заплатки, чтоб бельё уложить в сундук или в комод готовым для носки. Она любую работу делала с душой, аккуратно. На руках обмётывала петли, как на машинке, все стежки ровные и плотные. Сама могла скроить и сшить любую вещь. Первое платье себе сшила в 12 лет. Рукоделием удавалось заниматься нечасто из-за большой занятости.
Спать не получалось лечь раньше полуночи, а в 5-30 – 6 часов уже подъём. Мама была «совой», к вечеру у неё появлялись силы, и ей хотелось всё переделать, а утром вставала с трудом, с сильными головными болями. Сколько помню, у неё постоянно были спазмы сосудов головного мозга, жила на таблетках. А когда уж совсем выматывалась, были приступы с тошнотой и рвотой, головокружением и слабостью. Тогда мама лежала в холодном поту и спала день - два. Поправлялась – и марафон с физическими и нервными перегрузками снова продолжался. Ей бы ложиться спать пораньше, да вставать попозже, а она и днём, выпив таблетки, ложилась на 5-10 минут, вскакивая, как на пожар.
Мама была зависима от папы и бабушки. Ничего не предпринимала, не посоветовавшись с ними. Как-то ей по заказу, по очереди или по записи, привезли в сельпо шубу. На семейном совете она об этом сообщила, на что бабушка сказала: «Нечего наряжаться, у вас девка – невеста, надо её одевать!» И папа прокомментировал, что в шубе будешь похожа на медведя. На том и успокоились. Шубы у мамы так и не стало…У бабушки мама была «на побегушках». Пекли пироги, бабушка отдавала приказания: «Зоя, мети под! Неси скорее сковородки, а то жар уйдёт! Раскладывай! Смазывай!» И мама мигом исполняла, чтоб угодить. Иногда у них с бабушкой бывали перепалки, победителем всегда была бабушка. Мамины аргументы были для неё неубедительны, мама уходила и плакала, мне очень было её жалко и обидно, что не может постоять за себя. Но она никогда не высказывалась плохо о бабушке, она считала её главной в доме и всё прощала.
Одевалась мама скромно и со вкусом, на работу ходила в однотонных строгих платьях и костюмах с белым воротничком или с белой блузкой. В дополнение к ним были газовый шарфик, жабо или брошь. Из-за маленького роста она всегда носила туфли на каблуке. Волосы она укладывала при помощи двух гребёнок, к затылку гладко зачёсывая, они аккуратно лежали волнами. Косметикой не пользовалась, иногда только кремом для лица, но постоянно ухаживала за руками, покупая в аптеке жидкость для рук с глицерином или спец. крема. Мама во всём была очень аккуратна. Даже «погребальный наряд» мы с ней обсуждали заранее. Она хотела, чтоб я сама сшила ей бордовое шерстяное платье-халат, а к нему бордовая брошь и жабо с бело-чёрной отделкой и бордовые лакированные туфли.
Болезнь измучила маму: сильные головные боли, а потом и сердечные приступы, особенно тяжёлые по ночам. Было такое, что она даже не хотела жить и что-нибудь с собой сделать. Но мама верила в Бога и понимала, что это большой грех и несла свой крест, считая, что болезнь – это испытание. Перед поездкой в отпуск в 1996 году мне приснился сон, что папа строит сруб для дома (на месте домика Василия Кузьмича-«Колхозника»). Низ дома был из сплошных брёвен, верх – же он рубил на одну половину. Я спросила, почему так? Он ответил, что построит себе, а кому надо, пусть достраивают. Мне часто снились вещие сны, а этот особенно чётко запечатлелся в памяти, и я боялась, что раз папа строит новый дом, то это плохое предзнаменование. Но получилось, что не для себя, а для мамы он строил новое «жилище».
За день до моего отъезда мама сказала папе, что нужно пойти в сельсовет и написать завещание, чтобы один дом был Валентину, а другой – мне и всё имущество разделить на двоих. Мы сходили с папой и Валентином (он был с похмелья и не хотел никуда идти, но мама уговорила), всё оформили. Это было в понедельник. Во вторник мы всей семьёй сфотографировались на фоне дома, собрали стол, пригласили родных и соседей. Очень хорошо посидели. Мама чувствовала себя как обычно. Мы стали собираться в дорогу.
Ночью мне снится сон, что я в С-Пб перехожу Суворовский проспект и теряю сумку. Захожу в обувной магазин, (что вместо аптеки) на углу с ул. Кирочной и меряю туфли. Обувь стоит на стеклянных пирамидах, я беру лаковые чёрные туфли с украшениями, примеряю их, но тут замечаю, что мои старые туфли, в которых пришла, исчезли. Я ищу – их нет! Я расплакалась, что мне не в чем идти, устроила истерику продавцам, нашла какие-то старые тапочки и просыпаюсь. Рассказала утром маме сон, она истолковала его плохо, что не будет мне дороги. Говорит: «Береги Женю, как бы с ней что ни случилось!» А Женя собиралась лететь самолётом в детский лагерь в Анапу. В 6 утра подошёл рейсовый автобус, и мы поехали в Вельск. Вышли у Валентина на Советской, потом я пошла позвонить родителям. Папа взял трубку и сказал, что маме стало плохо: слабость, боли в сердце, тошнота и рвота. Ждали Валентину Владимировну. Она предположила, что у мамы инфаркт. Состояние тяжёлое, мне пришлось переложить вещи Жени отдельно, оставить её у Мартыновых, чтоб они её отправили, а свой билет сдать.
В деревню возвращалась на машине с Колей. Мама выглядела плохо, ей было очень тяжело – сильные рвотные позывы были как приступы, давление резко упало, температура тела почти 34 градуса. Ей сделали уколы, я поставила горчичник на сердце и к ногам, обложила пластиковыми бутылками с горячей водой. Стала растирать ей посиневшие пальцы. Постепенно она стала отогреваться. Фельдшер поняла, что кризис миновал, давление и температура улучшились. Мы всю ночь были рядом с мамой, ей стало легче, даже поспала. Утром Коля стал собираться домой. Мама говорит: «Вера, дай Коле денег хоть на бензин. Под матрацем конверт с деньгами». Я подняла матрац, а денег нет. Мама не поверила, но я ещё раз всё проверила – тщетно. (До сих пор не знаю, сколько было денег и куда они делись). Колю проводили, я вернулась к маме. Она лежала на кушетке в маленькой боковой комнате. Давление было близко к норме и температура тела около 36. Внешне она выглядела почти здоровой.
И тут мама говорит: «Вера, я хочу перейти на свою кровать, тут мне неудобно». Я возразила, что если инфаркт, то не только ходить, но и двигаться нельзя. На что мама твёрдо сказала: «Что будет! Умру – так умру, это тоже не жизнь!» Рядом была Мария Алексеевна. Мы взяли маму под руки, и она сделала несколько шагов к кровати. Мы помогли ей лечь, она осталась довольна. Тут я смотрю – ей стало плохо…
Когда хоронили маму, с утра лил дождь, и было холодно, но как только стали гроб выносить на улицу, вышло солнце. Оно было всю дорогу, пока ехали на кладбище. Народу проводить пришло много, больше 50 человек. Как только предали земле, начался ливень и гроза. Кто-то сказал, что это прощальный салют в честь Зои Николаевны.