Воспоминания Шаманиной Анны Васильевны о  деревне и о своем деде Феоктете

Шаманина Анна Васильевна родилась в д. Степанковская Пакшеньгского с/с, в 1913 году. Всю жизнь прожила в Судроме, проработала в Судромской школе учителем русского языка и литературы. Награждена орденом Знак Почета, медалями.

… «Постройки в деревне стояли очень тесно. Строили обычно летнюю избу: большую, просторную, фасадом на дорогу. За ней двор с поветью, дальше хлевы, сбоку обычно пристраивали зимовку, избу, утеплённую, но как правило более тесную, в которой жили по зимам; неподалёку амбар; в дальнем конце усадьбы обычно гумно, где-то не очень близко баня. Наш дед, бывало, часто говорил: «Не дай бог  пожар, так пол деревни выгорит». Так и случилось в годы войны: в летнюю пору возник пожар, сгорело тринадцать ломов; загорелось середина деревни по обе стороны дороги; по деревне невозможно было проехать. Думали, что выгорит вся деревня, выбирались далеко за деревню.

Вокруг Пакшеньги раскинулись поля; открытые, чистые, без кустарников. Да и вся-то она открытая, вся на виду почти, стоит на высоком месте. Посмотришь бывало в сторону Судромы, так в ясные летние дни крест судромской церкви хорошо был виден золотой звёздочкой».

 … Дед Феоктет родился в деревне Степанковская и был примерно 1857 или 1858 года рождения. Дед вспоминал, что во времена его детства деревня была примерно домов 15-17 и на его памяти разрослась до 75 домов. Дед помнил рассказы об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Вести об освобождении дошли из проповедей в церкви.

Он часто вспоминал избы, топившиеся по - черному, т.е. избы были без труб, дым во время топки из печей выходил прямо в избу; помнил избы с волоковыми окнами, рассказывал детям, что вся одежда была портяная и без пуговиц, с завязками по воротнику.

Дед Феоктет был сыном одинокой женщины - бобылки Манефы Арсентьевны. Чья она была, откуда взялась, дед никогда не вспоминал. Земельного надела Манефа Арсентьевна не имела, жила тем, что пасла коров у односельчан. Однако по тому, как она воспитывала сына нельзя сказать, что она была «глуповатой». Женщина старалась порадовать сына, сама шила ему рубашки и по воспоминаниям деда обшивала их по ворогу кумачом. Дед Феоктет был грамотным, другой дед (по матери) Платон и обе бабушки - безграмотные.

Учились, как уже было сказано, в церковной сторожке. По уже девятилетним мать отдала его в работники в соседнюю деревню Ефремковскую с тем, чтобы он поучился крестьянскому труду, что было самым разумным в его ситуации.

В 1860 году была открыта школа при Покровской церкви.

В этой школе обучался дед  Феоктет  1857 года рождения, и он часто вспоминал о том, кто и как учил детей в школе: «Учились в церковной сторожке. Первым учителем был дьячок. Учили по - старому: буки, аз - ба, веди, аз ва, потом была учительница, правда имя не запомнил. Много внимания в школе уделяли красивому письму, поэтому до старости писал я красиво, и многие неграмотные крестьяне обращались с просьбой написать письмо»

Дед умел делать всё, что требовалось в деревне: пахать, сеять, косить, сметать стог, загородить огород, при том так чтоб он был красивее, чем у других, высушить овин, измолотить, провеять зерно, а веяли то с лопаты, не веялкой; срубить хлев; починить обувь, шить ее не умел; шайки, ушаты, квашонки, бочки, кадки - всё было сделано его руками, умел плести всякие поделки из лыка: кузова, корзины, чернухи, солоники - всякую всячину: телеги, бороны были сделаны им самим, из кожи шил себе сумки, даже к старости фуражку себе сам смастерил; зимой в избе делал дровни, кресла, точил веретёна. Заодно выточил нам шашки, научил играть, нам же в забаву - волчок, а мне маленькую прясницу. Да и не припомнишь теперь всего. Причём большая часть предметов домашнего обихода делалась без железа, без гвоздя, ведь и гвоздь в хозяйстве - ценность, расходовали с расчётом».

«Дед, когда подрос, а это было около 1880 года, отправился на заработки и в места более отдаленные. От нас обычно уходили в работники в Ярославскую губернию. сушили сухари, собирались группами по несколько человек и уходили пешком. Шли через Верховажье, на Чушевицы, через Шелоту, Тотьму... Вместе с каким - то Давыдом были пастухами несколько лет где - то в Даниловском уезде. Вспоминал какое - то село по реке Соть.

Был дед и бурлаком на Волге и в извоз зимой нанимался. Кстати, вспоминал волжские сёла: едешь, говорит селом, да и уснёшь, соснешь часок, проснёшься, всё ещё тем же селом едешь. Нас всё удивляло в его рассказах.

Потом каким - то образом попал в Питер. Работал на кожевенном заводе. Об условиях работы рассказывал так: зимой надо выкидывать кожи из наквасы из громадных чанов. Разденутся совсем, да в холодном сарае залезают в этот чан, в котором мокнут кожи, и выкидывают их из чана. Заболел рожистым воспалением кожи, свезли в какую - то больницу. Выздоровел, потом работал на винном заводе,

В Питере же начал учиться в воскресной школе, по его рассказам знания в вечерней школе выходили за пределы начального образования, полученного в церковно-приходской школе, недаром из Питера дед привёз много книг, в том числе и учебник по русской истории и роман Вальтера Скотта. 

Отец же ещё неженатым (это примерно 1910 год) ходил на заработки, нужно было накопить денег на содержание будущей семьи, уходил на всё лето «от снегу до снегу» вместе с друзьями. Нанимались рабочими, прорубали просеки, жили в лесу, где-то по Пинеге, а осенью выходили к Архангельску».

В отхожие промыслы уходили на строительство Северной железной дороги, на лесозаготовки и сплав леса, уходили и в другие города Ярославль, Санкт - Петербург, в другие города в пастухи, няньки, девушки очень часто жили в услужении.

«Каков был рабочий день крестьянки? Встань за три света до свету, затопи печь, сходи подай корму всему скоту, нагрей воды, приготовь пойло, разнеси всем, напои, приготовь завтрак, приготовь, что поставить в печь ко дню, надо ведь и испечь на семью было, мало вместе со всеми успеть на работу. А ведь летом в Пакшеньге на работу в шесть утра выходили только в ленивых семьях. Сколько одной чисто женской работы было с одним только льном: вырвать, высушить, околотить головки, разостлать осенью по пожне, снять, снова высушить, измять вручную, отрепать ( дважды), чесать, начесать, опрясть, постирать, побучить дважды, выполоскать да высушить, основать да выткать, да выбелить холст. А с пашней что делала: весной посеять яровое, потом испахать пары, изборонить, вывезти навоз, раскидать erо, снова вспахать. В августе посеять рожь. А страда - жатва... молотьба. Зимой вывезти всё сено, привезти дров. Одна работа набегала на другую. Как она всё успевала? Как могла? Жить без всякой надежды на просвет впереди, столько выносить на своих плечах, безо всякого участия от кого - либо». …

(Брат Геннадий Васильевич, погиб на фронте в годы Великой Отечественной войны в Восточной Пруссии при штурме города Кенигсберга).

Воспоминания Горбуновой Евгении Владимировны о работе школе в период ВОВ

Мои воспоминания о работе в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.

Июнь 1941 г. Студенты 2 курса Вельского педагогического училища должны сдавать экзамены, первый экзамен 25 июня.

Утром 22 июня по радио сообщили о нападении фашистской Германии на нашу Родину. С первых дней началась мобилизация всех мужчин с 18-летнего возраста н борьбу с врагом. В Вельске на углу улиц Красной и Октябрьской был дом Обороны. Оттуда и отправляли мобилизованных. Наверное, все жители Вельска шли сюда, чтобы проводить знакомых и незнакомых. У всех была надежда, что война не будет долгой.

Мы – студенты сдали госэкзамены, получили аттестат о присвоении звания учитель. Получили направления в различные районы, в основном нашей области. А нашим 18-летним мальчикам не пришлось работать в школе. Они попали на защиту Родины. Большинство из них не вернулись, а вместо их родные получили похоронки.

У нас – девушек началась работа в школах. Условия для работы были трудные. Учебников мало, тетрадей не было, писали между строк старых книг. В деревнях в то время электрического освещения не было. Если где раздобудем керосин, наливали в маленькую бутылочку, продергивали нитку вместо фитиля и с таким светильником готовили уроки ученики и учителя. Осенью после уроков шли на колхозные поля собирать колоски, дергать лен или копать картофель. А старшие классы сентябрь месяц не учились, вместе с колхозниками работали на уборке урожая. Ходили по деревням из дома в дом, объясняли людям, что нужно оказывать помощь фронтовикам. Собирали теплые вещи (варежки, носки, шарфы и др.), складывали в посылки и отправляли на фронт. Получали из воинских частей благодарственные письма.

Ежедневно утром слушали Левитана (он был диктором радио). Его слова начинались: «От советского информбюро…» и далее следовало о продвижении немецких войск в глубь нашей страны, о наших потерях солдат, техники, о сожженных городах и населенных пунктах. Как было тяжело это слушать. Но все взрослые и дети жили единой целью – враг будет разбит.

И этот день наступил. 9 мая 1945 г. объявили о конце войны. Были прекращены занятия в школах. Учителя пошли по деревням проводить митинги в честь Победы.

Сколько было радости, а еще больше слез. Ведь редко какая семья не получила похоронку.

Прошло 50 лет с этого дня. С праздником, дорогие ветераны войны и труженики тыла.

 

Как мы жили...

Вишнякова Александра Михайловна родилась 18 января 1935 года.

Всю свою жизнь, начиная с детских лет, работала, сначала в колхозе "им. Сталина", затем после объединения хозяйств, в колхозе  "им. Буденного", до выхода на пенсию работала в колхозе "Россия". Работала в животноводстве. За время работы, за добросовестный труд была награждена пятью медалями и тремя значками, награждалась почетными грамотами и дипломами, имела записи о поощрениях в трудовой книжке.

Проживает в деревене Кулаково.

 ***

Родилась я в 1935 году в деревне Заречье. Мама моя Анна Лотовна, родом с Попонаволока, а пакшеньгской стала, когда замуж за отца вышла. Отца звали Михаил Петрович, сам он пакшеньгский, с деревни Заречье. Семья наша большая была, было нас  восемь детей, но четверо во время войны умерло. Сестер старших, Лидию и Клаву, в войну отправили в ФЗО в город Архангельск учиться, и приехали они навестить нас уже взрослыми с детьми и с мужьями. Брат Лёня, с 1931 года рождения, жил с нами, а не было его, только когда работал на Рипишном на лесозаготовках.Вспоминаются рассказы матери о времени революции, о  гражданской войне, как она со старшими (ей было тогда лет шесть) возила раненых.

Рассказывала и про довоенное время когда уже в Пакшеньге жила. Как в деревне организовывали коммуну, в деревне Мараконская (Степанковская) тогда был построен дом, где и жили коммунары. Новая власть агитировала всех вступать, но мама сказала, что в коммуну не пойдет. Как рассказывала мама, хозяйство у них было большое, держали 7 коров. 

Позже  вступили в колхоз, и у них почти все из хозяйства забрали, оставили одну корову и овцу. Было в то время организовано 13 колхозов. Наша деревня Заречье входила в колхоз «им. Сталина», так было, пока все колхозы не объединились в 1956 году, в  один, в колхоз «им. Буденного».

На своем земельном участке растили картошку, лук, зерно. Овощей тогда не растили. На жерновах, что были тогда в каждом доме, мололи муку, крупу, толокно. Мама рассказывала, что был в деревне, в довоенное время, магазин «не ражий», и можно было в нем купить фунт рыбы за 1 копейку.

Люди жили в деревне по разному – кто-то побогаче, а кто беднее. Но жилось всем трудно, у всех власть новая забрала почти всё из хозяйства, и скот – коров, лошадей, овец, телят, и разный инвентарь и строения.Началась Великая Отечественная война, и в колхозах жить стало еще хуже. Людям было трудно, голодали. Работа в колхозе забирала все время, много тогда  работали, все отдавалось на фронт, для победы.

Мне хоть и было тогда немного лет, но тоже работала. Нас тогда с мамой с Заречья перевезли на Кунаево (Подсосенье). Мама в то время болела, лежала в кровати, даже не ходила.  Поэтому ей и огород не дали сажать весной, так и пустовал.

И вот, помню, зимой, приехали двое, какие то начальники, зашли в избу и говорят маме, чтоб собиралась и ехала на Кунаево, на ферму работать, будешь говорят дежурной. А если не поедешь, и не будешь работать, то опять не дадим посадить картошку. - Как же я пойду, если я с постели стать не могу, и как же я работать буду? -Ничего – говорят - мы отвезем, у нас во дворе лошадь в санях, а на ферме нары есть, так что будет, где лежать.

Я наблюдала за ними, сидя на печке, мне тогда 7 лет  было. Те двое говорят, что дочка заменит тебя. -Ну, как же она заменит - говорит мама - ей еще и восьми годов нет. -Ничего,  справится. Мама мне и говорит: «Ну что ж, одевайся, да поехали, вот только я сама то не дойду». Они взяли ее на руки и вынесли из дома, а мне велели с печи слезать и одеваться.

И нас увезли в другую деревню. Когда приехали, то маму перенесли в избушку, там положили на нары, сколоченные из досок, на которых была солома, покрытая тряпками. Ленька тогда тоже днями работал в этой деревне, но ночевать бегал домой, в Заречье, сам топил в доме печь. Так и прожили зиму. На Кунаеве тогда было две фермы, в одной стояли коровы, а в другой телята и поросята.

Меня тогда определили работать на котел - мне нужно было следить за котлом, который был вложен в печь, и вмещал он 200 литров воды. И вот мне надо было греть в нем воду, чтобы к утру она была горячей. Дрова заготовляли доярки, возили их с лесу, пилили и кололи, а я была мала, и могла только наносить их с улицы и топить печь. Так и жили на ферме, я ночью дежурила, да за мамой ухаживала. Спала тоже на котле, доярки еще предупреждали, чтоб аккуратнее залезала туда, смотрела чтоб крышка была закрыта. А то, говорят, упадешь в котел и сваришься. Помнится, как приходилось бегать ночами за доярками, когда корова телилась. Тогда  пользовались самодельными деревянными фонарями, был и у меня такой. Внутрь вставлялась маленькая бутылочка с керосином, грамм на сто, а от нее шел фитилек, сделанный из сукна, его и поджигали. Вот иду с этим фонарем, зимой, ночью за дояркой, он потухнет, и хорошо, что я уже тогда знала кто где живет, найду дом. В дом зайду, а там одни дети спят, значит, доярка еще на работе, и я зная где она работает, иду туда. А потом уж вместе с дояркой идем на скотный двор. Да ладно, если все хорошо, а бывало по всякому, если корова не может растелиться, то нужно ехать за ветеринаром. Это надо идти к конюху, потом на конюшню, конюх лошадь запряжет,  и ехать за 3 километра, в другую деревню, одной, доярка-то на ферме остается. А дороги не видно, темно, и погода стоит. Хорошо конюх давал лошадь, что с фермы в ту деревню молоко возила и дорогу она сама знала.

Так вот и работала. Когда утром доярки приходили, то я уходила к бабушке, Анне Ефимовне. Прибегу к ней, и тоже за работу. Бабушка выставит из печи два чугуна с картошкой, высыплет ее в два таза, и все это мне нужно растолочь. Потом бабушка высыпала туда высевок (так называлась плохая мука), и пока все это остывало, мы садились завтракать. Все это она готовила, чтобы кормить кур, она работала на курятнике. И позавтракав, мы с ней шли на курятник, кормили кур и собирали яйца. После пообедаем, я посплю, а к вечеру снова иду на ферму.

Как-то собрание было - по подведению итогов за год. Начальство подсчитало, что было семь яиц на куру. А я возьми да и скажи, почему так мало, вы через день да каждый день  по корзине яиц увозили, я же сама лазала собирала. Все засмеялись, а я стою и не знаю, куда глаза девать. Потом мне бабушка сказала, что они себе берут, да продают. 

Приходилось тогда вместе с доярками возить сено и солому на подстил. В то время доярки все делали сами, и навоз убирали, и корма возили, все самим приходилось делать. Много тогда работы приходилось переделать женщинам. Днем на ферме, а вечером,  когда убирали поля, то околачивали снопы, что за день подростки навозили с поля. В поле жали тогда руками - старики, кто мог, женщины и девчата, что повзрослей. Сжатое вязали в снопы и ставили в суслоны. Суслоны, что из ячменя, овса и пшеницы, были по пять снопов, а изо ржи и льна, по десять. Как снопы подсохнут, их свозили в гумна. Раньше у каждого дома было гумно, а в некоторых гумнах были овины. В эти овины закладывали снопы для просушки. Затем из овина снопы переносили в гумно, расстилали по полу и молотили молотилами (это были две палки скрепленные ремнем). Заготовляли силос, сами закладывали в ямы, ямы были сделаны в земле, обколочены досками. Засыпали туда траву, что возили лошадьми, разравнивали  вилами и топтали, утрамбовывая колотушками. Подвозили на лошадях в бочках воду и поливали ведрами траву в яме. Когда травы набиралось побольше, то запускали туда лошадь, чтоб уже траву трамбовала лошадь.

В то время не знай, когда и отдыхали, все время на работе, а дома дети одни, полуголодные. Жилось трудно, приходилось и милостыню ходить просить.  Сестры когда  еще дома жили, в школу ходили. Говорили мне, приходи к школе, после занятий вместе пойдем. Но меня парень какой-то один раз побил, и я сказала что все, больше не пойду, ходите одни. Но сестер отправили учиться в ФЗО, и пришлось ходить одной.

Ходила один раз в Мараконскую,  дошла до самого конца, что  больше двух километров, привернула в последний дом. Хозяйка была одна, муж на фронте,  звали ее Екатерина. Она как раз ужинала,  накормила и меня, домой не отпустила, а оставила у себя ночевать.

А я утром домой пришла, мама сказала, что больше  ни куда не пойдешь. В нашей деревне две старушки хлеб пекли для бригады, дак к ним ходила каждый день. Нам с мамой на двоих давали 800 грамм хлеба. Так как мама часто болела, то ей и давали меньше чем другим - 600 грамм, и мне 200 грамм. 

В хозяйстве скотины никакой не было, жить было не на что, вот и ходила, собирала милостыню, пока сама работать не начала.Когда с войны пришел сосед по ранению и стал  устраиваться на работу, взял с собой брата моего - Леню Третьякова, было ему 11 лет. Устроились они на участок, в лес, на Репишное.  Брат сначала был нарочным, бегал на участки с записками, а потом возил лес.

Лес возили подростки лет тринадцати, на лошадях. А погрузкой и выгрузкой занимались взрослые. Брату было трудно, он был маленького роста, а лошади были большие, японские, и  ему было не одеть сбрую. Он шел в столовую, где были два стола для ударников труда, и на них всегда оставалась еда. Собирал ее в шапку, и нёс лошади. Лошадь вставала на колени, и Лёня одевал хомут и сиделку, а с остальным помогали взрослые. Так и запрягал лошадь.

Разный народ тогда работал на Репишном, вербовались отовсюду. Вечерами, после работы играли в карты, на деньги, проиграв, бывало что и отбирали деньги у младших. Когда брат приходил домой, то приносил продукты. Один раз приехал на лошади, и за один день, у всей деревни, вспахал огороды.

В то время были строгие законы. Одну женщину, за то, что унесла корзину картошки, посадили в тюрьму на 10 лет.   А детей у нее было шестеро, муж на фронте - не пожалели.   Другую - за то, что взяла зерна, насыпав в карман.  Веяли зерно в гумне, решила взять детям на кашу, а их у нее было семеро. После войны была амнистия, и женщин отпустили, а вот мужья  их с войны не вернулись.

Помнится, пришел отец с войны в 1943 году тяжело больным, после тифа. Пришел он ночью с Вельска  пешком. Запомнилось, как он зашел в дом, его слова, чтобы приготовили чугун воды, и есть ли чего одеть. Мама сразу поставила воду, поставила самовар ведерный греть, достала, что было в печи. Отец переоделся, сложил свое белье в корзину, Лёне сказал, чтобы снес ее подальше от дома, по насту, а завтра, говорит, посмотрим, что будет. Назавтра пришли смотреть и увидали замерзших белых вшей. Отец потом регулярно мылся щелоком (растворяли золу в воде и использовали вместо мыла). Пожил отец недолго – когда его хоронили, его опять засыпали такие же вши - так и в гроб положили.

Во время войны в Мараконской был сильный пожар - середина деревни выгорела, столько семей остались без угла…

После войны жить стало не легче, шло восстановление колхозов,  работа в колхозе была тяжелая, работали за трудодень. На один трудодень давали зерна граммы, как заработаешь, столько и дадут, хотя работали,  себя не жалея. Мы животноводы, утром, подоив коров, шли в бригаду,   когда шел сенокос, и работали вместе со всеми, до шести часов вечера. В  шесть часов бригадир отпускал нас и мы снова шли на ферму. Остальные оставались еще работать.

Работали без выходных и отпусков. Если заболеем, то больничных тогда не давали, просто бригадир не ставил прогулы.

Мы с мамой снова остались вдвоем. Брат так и работал в лесу, на Репишном В то время многие устраивались  на лес-участки на работу. Вот и брат  со своими ровесниками, подростками 12-13 лет, возили на лошадях лес.

В году 1946-47, мама опять заболела, в бригаде работать не могла, и нас опять перевезли в деревню Подсосенье. Опять жили в избушке на ферме. Заведующей на ферме была  Горбунова Мария Александровна, умная рассудительная женщина, она принимала молоко, выдавала корм: сено, солому, силос. Была очень строгая, тщательно все проверяла у доярок, и ко мне приходила, смотрела за мной, наверное думала что я молоко сдаиваю у коров. Доярки из-за всего этого обижались на нее. Доярки, когда доили, ставили в ведро бутылку. Когда бутылка наполнялась, то убирали, прятали, а мне говорили куда, чтоб я потом взяла. Так 4 бутылки пол-литровых они надаивали. Когда корова отелится, молоко три дня давали телятам, а которое останется, по возможности прятали, и мне велели варить ночью в печке молозиво. Доярки потом забирали его и у носили домой детям.

Доярки нам с мамой помогали выживать, чтоб мама поправилась, чтоб могла работать. Жили тогда дружно, помогая друг другу. Помню что нам с мамой, как то,  мукой помогла Конева Мария Григорьевна, она тогда на складе работала.

А было дело еще так.  Доярка, Анна Яковлевна, понесла с фермы бутылку молока. И Мария Александровна заметила это. Было по этому поводу собрание на ферме, и Анну Яковлевну рассчитали.  Доярки ругали потом Марью и она не стала больше ходить проверять их. Я была на том собрании, и помню, когда Анна Яковлевна уходила, то постучав по дверному косяку кулаком сказала: « Я не я буду, если в первый день выпаса у вас наилучшая скотина домой не вернется». Так оно и случилось, не вернулся племенной бык, один по двору был. Всем колхозом его искали, нашли только через две недели. Он на одном месте все время и был, все вокруг было истоптано, а рядом проходили не видели.

Были в то время люди, могли скотину на «круг поставить», слово какое то знали, с чертями знались, и пока не отпустят, не вернется. А были  и хорошие, помогали искать. Вот случай  Заречье - поставили  на круг корову - месяц не было… Мама мне сказала, если увидишь - не отходи от нее. Пошла я собирать землянику у шалашей в поскотине, и увидела ее – как раз стадо прошло домой, а чуть позже за ним корова идет.  Не отошла я от нее – пригнала домой.Работать начала я, когда еще в школе училась.

Возила сено на лошади. Один раз получилось так, что воз с сеном на бок опрокинулся. Я на возу лежала и читала книгу. Я тогда  много читала, про Александра Матросова, «Сопки Маньчжурии», «Молодую гвардию». А дорога была с закатами, вот сани и повернулись. Я сама в сугроб, потом вылезла, покачала сани за полоз, не смогла повернуть. А перекладывать сена  много и долго, тогда из огорода жердь выдернула, и с помощью ее воз подняла.

Мама, когда могла, работала хорошо, да и мне было годов 11 - была уже умнее. Маму подменяла, она уже работала одна с овцами, но летом к  ним не ходила, а была на разных работах. Приходила только, когда надо было навоз убрать.  Я убирала стайки, а было их шестнадцать. Нужно было съездить в лес, нарубить хвои, и постелить в стайках. Носила воду, в избушку в котел. Чтоб быстрее наполнить его, носила полными десятилитровыми  ведрами.  Овцам давали картошку, турнепс. Все это нужно было перемыть, сварить. Нужно было заготовить к следующему дню дрова, пилить их приходилось «лучковкой».

И вот по один год мы заработали много зерна разного на трудодни - 5 центнеров 900 грамм, 10 кг сахару кусками по кулаку и 15 литров постного льняного масла. Все это нужно это было все идти получать в д. Подсосенье за километр, так как контора колхоза была там. И вот пришлось идти три раза, чтоб принести сахар и масло. Принесла масла -  мама напекла гороховых шанег, разрезала я шаньгу пополам, намазала маслом, скушала, очень понравилось, вторую половину тоже съела – ела-то хорошо. Работала тогда много, и все хотелось есть. И вот надо идти к овцам, а у меня сильно разболелся живот. Так и не пошла - мама вечером «управила» а утром я сама уже. 

Мы молодежь и подростки работали, такая работа в колхозе как лен и картошка были на наших руках. И вместе с родителями, дедами и бабушками поднимали колхоз. Рвали лен большинство подростки и старушки, а родители жали зерно. А картошку копали вилами. Желающие с поселка Шокша приходили за девять километров в Пакшеньгу копать. Им было сказано - шесть ведер в колхоз, а седьмое себе, и они за день накапывали для себя мешок, ночью приходили мужья и уносили. Жить их распределяли по домам. Жили и у нас в доме десять женщин и у соседки столько же - до полуночи трут на терках картошку и выжимают, потом в печь и на печь сушить, потом пекут лепешки. А мужья с участка приносили хлеб им и нам. Из крахмала варили кисель.

А в голодное время, когда в ямах переберут картошку, то замерзшую и гнилую уносили домой - тот же крахмал делали. Весной  ели пистики, дудку, траву разную…   так и жили, летом-то лучше.Я закончила пять классов, в школу ходила с девяти годов, а в каникулы, помню, возили навоз с дворов и конюшен.  Мы с Толей Кузьминым  возили с овчарника, там работала мама и Прасковья Михайловна. Толя был с 1934 года, ходил в первый класс, жил с мачехой, а отец был на войне.

Однажды произошел трагический случай, Толя погиб. У Толи были дровни, на которых еще ребят катают, когда зиму провожают, а у меня большие дровни, на которых мать и Прасковья Михайловна возили корм. Все время я Толю встречала на одном месте, а тут выехала в поле, гляжу, Толина лошадь еще не дошла до кучи, где нужно сваливать навоз. Я подъезжаю - Толи нет,  пошла посмотрела, а  Толя лежит впереди под полозьями мертвый. Обычно мы сидели впереди, Толя махнулся вожжами, и одна нога попала в петлю, он упал в передок и одной полозиной по шее. Я обратно к маме, они побежали, лошадь спятили, скидали навоз и увезли Толю домой. Перед этим мама велела мне свалить навоз и выпрягать лошадь, а я и рада - и так устала. Толин отец тогда, жену Марфу прогнал, была она с Пуи. Мама отвезла Марфу обратно на Пую, с двумя детьми. Отец Марфы работал на мельнице, и мама привезла оттуда пуд муки и крупы.

Мы подросли, окончили школу, многие уехали, некоторые вернулись потом. Трудно тогда было с деревни уехать, не давали паспортов. Многих вернул Федор Савватиевич.  Когда Федор пришел с войны, остался работать в колхозе -  хороший был председатель.  Все его слушались, и работа шла хорошо. Начала появляться техника. Ребят с  семи классами отправляли учиться, в дальнейшем стали работать в родном колхозе - кто агрономом, кто шофером, кто трактористом. Купили потом комбайн, жнейку, косилку.

Жить стало лучше, веселее, все работали с азартом, стали комсомольские воскресники проводить. В  каждые выходные воскресники то проводились, много чего переделали, например по всей деревне канавы вдоль дороги копали, чтоб суше было. У нас в бригаде молодежи было много.

Во всех деревнях сделали качели, кружала, вечерами собирались и играли в разные игры. Подростков тогда было много, жили дружно.

По один год сажали кукурузу. Навозу навозили много, развезли, разгребли. Потом приехал тракторист, только с учебы вернулся, от колхоза учился, вспахал. Мы, молодежь недалеко работали, перекатались на тракторе, чудно было. На тракторе помню катал Коля Шаманин, мы его Колька Касьянкин звали.Кукуруза выросла хорошая, а початки не поспели, и ее заложили на силос, зимой возили на фермы, коровы тогда хорошо молока прибавили. Кукурузу в яму возили лошадьми, а силос из ямы на санках, загружая и скидывая вилами. Ну да тогда все делалось вручную.Тяжело все было, но старались.

Ездили в Вельск, на совещания, получали подарки, награждались, как передовики, дипломами, грамотами, медалями. Сейчас нигде, ничего -   все распустили и разворовали, все заросло, везде бурьян. Весной развозили навоз по полям, брали лошадь на три человека, и за день 150 возов, по 50 возов на человека в день, а вечером доили 17 коров руками. Вот и представьте, было ли легко. Сейчас вот руки болят, кусок хлеба трудно держать, пальцы сводит. Так же возили подкормку, которую сначала надо было накосить, а потом, привезя, растащить по кормушкам. Коров поили водой из ведер. Сначала надо было наносить в котел, нагреть, а потом во двор. Избушка, где грели воду, была от двора далеко.Навоз убирали вручную, накладывали на дровни, летом на тележки, и вывозили сразу в поле.

Сейчас работа в колхозе механизирована, и то не хотят работать. Да…, как не вспомнить добрым словом Лодыгина Федора Савватиевича. Работал честно и с людьми имел дружбу и контакт.

В 1978 году я сгорела, сгорел дом, из за утечки газа. Люди – с Шокшы, с Пакшеньги, кто как мог, помогли - я им очень благодарна за это. А вот строиться пришлось долго. Сгорела в апреле, а печь затопила к октябрьским. Одно время председатель, а председателем в то время был уже Владимир Алексеевич, не давал бригаду, чтобы перевезти и построить дом, потом не давал печника. Потом дал, но тот неделю пил вино, а работа шла плохо, и склал плохо - через год пришлось переделывать. И еще, наш председатель  Владимир Алексеевич  бригаду не дал строиться, пока Федор Савватиевич не распорядился, он тогда председателем сельсовета был. Он всё время злился на меня, наверно потому что всегда правду в глаза говорила.

Я работала в то время с маленькими телятами, шесть годов уж как. У меня по один год было уже полтора месяца телятам в мае, а он не дал сена, так я носила с дому. Ветеринаром тогда была Лодыгина Клавдия Михайловна, разругалась с Владимиром Алексеевичем,  телята-то, говорит, не ее - колхозные, надо дать сена.  Привезли два центнера, но очень плохое, я не могла добыть, тракторист трактором растряс. Ветеринар сказала, чтоб я его полила соленой водой, потрясла и так давала. Я так и сделала, но телята заболели -  пришлось снова с дому носить. Я всегда была в передовых по колхозу  по уходу за маленькими телятами, и  пока работала, председатель все  шел во вред.

А работала я хорошо, люди, которые совместно со мной работали, подтвердят, и на совещания в Вельск ездила, и на курорты путевки давали, шесть раз ездила – была в Ялте на лечении, в Ессентуках. Да все мои погодки тогда хорошо работали, все силы колхозу отдавали.Работала я и  с коровами, и с быками. Тринадцать быков перешло ко мне. В 1969 году меня сильно бык ударил, но я целый год работала, хотя часто была на больничном. И вот как-то вызывают меня в контору. Я и отвечаю: «Чего вызываете? У меня на ферме все ладно!». Я тогда за старшую была там. Они говорят: «Приходи – узнаешь». Прихожу, а мне говорят: «Ни одного месяца не прошло, чтоб ты хоть три дня не была на больничном. И мы знаем, что еле бродишь, а все равно идешь на работу. Мы решили дать тебе путевку на месяц - отдохнуть в санатории». Я отказываюсь -  дорог кроме Вельска не знаю и боюсь, да и ребята малые. «Все равно поедешь, найдем тебе замену».  Я сказала, что посоветуюсь дома, потом пришла за путевкой и поехала. И так понравилось, как интересно около Черного моря, поправилась на пять килограмм.

Мне сейчас 77 лет, а то время очень хорошо помню - не забыть этого. И как теперь живут те люди, кто колхоз поднимал?

Работа в колхозе забрала здоровье , пенсия 10 тысяч, и если хорошо жить, то хватит ее?  В магазинах то каждый день цены меняются… 

май  2012 год

 

ПАКШЕНЬГА: НЕДАЛЕКОЕ ПРОШЛОЕ   

Газета "Вельские Вести". Рубрика «ОТКРЫТАЯ КНИГА»             апрель 2000 год.

Повезло жителям Пежмы. Благодаря изданной в 1997 году книге «На разломе жизни. Дневник Ивана Глотова, пежемского  крестьянина», книге П. Боровикова «Деревенька моя…неперспективная», а так же краеведческим работам С. Тупицына и М. Алферова они могут в любой момент совершить путешествие по прошлому, по истории своей  малой родины.

Но повезло оказывается не только пежмарям, но и пакшарам тоже, и у них есть свой летописец. Это их современник, житель деревни Петрегино Валентин Евгеньевич Горбунов.

Правда Валентин Евгеньевич не заглядывает в далекое прошлое, а пишет, в основном, о тех событиях, свидетелем которых был сам, начиная с 40-х годов и по день настоящий. Но уже сегодня его дневники, воспоминания, мемуары представляют немалый интерес, а в будущем их краеведческая ценность только возрастет.

О том, как жили, как работали в Пакшеньге, о времени, о себе, о родных и земляках пишет В. Е. Горбунов в своих мемуарах. Отражено в них и личное отношение автора к происходящему.

Может быть, это его двухсотстраничная рукопись когда-нибудь будет издана. А пока на страницах «Открытой книги» мы начинаем знакомить наших читателей  с отрывками из воспоминаний В.Е.Горбунова.

Поздравляем Валентина Евгеньевича, которому недавно исполнилось 65 лет, с юбилейным днем рождения. Желаем здоровья, благополучия и успехов в полезном и интересном деле, которому он отдает немало времени.

Ольга Лисицына

Из воспоминаний  В.Е. Горбунова                                                        

По рассказам матери, родился я 20 марта 1935 года. В этот день, говорила мать, была хорошая погода, капало с потоков, то есть было теплее днем, и под солнечными лучами была хорошая капель. А по метрикам, что в свидетельстве о рождении, у меня стоит дата 22 марта. До получения паспорта всегда отмечали мой день рождения именно 20 марта. Потом уже стал отмечать, как лучше подойдет - к субботе или воскресенью, чтобы не в обычный день недели.

Из давнего детства мне запомнилась бабушка Мария Фёдоровна родом из Судромы. Деда я не помню. Он помер в 1934 году от паралича. Бабушка прожила до 1946 года и померла на 82-м году жизни.

К нам, внукам, она всегда была добрая. Hу иногда за озорство и пристрожит. Я воспитывался у неё до 11 лет. Была она высокого роста и не толстая, а стройная. Всё хлопотала утром около печи, т.к. мать всегда то с коровами, то с поросятами водиласьв деревне Подсосенье, а в последнее время управляла с жеребятами, которые помещались во дворе у Марии Ивановны (крайний дом от речки).

Мы вчетвером: Нина с 1931 года, я и брат Александр 1938 года, сестра Тамара 1941 года рождения находились на попечении бабушки. Старшие братья: Алексей 1922 г/р., Николай 1926 г/р., и Анатолий 1928 г/р. в то время работали уже в колхозе, в полный гуж.

Помню, под осень Алёша работал на жатке (почему-то звали жнейкой). В упряжке было три лошади, и на первой ездил Коля Павлин - сосед наш с 1923 года.

Зимой Алёша работал на лесозаготовках в каком-либо из кварталов. А все звали не «квартал», а «фартал», мол, работают в «фарталу». Николай и Толя возили навоз из дворов на поля летом, когда не ходили в школу. Боронили на лошадях пашню, возили траву с лугов в силосные ямы в июне месяце, пока не наступал сенокос. Потом участвовали в сенокосе и уборке урожая. Когда поспевал лён, надо было выдергивать его руками, завязать в горсти (снопики) и поставить в «бабки»(10 горстей). Даже на зимних и весенних каникулах они работали в колхозе, да и мы впоследствии всё это делали. Зимой ещё заготовляли и возили хвою скоту на подстилку. Солому стелить не разрешали. Даже и летом приходилось ездить по хвою и рубить у двора на стомяке-чурке мелко по 15-20 см. Эту массу и клали в подстил скоту. Выгода была двойная - во первых экономили солому в корм, а во-вторых, больше было навоза на поля, а это прекрасное удобрение. Про химию раньше и не знали. Это теперь пичкают почву минеральными удобрениями и обрабатывают разными ядами и гербицидами, что потом в зерне и овощах появляются всякие нитраты и т.п., вредные для здоровья как человека, так и животным. Урожайность, правда, повышается и сорняков меньше, но кто возместит вред нашему здоровью и ущерб фауне, когда гибнет много птиц и зверей.

Был ещё старший брат Иван. Он не от этой матери - Павлы Ивановны, а была у отца первая жена с деревни Антрошево- Анфиса Семеновна. Но после рождения Ивана она заболела и померла. Иван женился до войны и взял в жены Настю из Андричева (Липовский с/с). Помню, один раз летом он с женой гостил у нас. Уже была спелая черёмуха. Он набрал ягод и угостил меня и всех остальных. Перед войной его забрали в армию. Выучился на офицера. Когда началась война, погиб в первые дни войны около границы, где-то в районе Бреста.

Еще помню, как во время войны зимами возили с Липовки тресту в город через Шокшу и Пакшеньгу. Очень часто приворачивал к нам сват - отец Насти. Ночевали у нас, кормили и поили лошадей. А после отдыха - опять в путь. Время было голодное. Мы питались только молоком и картошкой. Бабушка пекла каждое утро пироги «картовные». А сочни были из суррогата, а не из муки. Это были высевки от муки пополам с «картовной» кожурой. Кожуру она сушила в печи, а потом в ступе толкли, просеивали, и вот эта «мука» и высевки и входили в состав сочня. На этот сочень ложилась толченая картошка, и пеклось всё в печи. Они так надоели нам всем, что когда приезжал сват и привозил «ерушники» (по-нашему житники), то был большой праздник для нас. Мы соскучились по настоящему хлебу из чистой муки.

Хорошо помню, как забрали Алёшу и его друзей в армию в начале лета 1941 года перед началом войны. Была большая компания рекрутов. Они как чувствовали войну и «рекрутили» с неделю, а то и больше. Ходили с гармошкой из деревни в деревню, пили пиво и водку. Водка тогда продавалась в 3-х литровых бутылях. Пиво тогда варили хорошее, а водки пили мало, в основном напивались допьяна пивом. Когда эта ватага сидела у нас, то пели песни, плясали под гармонь, а иногда бывало расс порят и подерутся. Один раз Федька Никанорович разгорячился (он играл на гармошке), и со всего маху, подняв над головой, с силой бросил гармонь на пол. Конечно, она поломалась.

Не помню, какого числа июня месяца их увезли на «полуторке» в город, но ещё до начала войны. Этим их рекрутство и кончилось. Мало кто остался в живых.

Мы считали Алёшу тоже погибшим, т.к. уехал из дому и ни слуху, ни духу до 1946 года. Потом, как снег на голову - звонит в начале марта 46-го года в с/совет (телефон только там был). Отец в то время был бригадиром в Подсосенье. Ему передали. Что едет домой Алёша жив и невредим. А машины, конечно, тогда не ходили от нас, да в нашем колхозе и не было тогда ни одной ( купили только в 51-м году). В соседнем колхозе им. Буденного хотя и была одна «полуторка», но зимой не могли ездить из-за сугробов. Отец отправляет подводу из своей бригады. Поехал наш двоюродный брат Владимир Николаевич. И отправили с ним дохлую корову - тушу мяса. Тогда массовый падеж был скота, т.к. кормили только соломой, и то не вдоволь. Сено кормили лошадям, зимой похуже, а к «ярове», т.е. к весенней посевной оставляли хорошее. Много хорошего сена сдавали государству для кавалерийских войск.

Корову эту, у Володьки не приняли на бойне, и он привез ее обратно. И брат Алёша приехал с этой тушей, а ночью, когда ехали, было холодно, и, чтобы согреть ноги в сапогах, он засунул их в эту тушу.

Очень мы все обрадовались возвращению Алёши. Бабушка до его приезда не дожила - померла в ту зиму. Помню, он в шутку, бывало, дразнил её «бабуха - коробуха».

Отец наварил пива на поварне и купил водки. Отпуск Алёша провёл весело. Несколько раз, пока он гостил, в нижней избе делали «игру» - вроде посиделок. Приходила молодёжь со всех деревень. Конечно, была гармошка. Парни и девки ходили кадриль. У нас кадриль звалась «Пакшеньгская». Плясали «восьмерку», «чёртика», русского, цыганочку, «Семеновну», под частушки. Танцевали тогда мало. Было очень весело. Такую «игру» делали по очереди в той и другой деревне, а в клубе мало собирались. Правда, летом ходили туда чаще.

В общем молодежь жила весело, хотя и были полуголодные, плохо одетые и обутые.

Очень запомнился день, когда началась война - 22 июня 1941 года. Мне было 6 лет. В тот день мы садили картошку в своём огороде. Весна была сырая, и с посевной в колхозе затянуло долго. Свои же огороды разрешали садить только после проведения колхозной посевной кампании. В сталинские времена дисциплина была строгая. Сейчас бы такую. Садили картошку, как в колхозе, так и в своих огородах всегда под конный плуг через две сохи. Это значит - проходит плуг и за ним садят клубни в кромку отвального слоя 10-12 см от верха. Обычно за одной лошадью успевало садить три человека. Садили из вёдер и зобенек (корзин). Я тоже участвовал в этом мероприятии уже с шести лет. Чтоб не было тяжело, набирал клубней только ползобеньки. Второй раз проезжает плуг и заваливает клубни землёй. В следующий раз плуг делает привал, а на следующий раз опять за ним садят картошку. Получаются междурядья 65-70 см, как раз под окучник. В колхозе всегда окучивали конным окучником, и после этого мы, подростки, поправляли дудку, которую завалит, выпархивали из земли, а какую плохо окучит, то нагребали дополнительно земли. Была установлена норма на один трудодень, и мы старались выполнять её. Забыл уже сейчас, сколько нужно было обработать соток на норму. Бригадир обязательно у каждого измерял участок и принимал качество работы. Не дай Бог, если кто сделает некачественно - заставит переделать. Поэтому мы, и все взрослые старались делать всё на совесть. Это ещё раз говорит о хорошей дисциплине труда и личной ответственности каждого колхозника перед коллективом. Плохо и стыдно было тому, кого уличат в некачественном выполнении той или иной работы. Не только бригадира боялись, но и коллектива. Вот такое было отношение к работе.

Работали за трудодни, наверное, вплоть до 1965 года. На каждый вид работ была своя норма, и каждый старался её выполнять и даже перевыполнять. Кто ежедневно перевыполнял норму, того звали стахановцем. Был введён даже стимул. Кто стахановец, тому давали больше муки (хотя давали какие-то граммы). Как-то надо было поддерживать людей в страдную пору. На одной картошке и молоке много не наработаешь.

Помню, как наша бабушка в страдную пору пекла хлеб из чистой ржаной муки для бригады. Раздавали по домам кому - сколько, в зависимости от числа работников. Давали тем, кто сенокосил и жил в шалашах на Чурге. Зерно для этого бабушка сушила в печи и на печи, а размалывали на мельнице.

Всего было в Пакшеньге девять водяных мельниц - семь на речке Пакшеньга, одна на реке Чурге и одна на ручье Текшов,

Из тех, что я помню, на речке Пакшеньге мельниц было три: Зареченская, Петрегинская и Лодыгинская. Все они были водяные, только уже в 50-х годах на Лодытинской установили «нефтянку» - двухтактный двигатель, который работал на нефти, а запускался паяльной лампой. Нагревалась головка цилиндра докрасна, открывался вентиль на трубке, и пускалась нефть из бака, кажется, самотёком в цилиндр двигателя. Там происходило воспламенение, и этим взрывом поршень толкало вниз. Одновременно шла продувка, а сверху опять поступала нефть. Вот и получалось два такта за один ход поршня. Чтобы легче запустить такой двигатель, на маховике коленвала были отверстия для домика, и за маховик ломиком сдвигали поршень с мёртвой точки, и двигатель заводился. Дергали даже за приводной плоский ремень, который передавал вращение на жернова.

Четвертую водяную мельницу помню на реке Чурге. Это была Мараконская мельница. Характерно для этих мельниц то, что не надо никаких двигателей и горючего. Работала вода, падая на лопатки мельничного колеса и вращая жернов. Редуктор был сделан из березовых спиц. Само колесо и редуктор делали хорошие столяра. У нас в нижней избе отец делал такое колесо и обучал другого человека этому мастерству.

Средней мельницы я не помню. В детстве, да и в юности, когда летом бывал дома, бегали туда купаться. На другие мельницы мало ходили, особенно в детстве, т.к. там были очень глубокие пруды, а мы глубины боялись. На Средней был хороший пляж с нашего берега и мелко по краю. Вот там мы и учились плавать.

Купались, как в детстве, так и потом только в нерабочее время, чаще всего в обед или поздно вечером, когда солнце близилось к закату. Ведь работали от зари до зари. А в обед иногда пацанами задержимся на несколько минут на речке, то получали взбучку от старших, а иногда и подзатыльник. Вот такое было наше воспитание - трудовое. А купаться хотелось...

Коль начал о детстве, то о нём и продолжаю... В школу пошел восьми лет в 1943 году. Первый класс был на Погосте. Там стояло здание, наполовину отстроенное, а вторая половина была ещё недоделана. Всего там размещалось два класса и учительская, в которой одна старушка варила немудрёную похлёбку для тех школьников, у которых отцы были на фронте. А т.к. мой отец был дома, то мне не давали обед. Бабушка в мою «каталашку» ложила четвертуху картовного пирога, и я этому был рад.

Первая моя учительница была Вера Васильевна из Раменья, очень строгая и «горячая». Была она ещё молодая девушка - первый год работала учителем после педучилища. Помнится, на первой парте перед её столом сидел с девчёнкой Енька с Рогова. Был он большой шалун, и она часто лупила его по рукам линейкой. Учился я у Веры Васильевны четыре года, т.е. все начальные классы. Я очень благодарен ей за ту доброту и строгость, которую она проявляла к нам - шалунам. В последствии её перевели в другую школу, где она и преподавала до старости в начальных классах. Учился я хорошо, без троек. Только по рисованию были тройки, да по поведению иногда за четверть ставили четвёрку. Первые года не было цифровых оценок (баллов). Ставили словами. Например: 5-«отлично», 4-«хорошо», 3-«посредственно», 2-«плохо», 1 -«очень плохо». А за поведение Вера Васильевна мне ставила четверку потому, что шалил и смеялся на уроках. Часто ставила в угол и писала домой отцу записки. Конечно, попадало от него за такую информацию мне ремнем по заднему месту, так как отец у нас был строгий.

Когда учился в школе, то был один год, когда я в школу не ходил - в 47-м году. Не пустили в школу потому, что надо было нянчиться с младшим братом Василием и сестрой Тамарой. Тамара с 1941 года, а Вася с 1945-го.

Как я уже писал, начал работать с шести лет. В период школьных каникул летом все были в работе. До четвертого класса я таскал козе и овцам веники берёзовые с Малых и из-под Новой полянки. Была сделана тачка на одном колесе, и мать давала задание столько-то наломать и привезти веников. Когда сделаю задание, то и на речку сбегаю покупаться или половить меев в «морду». На удочку ловили только по весне.

Бабушка нас жалела и иногда кое-что сэкономит нам полакомиться: сахарку глыбку или кусочек шаньги. Но это удавалось редко.

Что бы набить чем-то желудки (а есть почему-то всегда хотелось), летом мы собирали и ели «моржовки» (корни от травы), пока ещё «дудки» («дудка» - толстый, сочный стебель травы) не выросли. Особенно были вкусны «дудки», которые росли у Средней мельницы и на Малых за речкой. По весне на полях собирали «пистики» - это полевой хвощ, который рои после ржи.

Бабушка жарила их, и получалось лакомство. Как только стает снег с полей, ходили собирать колоски. Потом их бабушка сушила и толкла в ступе. Почти в каждом доме были жернова. Очень они выручали нас. Молоть тоже нас заставляли, но вкусные житники потом получались, и кашу из крупы каждый день ставили, если она была. Кроме «дудок» и «пистиков», пока не появлялись ягоды, ели щавель. В общем летом хватало витаминов, хотя еда была некалорийная.

Когда клевер расцветает, собирали шишки, а бабушка сушила их, толкла и делала лепёшки. Особенно хороши были лепёшки из картошки, которую собирали по весне на полях. Вот так и спасались, и, кажется, никто не умер от голода. Самый голод пришёлся на 1946 год. Видимо были плохие урожаи, а зерна нужно было сдать государству столько, сколько запланируют. Бывали годы, что на трудодень получали только по 100 грамм зерна и то некачественного. Но бывало, когда на трудодень причитывалось и по 1кг зерна. Да ещё за хорошее качество льна- долгунца давали сахар кусками или песком. Раза три мы в сельпо получали по мешку. Это уже была радость на целый год. Нам отец к чаю только давал по глыбке грамм 15, и всё же сами, без спроса, не смели и дотронуться, хотя было и не под замком. Ещё помню, давали в колхозе сливочное масло, тоже за льнопродукцию. Мазали понемногу на кусок хлеба. А ещё в колхозе была пасека и хороший пчеловод. Мед тоже давали на трудодни. А потом пчёлы замерзли или с голоду погибли зимой, и мёд прекратился. У нас в деревне ульи были у Марии Ивановны.

Раз речь зашла о Марии Ивановне, то можно немного вспомнить и её семью. Мужа Марии Ивановны я не помню. А было два сына - Иван Петрович и Пётр Петрович. Иван жил в Москве, и каждое лето приезжал к матери в гости. Он был хороший фотограф, и мы все у него фотографировались семьями и всей деревней. Снимал он нас и на сенокосе за работой, и на жатве. Карточки были вставлены в рамки, и все стены дома были ими увешаны. Обоев тогда и не знали. Фото считалось украшением стен. Отец почему-то не любил фотографироваться, и фотографий его было мало. Интересные фото получались при работе на жнейке, но к сожалению, они не сохранились.

В 1947 году голод закончился, и отменили карточки на хлеб. Каждый год было снижение цен.

Ещё о детстве: о том, как мы ездили в ночное - пасли лошадей. В основном пасли на Малых. Перед закатом собиралась деревенская ватага ребятишек, я имею ввиду ребят и девчат школьного возраста, человек 10-15. Взрослых среди нас не было. Сбор был у конюшни. Конюх сажал нас на лошадей, а кто постарше, сами залезали на лошадь с изгороди. В портяные каталашки (сумки), в которых носили в школу книги (портфелей мы и не знали, не говоря уже о дипломатах) набирали картошки, четвертинку молока, хлеба кусок, если был, а то и один картофельный пирог, соли. Приезжали на пастбище и отпускали лошадей на покос. Так лошади и паслись всю ночь. Но надо было дежурить по очереди, чтобы они не зашли на озимь, ведь рядом были поля.

На покосах раньше были сеновалы - сараи для складывания сена. Около этого сеновала раскладывали костёр и пекли «печёнки» (печёный картофель). У кого было молоко или яйца, то делали поздний ужин. Но большинство ели только «печёнки» с солью. Правда, пробирал иногда и понос, особенно с «дудок», но обходилось без дизентерии. Около костра играли и баловались до полуночи, а потом хотелось спать, и укладывались на сеновал. Но один или два человека не ложились, а следили за лошадьми и поддерживали костёр. Зачастую бывало, что под утро засыпали все. Костёр, конечно, гас, а лошади уходили на озимь. Иной раз так разоспимся, что и проспим. Разбудит нас конюх, который, не дождавшись лошадей утром к шести часам, идёт на пастбище. Он нас наругает, и мы все врассыпную бежим искать лошадей. Иногда лошади уходили далеко, и их приходилось долго искать. Тогда доставалось и от бригадира. Ведь нужно было до работы лошадям на конюшне скормить овёс и напоить их. Это, конечно, делал всё конюх. Придя домой, до восьми часов ещё поспим, потом бабушка будит, и бежим в школу, если ещё есть занятия до июня, а потом уже были каникулы, но всё равно долго нам по утрам взрослые не давали спать. Надо было на работу - навоз возить, или боронить, или, когда подойдёт пора, окучивать картошку. Но к тому времени лошадей уже водили в ночное не на покосы, а на дальние пастбища за Кунаево (Подсосенье). Там мы обычно не ночевали, т.к. поскотина была огорожена, а водили лошадей вечером, и приводили опять же рано утром на конюшню. Расстояние три километра, и мы любили прокатиться иногда галопом, но конюх и бригадир этого не одобряли и ругались. Очень тяжело было утром рано вставать и идти за три километра босиком на поскотину. У нас в семье быстро по утрам вставал Толя, а я был тяжёл на подъём.

Всё лето бегали босиком, даже работали без обувки, всё берегли к школе. Да и в школу ходили босиком, когда не было ещё инея. В конце лета у всех ноги трескались до крови. Это явление называлось «вороньи сапоги». Дразнили, мол, ворона сапоги дала.

...Лошадей пасли до сенокоса, а потом несколько лошадей брали возить сено, а остальные гуляли в поскотине до уборки урожая. Тогда уже всех запрягали то в жнейку, то возить снопы, островки. Все работы выполнялись лошадьми. Трактор был один на колхоз, но и он принадлежал МТС (Машино - тракторная станция), которая находилась в Вельске. Вот на посевную и выделяли нам один трактор. Потом пошли конные и тракторные молотилки и молотили уже не цепами, а этими молотилками.

Зерновых комбайнов ещё не было, и убирали хлеб жатками. Такие жатки были в каждой бригаде и запрягали в неё три лошади. Один человек, пацан, управлял передней лошадью. Его называли погонщик. Второй, повзрослее, сидел на седле жатки и управлял двумя задними, т. е. коренными лошадьми, и следил за работой жатки или косилки, если косили клевер. Жатка была сложнее косилки, т.к. была площадка для хлеба (скошенной соломы с колосьями) и грабельный механизм, который укладывал ровно скошенный хлеб на площадку. По мере накопления большой кучи включался механизм сбрасывания, и одна граблина (а их всего четыре) сбрасывала эту кучу на землю. Причём комли и колосья были в разные стороны, и потом бабы завязывали снопы и ставили суслоны для просушки зерна и соломы на воздухе и на солнце. Из кучи примерно получался один суслон - шесть снопов, из которых один являлся «шляпой». Эту «шляпу» закидывали наверх остальных снопов, которые ставили пирамидой кверху колосьями. Этот верхний сноп и предохранял остальные от дождя. А если шёл дождь, то попадал на «шляпу», стекал по её стеблям и колосьям на землю, немного попадая на стебли других снопов, не попадая на колосья - хлеб не намокал. На шляпе колосья распределялись по всей окружности суслона тонким слоем книзу, и они быстро высыхали после дождя. Их продувало насквозь, да и солнце сушило. Такие суслоны стояли несколько дней, пока не просохнут, а потом их свозили в скирды на край поля или в гумна. Гумен было очень много в деревнях. Теперь их уже не осталось.

Погонщиком на косилке и на жнейке я начал работать с четвёртого класса. Вначале косили клевер с братом Анатолием, потом жали хлеба. Когда Толя после окончания педучилища уехал на работу, а потом и в армию, то я работал с разными людьми. А перед армией и сам уже сидел за старшего. Пришлось, и пахать на лошади, и работать немного на прицепном плуге с трактористом, и сеяльщиком на тракторной сеялке. Там было тяжело загружать зерно в сеялку, т.к. сил было ещё маловато.

Косить стал, когда закончил третий класс. Была сделана маленькая коса - «коска четырёх рук». Отец утром её наточит напильником, и я ходил косить межи возле изгороди в полях и в кустах. На лугах не давали косить для себя. На межах косили и то украдкой, а взрослые урывали поздним вечером или на заре рано утром, чтоб никто не видел. Вот такая была политика. Сено гребли тоже поздно вечером, а носили домой по ночам. Я сам участвовал в этом и очень уставал с ношей сена, т.к. нести надо было около километра, да ещё и в гору. Конечно, этими охапками не прокормить корову и овец, но всё - же было подспорье. Ещё один воз или два накашивали сена на мельнице. После уборки льна тоже косили траву, если плохо было прополото. Прополка эта у нас называлась «мотыжить». Работали мотыгами - тяпками. Обрабатывали между рядками землю - рыхлили и попутно уничтожали траву. Где было плохо прополото, там вырастала трава. Вот эту траву и косили во внеурочное время.

Лён «мотыжили» в основном мы - детвора. С нами была одна пожилая женщина. Она за нами следила и сама работала. Для нас была тоже норма выполнения - столько-то соток на трудодень. Старались всё сделать, чтобы нас похвалил бригадир. Пололи лён, когда он выходил из земли на 2-4 см.

В колхозе в основном был сорт «Лён-долгунец», и получалось из него хорошее волокно после соответствующей обработки, а также пакля и костра, которая шла в подстил скоту.

После выдергивания льна и просушки его свозили в гумна и закидывали вилами на «грядки», т.е. на жерди под крышу, чтобы мыши его не портили. Там он лежал до полного просыхания в снопах. Потом обмолачивали головки. Затем расстилали на луга под августовские росы и лежал он там с месяц. Да, не сказал, что перед тем, как поднять лён на «грядки», снопы с головками семян сушили на овинах (в последствии -ригах). Потом лён обмолачивали, из головок добывали семена, веяли на триере и получали чистое семя. В то время очень долго молотили вручную, но не молотилами, а колотушками. Работа очень трудоемкая. Потом появились тракторные льномолотилки и конные мялки тресты. Одновременно появились и льнотеребилки. Уже стало легче и производительнее. Теребилка расстилала лён по полю рядками, захват её был около полутора метров. Потом уже появились льнокомбайны, которые не только теребили лён из почвы, но и обмолачивали на ходу. После этого ещё семена дорабатывали.

После вылежки тресты её опять собирали, ставили в «конуса», и в солнечный день просушивали. Затем завязывали в снопы и сушили на овинах или ригах. Овин - Это такое помещение для сушки хлеба или льна. Под овином была сложена печка-каменка, где жгли берёзовые и ли ольховые дрова. Еловых, сосновых и ивовых дров к овинам не заготовляли, т.к. от них летели вверх искры и могли загореться снопы. Надо сказать, что частенько загорались овины при сушке. А так как овин был впритык с гумном, то и гумно иногда сгорало, если вовремя не заметят пожар. Бытовала тогда поговорка: «Бане не горать, а овина не отнимать» - бани раньше тоже топились по чёрному, как и овины.

Дальше лён обрабатывали на льноагрегате. В нашем колхозе им. Сталина это агрегат был на мельнице и приводился в движение от мельничного колеса. В агрегат входила мялка и трепальная машина. Работал за главного там наш отец - Евгений Филиппович. Однажды он попал в мялку пальцами, и несколько пальцев повредило. В город не ездил, а ходил на перевязку в свою больницу. Раньше не давали больничных листков, а уж, если человек сильно заболеет - давали только справку. Тогда люди мало болели, а ведь работали без выходных и отпусков.

Теперь опять о льне. После агрегата льноволокно взвешивали и раздавали добросовестным женщинам на доработку. Моя мать всегда сушила лён на печи, потом трепала вечерами в хлеву или на чердаке. Лён был готов на сдачу государству. Возили на лошадях в «Заготлён» в город и там сдавали. Платили за него хорошо и даже, как я раньше упоминал, отоваривали сахаром или маслом. Позднее, когда мельницу размыло, сдавали лён государству не волокном, а льнотрестой.

В 1950 году колхозы, а их было пять в Пакшеньге, объединились в один - колхоз «Россия». Был куплен льноагрегат и установлен в Шаманино - в гумне. Там привод был уже электромоторами, т.к. была уже своя электростанция. Обрабатывали лён обычно зимой женщины, а за машинами следил, смазывал и ремонтировал Михаил Павлович Горбунов. Колхоз занимался льноводством примерно до 1975 года, а потом забросили это дело, т.к. людей становилось всё меньше, а с ним много надо труда….