ПАКШЕНЬГА: НЕДАЛЕКОЕ ПРОШЛОЕ
Газета "Вельские Вести". Рубрика «ОТКРЫТАЯ КНИГА» апрель 2000 год.
Повезло жителям Пежмы. Благодаря изданной в 1997 году книге «На разломе жизни. Дневник Ивана Глотова, пежемского крестьянина», книге П. Боровикова «Деревенька моя…неперспективная», а так же краеведческим работам С. Тупицына и М. Алферова они могут в любой момент совершить путешествие по прошлому, по истории своей малой родины.
Но повезло оказывается не только пежмарям, но и пакшарам тоже, и у них есть свой летописец. Это их современник, житель деревни Петрегино Валентин Евгеньевич Горбунов.
Правда Валентин Евгеньевич не заглядывает в далекое прошлое, а пишет, в основном, о тех событиях, свидетелем которых был сам, начиная с 40-х годов и по день настоящий. Но уже сегодня его дневники, воспоминания, мемуары представляют немалый интерес, а в будущем их краеведческая ценность только возрастет.
О том, как жили, как работали в Пакшеньге, о времени, о себе, о родных и земляках пишет В. Е. Горбунов в своих мемуарах. Отражено в них и личное отношение автора к происходящему.
Может быть, это его двухсотстраничная рукопись когда-нибудь будет издана. А пока на страницах «Открытой книги» мы начинаем знакомить наших читателей с отрывками из воспоминаний В.Е.Горбунова.
Поздравляем Валентина Евгеньевича, которому недавно исполнилось 65 лет, с юбилейным днем рождения. Желаем здоровья, благополучия и успехов в полезном и интересном деле, которому он отдает немало времени.
Ольга Лисицына
Из воспоминаний В.Е. Горбунова
По рассказам матери, родился я 20 марта 1935 года. В этот день, говорила мать, была хорошая погода, капало с потоков, то есть было теплее днем, и под солнечными лучами была хорошая капель. А по метрикам, что в свидетельстве о рождении, у меня стоит дата 22 марта. До получения паспорта всегда отмечали мой день рождения именно 20 марта. Потом уже стал отмечать, как лучше подойдет - к субботе или воскресенью, чтобы не в обычный день недели.
Из давнего детства мне запомнилась бабушка Мария Фёдоровна родом из Судромы. Деда я не помню. Он помер в 1934 году от паралича. Бабушка прожила до 1946 года и померла на 82-м году жизни.
К нам, внукам, она всегда была добрая. Hу иногда за озорство и пристрожит. Я воспитывался у неё до 11 лет. Была она высокого роста и не толстая, а стройная. Всё хлопотала утром около печи, т.к. мать всегда то с коровами, то с поросятами водиласьв деревне Подсосенье, а в последнее время управляла с жеребятами, которые помещались во дворе у Марии Ивановны (крайний дом от речки).
Мы вчетвером: Нина с 1931 года, я и брат Александр 1938 года, сестра Тамара 1941 года рождения находились на попечении бабушки. Старшие братья: Алексей 1922 г/р., Николай 1926 г/р., и Анатолий 1928 г/р. в то время работали уже в колхозе, в полный гуж.
Помню, под осень Алёша работал на жатке (почему-то звали жнейкой). В упряжке было три лошади, и на первой ездил Коля Павлин - сосед наш с 1923 года.
Зимой Алёша работал на лесозаготовках в каком-либо из кварталов. А все звали не «квартал», а «фартал», мол, работают в «фарталу». Николай и Толя возили навоз из дворов на поля летом, когда не ходили в школу. Боронили на лошадях пашню, возили траву с лугов в силосные ямы в июне месяце, пока не наступал сенокос. Потом участвовали в сенокосе и уборке урожая. Когда поспевал лён, надо было выдергивать его руками, завязать в горсти (снопики) и поставить в «бабки»(10 горстей). Даже на зимних и весенних каникулах они работали в колхозе, да и мы впоследствии всё это делали. Зимой ещё заготовляли и возили хвою скоту на подстилку. Солому стелить не разрешали. Даже и летом приходилось ездить по хвою и рубить у двора на стомяке-чурке мелко по 15-20 см. Эту массу и клали в подстил скоту. Выгода была двойная - во первых экономили солому в корм, а во-вторых, больше было навоза на поля, а это прекрасное удобрение. Про химию раньше и не знали. Это теперь пичкают почву минеральными удобрениями и обрабатывают разными ядами и гербицидами, что потом в зерне и овощах появляются всякие нитраты и т.п., вредные для здоровья как человека, так и животным. Урожайность, правда, повышается и сорняков меньше, но кто возместит вред нашему здоровью и ущерб фауне, когда гибнет много птиц и зверей.
Был ещё старший брат Иван. Он не от этой матери - Павлы Ивановны, а была у отца первая жена с деревни Антрошево- Анфиса Семеновна. Но после рождения Ивана она заболела и померла. Иван женился до войны и взял в жены Настю из Андричева (Липовский с/с). Помню, один раз летом он с женой гостил у нас. Уже была спелая черёмуха. Он набрал ягод и угостил меня и всех остальных. Перед войной его забрали в армию. Выучился на офицера. Когда началась война, погиб в первые дни войны около границы, где-то в районе Бреста.
Еще помню, как во время войны зимами возили с Липовки тресту в город через Шокшу и Пакшеньгу. Очень часто приворачивал к нам сват - отец Насти. Ночевали у нас, кормили и поили лошадей. А после отдыха - опять в путь. Время было голодное. Мы питались только молоком и картошкой. Бабушка пекла каждое утро пироги «картовные». А сочни были из суррогата, а не из муки. Это были высевки от муки пополам с «картовной» кожурой. Кожуру она сушила в печи, а потом в ступе толкли, просеивали, и вот эта «мука» и высевки и входили в состав сочня. На этот сочень ложилась толченая картошка, и пеклось всё в печи. Они так надоели нам всем, что когда приезжал сват и привозил «ерушники» (по-нашему житники), то был большой праздник для нас. Мы соскучились по настоящему хлебу из чистой муки.
Хорошо помню, как забрали Алёшу и его друзей в армию в начале лета 1941 года перед началом войны. Была большая компания рекрутов. Они как чувствовали войну и «рекрутили» с неделю, а то и больше. Ходили с гармошкой из деревни в деревню, пили пиво и водку. Водка тогда продавалась в 3-х литровых бутылях. Пиво тогда варили хорошее, а водки пили мало, в основном напивались допьяна пивом. Когда эта ватага сидела у нас, то пели песни, плясали под гармонь, а иногда бывало расс порят и подерутся. Один раз Федька Никанорович разгорячился (он играл на гармошке), и со всего маху, подняв над головой, с силой бросил гармонь на пол. Конечно, она поломалась.
Не помню, какого числа июня месяца их увезли на «полуторке» в город, но ещё до начала войны. Этим их рекрутство и кончилось. Мало кто остался в живых.
Мы считали Алёшу тоже погибшим, т.к. уехал из дому и ни слуху, ни духу до 1946 года. Потом, как снег на голову - звонит в начале марта 46-го года в с/совет (телефон только там был). Отец в то время был бригадиром в Подсосенье. Ему передали. Что едет домой Алёша жив и невредим. А машины, конечно, тогда не ходили от нас, да в нашем колхозе и не было тогда ни одной ( купили только в 51-м году). В соседнем колхозе им. Буденного хотя и была одна «полуторка», но зимой не могли ездить из-за сугробов. Отец отправляет подводу из своей бригады. Поехал наш двоюродный брат Владимир Николаевич. И отправили с ним дохлую корову - тушу мяса. Тогда массовый падеж был скота, т.к. кормили только соломой, и то не вдоволь. Сено кормили лошадям, зимой похуже, а к «ярове», т.е. к весенней посевной оставляли хорошее. Много хорошего сена сдавали государству для кавалерийских войск.
Корову эту, у Володьки не приняли на бойне, и он привез ее обратно. И брат Алёша приехал с этой тушей, а ночью, когда ехали, было холодно, и, чтобы согреть ноги в сапогах, он засунул их в эту тушу.
Очень мы все обрадовались возвращению Алёши. Бабушка до его приезда не дожила - померла в ту зиму. Помню, он в шутку, бывало, дразнил её «бабуха - коробуха».
Отец наварил пива на поварне и купил водки. Отпуск Алёша провёл весело. Несколько раз, пока он гостил, в нижней избе делали «игру» - вроде посиделок. Приходила молодёжь со всех деревень. Конечно, была гармошка. Парни и девки ходили кадриль. У нас кадриль звалась «Пакшеньгская». Плясали «восьмерку», «чёртика», русского, цыганочку, «Семеновну», под частушки. Танцевали тогда мало. Было очень весело. Такую «игру» делали по очереди в той и другой деревне, а в клубе мало собирались. Правда, летом ходили туда чаще.
В общем молодежь жила весело, хотя и были полуголодные, плохо одетые и обутые.
Очень запомнился день, когда началась война - 22 июня 1941 года. Мне было 6 лет. В тот день мы садили картошку в своём огороде. Весна была сырая, и с посевной в колхозе затянуло долго. Свои же огороды разрешали садить только после проведения колхозной посевной кампании. В сталинские времена дисциплина была строгая. Сейчас бы такую. Садили картошку, как в колхозе, так и в своих огородах всегда под конный плуг через две сохи. Это значит - проходит плуг и за ним садят клубни в кромку отвального слоя 10-12 см от верха. Обычно за одной лошадью успевало садить три человека. Садили из вёдер и зобенек (корзин). Я тоже участвовал в этом мероприятии уже с шести лет. Чтоб не было тяжело, набирал клубней только ползобеньки. Второй раз проезжает плуг и заваливает клубни землёй. В следующий раз плуг делает привал, а на следующий раз опять за ним садят картошку. Получаются междурядья 65-70 см, как раз под окучник. В колхозе всегда окучивали конным окучником, и после этого мы, подростки, поправляли дудку, которую завалит, выпархивали из земли, а какую плохо окучит, то нагребали дополнительно земли. Была установлена норма на один трудодень, и мы старались выполнять её. Забыл уже сейчас, сколько нужно было обработать соток на норму. Бригадир обязательно у каждого измерял участок и принимал качество работы. Не дай Бог, если кто сделает некачественно - заставит переделать. Поэтому мы, и все взрослые старались делать всё на совесть. Это ещё раз говорит о хорошей дисциплине труда и личной ответственности каждого колхозника перед коллективом. Плохо и стыдно было тому, кого уличат в некачественном выполнении той или иной работы. Не только бригадира боялись, но и коллектива. Вот такое было отношение к работе.
Работали за трудодни, наверное, вплоть до 1965 года. На каждый вид работ была своя норма, и каждый старался её выполнять и даже перевыполнять. Кто ежедневно перевыполнял норму, того звали стахановцем. Был введён даже стимул. Кто стахановец, тому давали больше муки (хотя давали какие-то граммы). Как-то надо было поддерживать людей в страдную пору. На одной картошке и молоке много не наработаешь.
Помню, как наша бабушка в страдную пору пекла хлеб из чистой ржаной муки для бригады. Раздавали по домам кому - сколько, в зависимости от числа работников. Давали тем, кто сенокосил и жил в шалашах на Чурге. Зерно для этого бабушка сушила в печи и на печи, а размалывали на мельнице.
Всего было в Пакшеньге девять водяных мельниц - семь на речке Пакшеньга, одна на реке Чурге и одна на ручье Текшов,
Из тех, что я помню, на речке Пакшеньге мельниц было три: Зареченская, Петрегинская и Лодыгинская. Все они были водяные, только уже в 50-х годах на Лодытинской установили «нефтянку» - двухтактный двигатель, который работал на нефти, а запускался паяльной лампой. Нагревалась головка цилиндра докрасна, открывался вентиль на трубке, и пускалась нефть из бака, кажется, самотёком в цилиндр двигателя. Там происходило воспламенение, и этим взрывом поршень толкало вниз. Одновременно шла продувка, а сверху опять поступала нефть. Вот и получалось два такта за один ход поршня. Чтобы легче запустить такой двигатель, на маховике коленвала были отверстия для домика, и за маховик ломиком сдвигали поршень с мёртвой точки, и двигатель заводился. Дергали даже за приводной плоский ремень, который передавал вращение на жернова.
Четвертую водяную мельницу помню на реке Чурге. Это была Мараконская мельница. Характерно для этих мельниц то, что не надо никаких двигателей и горючего. Работала вода, падая на лопатки мельничного колеса и вращая жернов. Редуктор был сделан из березовых спиц. Само колесо и редуктор делали хорошие столяра. У нас в нижней избе отец делал такое колесо и обучал другого человека этому мастерству.
Средней мельницы я не помню. В детстве, да и в юности, когда летом бывал дома, бегали туда купаться. На другие мельницы мало ходили, особенно в детстве, т.к. там были очень глубокие пруды, а мы глубины боялись. На Средней был хороший пляж с нашего берега и мелко по краю. Вот там мы и учились плавать.
Купались, как в детстве, так и потом только в нерабочее время, чаще всего в обед или поздно вечером, когда солнце близилось к закату. Ведь работали от зари до зари. А в обед иногда пацанами задержимся на несколько минут на речке, то получали взбучку от старших, а иногда и подзатыльник. Вот такое было наше воспитание - трудовое. А купаться хотелось...
Коль начал о детстве, то о нём и продолжаю... В школу пошел восьми лет в 1943 году. Первый класс был на Погосте. Там стояло здание, наполовину отстроенное, а вторая половина была ещё недоделана. Всего там размещалось два класса и учительская, в которой одна старушка варила немудрёную похлёбку для тех школьников, у которых отцы были на фронте. А т.к. мой отец был дома, то мне не давали обед. Бабушка в мою «каталашку» ложила четвертуху картовного пирога, и я этому был рад.
Первая моя учительница была Вера Васильевна из Раменья, очень строгая и «горячая». Была она ещё молодая девушка - первый год работала учителем после педучилища. Помнится, на первой парте перед её столом сидел с девчёнкой Енька с Рогова. Был он большой шалун, и она часто лупила его по рукам линейкой. Учился я у Веры Васильевны четыре года, т.е. все начальные классы. Я очень благодарен ей за ту доброту и строгость, которую она проявляла к нам - шалунам. В последствии её перевели в другую школу, где она и преподавала до старости в начальных классах. Учился я хорошо, без троек. Только по рисованию были тройки, да по поведению иногда за четверть ставили четвёрку. Первые года не было цифровых оценок (баллов). Ставили словами. Например: 5-«отлично», 4-«хорошо», 3-«посредственно», 2-«плохо», 1 -«очень плохо». А за поведение Вера Васильевна мне ставила четверку потому, что шалил и смеялся на уроках. Часто ставила в угол и писала домой отцу записки. Конечно, попадало от него за такую информацию мне ремнем по заднему месту, так как отец у нас был строгий.
Когда учился в школе, то был один год, когда я в школу не ходил - в 47-м году. Не пустили в школу потому, что надо было нянчиться с младшим братом Василием и сестрой Тамарой. Тамара с 1941 года, а Вася с 1945-го.
Как я уже писал, начал работать с шести лет. В период школьных каникул летом все были в работе. До четвертого класса я таскал козе и овцам веники берёзовые с Малых и из-под Новой полянки. Была сделана тачка на одном колесе, и мать давала задание столько-то наломать и привезти веников. Когда сделаю задание, то и на речку сбегаю покупаться или половить меев в «морду». На удочку ловили только по весне.
Бабушка нас жалела и иногда кое-что сэкономит нам полакомиться: сахарку глыбку или кусочек шаньги. Но это удавалось редко.
Что бы набить чем-то желудки (а есть почему-то всегда хотелось), летом мы собирали и ели «моржовки» (корни от травы), пока ещё «дудки» («дудка» - толстый, сочный стебель травы) не выросли. Особенно были вкусны «дудки», которые росли у Средней мельницы и на Малых за речкой. По весне на полях собирали «пистики» - это полевой хвощ, который рои после ржи.
Бабушка жарила их, и получалось лакомство. Как только стает снег с полей, ходили собирать колоски. Потом их бабушка сушила и толкла в ступе. Почти в каждом доме были жернова. Очень они выручали нас. Молоть тоже нас заставляли, но вкусные житники потом получались, и кашу из крупы каждый день ставили, если она была. Кроме «дудок» и «пистиков», пока не появлялись ягоды, ели щавель. В общем летом хватало витаминов, хотя еда была некалорийная.
Когда клевер расцветает, собирали шишки, а бабушка сушила их, толкла и делала лепёшки. Особенно хороши были лепёшки из картошки, которую собирали по весне на полях. Вот так и спасались, и, кажется, никто не умер от голода. Самый голод пришёлся на 1946 год. Видимо были плохие урожаи, а зерна нужно было сдать государству столько, сколько запланируют. Бывали годы, что на трудодень получали только по 100 грамм зерна и то некачественного. Но бывало, когда на трудодень причитывалось и по 1кг зерна. Да ещё за хорошее качество льна- долгунца давали сахар кусками или песком. Раза три мы в сельпо получали по мешку. Это уже была радость на целый год. Нам отец к чаю только давал по глыбке грамм 15, и всё же сами, без спроса, не смели и дотронуться, хотя было и не под замком. Ещё помню, давали в колхозе сливочное масло, тоже за льнопродукцию. Мазали понемногу на кусок хлеба. А ещё в колхозе была пасека и хороший пчеловод. Мед тоже давали на трудодни. А потом пчёлы замерзли или с голоду погибли зимой, и мёд прекратился. У нас в деревне ульи были у Марии Ивановны.
Раз речь зашла о Марии Ивановне, то можно немного вспомнить и её семью. Мужа Марии Ивановны я не помню. А было два сына - Иван Петрович и Пётр Петрович. Иван жил в Москве, и каждое лето приезжал к матери в гости. Он был хороший фотограф, и мы все у него фотографировались семьями и всей деревней. Снимал он нас и на сенокосе за работой, и на жатве. Карточки были вставлены в рамки, и все стены дома были ими увешаны. Обоев тогда и не знали. Фото считалось украшением стен. Отец почему-то не любил фотографироваться, и фотографий его было мало. Интересные фото получались при работе на жнейке, но к сожалению, они не сохранились.
В 1947 году голод закончился, и отменили карточки на хлеб. Каждый год было снижение цен.
Ещё о детстве: о том, как мы ездили в ночное - пасли лошадей. В основном пасли на Малых. Перед закатом собиралась деревенская ватага ребятишек, я имею ввиду ребят и девчат школьного возраста, человек 10-15. Взрослых среди нас не было. Сбор был у конюшни. Конюх сажал нас на лошадей, а кто постарше, сами залезали на лошадь с изгороди. В портяные каталашки (сумки), в которых носили в школу книги (портфелей мы и не знали, не говоря уже о дипломатах) набирали картошки, четвертинку молока, хлеба кусок, если был, а то и один картофельный пирог, соли. Приезжали на пастбище и отпускали лошадей на покос. Так лошади и паслись всю ночь. Но надо было дежурить по очереди, чтобы они не зашли на озимь, ведь рядом были поля.
На покосах раньше были сеновалы - сараи для складывания сена. Около этого сеновала раскладывали костёр и пекли «печёнки» (печёный картофель). У кого было молоко или яйца, то делали поздний ужин. Но большинство ели только «печёнки» с солью. Правда, пробирал иногда и понос, особенно с «дудок», но обходилось без дизентерии. Около костра играли и баловались до полуночи, а потом хотелось спать, и укладывались на сеновал. Но один или два человека не ложились, а следили за лошадьми и поддерживали костёр. Зачастую бывало, что под утро засыпали все. Костёр, конечно, гас, а лошади уходили на озимь. Иной раз так разоспимся, что и проспим. Разбудит нас конюх, который, не дождавшись лошадей утром к шести часам, идёт на пастбище. Он нас наругает, и мы все врассыпную бежим искать лошадей. Иногда лошади уходили далеко, и их приходилось долго искать. Тогда доставалось и от бригадира. Ведь нужно было до работы лошадям на конюшне скормить овёс и напоить их. Это, конечно, делал всё конюх. Придя домой, до восьми часов ещё поспим, потом бабушка будит, и бежим в школу, если ещё есть занятия до июня, а потом уже были каникулы, но всё равно долго нам по утрам взрослые не давали спать. Надо было на работу - навоз возить, или боронить, или, когда подойдёт пора, окучивать картошку. Но к тому времени лошадей уже водили в ночное не на покосы, а на дальние пастбища за Кунаево (Подсосенье). Там мы обычно не ночевали, т.к. поскотина была огорожена, а водили лошадей вечером, и приводили опять же рано утром на конюшню. Расстояние три километра, и мы любили прокатиться иногда галопом, но конюх и бригадир этого не одобряли и ругались. Очень тяжело было утром рано вставать и идти за три километра босиком на поскотину. У нас в семье быстро по утрам вставал Толя, а я был тяжёл на подъём.
Всё лето бегали босиком, даже работали без обувки, всё берегли к школе. Да и в школу ходили босиком, когда не было ещё инея. В конце лета у всех ноги трескались до крови. Это явление называлось «вороньи сапоги». Дразнили, мол, ворона сапоги дала.
...Лошадей пасли до сенокоса, а потом несколько лошадей брали возить сено, а остальные гуляли в поскотине до уборки урожая. Тогда уже всех запрягали то в жнейку, то возить снопы, островки. Все работы выполнялись лошадьми. Трактор был один на колхоз, но и он принадлежал МТС (Машино - тракторная станция), которая находилась в Вельске. Вот на посевную и выделяли нам один трактор. Потом пошли конные и тракторные молотилки и молотили уже не цепами, а этими молотилками.
Зерновых комбайнов ещё не было, и убирали хлеб жатками. Такие жатки были в каждой бригаде и запрягали в неё три лошади. Один человек, пацан, управлял передней лошадью. Его называли погонщик. Второй, повзрослее, сидел на седле жатки и управлял двумя задними, т. е. коренными лошадьми, и следил за работой жатки или косилки, если косили клевер. Жатка была сложнее косилки, т.к. была площадка для хлеба (скошенной соломы с колосьями) и грабельный механизм, который укладывал ровно скошенный хлеб на площадку. По мере накопления большой кучи включался механизм сбрасывания, и одна граблина (а их всего четыре) сбрасывала эту кучу на землю. Причём комли и колосья были в разные стороны, и потом бабы завязывали снопы и ставили суслоны для просушки зерна и соломы на воздухе и на солнце. Из кучи примерно получался один суслон - шесть снопов, из которых один являлся «шляпой». Эту «шляпу» закидывали наверх остальных снопов, которые ставили пирамидой кверху колосьями. Этот верхний сноп и предохранял остальные от дождя. А если шёл дождь, то попадал на «шляпу», стекал по её стеблям и колосьям на землю, немного попадая на стебли других снопов, не попадая на колосья - хлеб не намокал. На шляпе колосья распределялись по всей окружности суслона тонким слоем книзу, и они быстро высыхали после дождя. Их продувало насквозь, да и солнце сушило. Такие суслоны стояли несколько дней, пока не просохнут, а потом их свозили в скирды на край поля или в гумна. Гумен было очень много в деревнях. Теперь их уже не осталось.
Погонщиком на косилке и на жнейке я начал работать с четвёртого класса. Вначале косили клевер с братом Анатолием, потом жали хлеба. Когда Толя после окончания педучилища уехал на работу, а потом и в армию, то я работал с разными людьми. А перед армией и сам уже сидел за старшего. Пришлось, и пахать на лошади, и работать немного на прицепном плуге с трактористом, и сеяльщиком на тракторной сеялке. Там было тяжело загружать зерно в сеялку, т.к. сил было ещё маловато.
Косить стал, когда закончил третий класс. Была сделана маленькая коса - «коска четырёх рук». Отец утром её наточит напильником, и я ходил косить межи возле изгороди в полях и в кустах. На лугах не давали косить для себя. На межах косили и то украдкой, а взрослые урывали поздним вечером или на заре рано утром, чтоб никто не видел. Вот такая была политика. Сено гребли тоже поздно вечером, а носили домой по ночам. Я сам участвовал в этом и очень уставал с ношей сена, т.к. нести надо было около километра, да ещё и в гору. Конечно, этими охапками не прокормить корову и овец, но всё - же было подспорье. Ещё один воз или два накашивали сена на мельнице. После уборки льна тоже косили траву, если плохо было прополото. Прополка эта у нас называлась «мотыжить». Работали мотыгами - тяпками. Обрабатывали между рядками землю - рыхлили и попутно уничтожали траву. Где было плохо прополото, там вырастала трава. Вот эту траву и косили во внеурочное время.
Лён «мотыжили» в основном мы - детвора. С нами была одна пожилая женщина. Она за нами следила и сама работала. Для нас была тоже норма выполнения - столько-то соток на трудодень. Старались всё сделать, чтобы нас похвалил бригадир. Пололи лён, когда он выходил из земли на 2-4 см.
В колхозе в основном был сорт «Лён-долгунец», и получалось из него хорошее волокно после соответствующей обработки, а также пакля и костра, которая шла в подстил скоту.
После выдергивания льна и просушки его свозили в гумна и закидывали вилами на «грядки», т.е. на жерди под крышу, чтобы мыши его не портили. Там он лежал до полного просыхания в снопах. Потом обмолачивали головки. Затем расстилали на луга под августовские росы и лежал он там с месяц. Да, не сказал, что перед тем, как поднять лён на «грядки», снопы с головками семян сушили на овинах (в последствии -ригах). Потом лён обмолачивали, из головок добывали семена, веяли на триере и получали чистое семя. В то время очень долго молотили вручную, но не молотилами, а колотушками. Работа очень трудоемкая. Потом появились тракторные льномолотилки и конные мялки тресты. Одновременно появились и льнотеребилки. Уже стало легче и производительнее. Теребилка расстилала лён по полю рядками, захват её был около полутора метров. Потом уже появились льнокомбайны, которые не только теребили лён из почвы, но и обмолачивали на ходу. После этого ещё семена дорабатывали.
После вылежки тресты её опять собирали, ставили в «конуса», и в солнечный день просушивали. Затем завязывали в снопы и сушили на овинах или ригах. Овин - Это такое помещение для сушки хлеба или льна. Под овином была сложена печка-каменка, где жгли берёзовые и ли ольховые дрова. Еловых, сосновых и ивовых дров к овинам не заготовляли, т.к. от них летели вверх искры и могли загореться снопы. Надо сказать, что частенько загорались овины при сушке. А так как овин был впритык с гумном, то и гумно иногда сгорало, если вовремя не заметят пожар. Бытовала тогда поговорка: «Бане не горать, а овина не отнимать» - бани раньше тоже топились по чёрному, как и овины.
Дальше лён обрабатывали на льноагрегате. В нашем колхозе им. Сталина это агрегат был на мельнице и приводился в движение от мельничного колеса. В агрегат входила мялка и трепальная машина. Работал за главного там наш отец - Евгений Филиппович. Однажды он попал в мялку пальцами, и несколько пальцев повредило. В город не ездил, а ходил на перевязку в свою больницу. Раньше не давали больничных листков, а уж, если человек сильно заболеет - давали только справку. Тогда люди мало болели, а ведь работали без выходных и отпусков.
Теперь опять о льне. После агрегата льноволокно взвешивали и раздавали добросовестным женщинам на доработку. Моя мать всегда сушила лён на печи, потом трепала вечерами в хлеву или на чердаке. Лён был готов на сдачу государству. Возили на лошадях в «Заготлён» в город и там сдавали. Платили за него хорошо и даже, как я раньше упоминал, отоваривали сахаром или маслом. Позднее, когда мельницу размыло, сдавали лён государству не волокном, а льнотрестой.
В 1950 году колхозы, а их было пять в Пакшеньге, объединились в один - колхоз «Россия». Был куплен льноагрегат и установлен в Шаманино - в гумне. Там привод был уже электромоторами, т.к. была уже своя электростанция. Обрабатывали лён обычно зимой женщины, а за машинами следил, смазывал и ремонтировал Михаил Павлович Горбунов. Колхоз занимался льноводством примерно до 1975 года, а потом забросили это дело, т.к. людей становилось всё меньше, а с ним много надо труда….