Рецепты выживания

Удивительное место -пакшеньгская земля.

И удивляющее.

Сколько раз бываю на ней, столько раз новые впечатления привожу.

Не обошлось без них и в майскую поездку.

Наталья ДЕДОВА

Не про извилистую и поворотистую дорогу речь, хотя и о ней упомянуть придётся. Про другие особинки, отличающие Пакшеньгу от остальных вельских территорий.

День поездки выдался игриво-солнечным. Пропитанная нежаркими ещё солнечными лучами округа то окунала редакционную «Ниву» в тень раскидистых деревьев, то выталкивала на залитые солнцем поля.

- В Шокшу сначала, - решили ещё в райцентре.

Так что Пакшеньгу проскочили насквозь, с единственной остановкой: Лизавету на особые журналистские изыскания десантировали. Высадили и тут же двинулись дальше - с горки на горку. Только не по городу Загорску, как в стишке Агнии Барто «Встреча», а по пакшеньгским просторам.

Туда ли едем, сомневались временами. Уж больно дорожка камениста да узка. Вьётся себе по лесным опушкам, от полянки до ложбинки километры меряет, одним крутым поворотом тут же другой цепляя.

Вот, говорят, от Вельска до Пакшеньги дорога 144 раза поворачивает. А мне показалось, что от Пакшеньги до Шокши этих самых поворотов раза в два поболее будет. Если бы не дива лесные - стаи диких голубей да заросли княжика, и вовсе бесконечной дорога вышла бы.

Откуда столько голубей в пакшеньгских лесах, не скажу. И что за подвид - вяхирей ли, горлиц -они представляют, тоже. Толком-то ни одного разглядеть не удалось. Уловила только, что некрупные и сизые. И что привольно им в этой местности и сытно, раз стаями чуть не по полсотни особей с опушек взлетают.

Зато на княжик, который в народе диким хмелем зовут, а в научных кругах редким растением считают, вволю налюбовалась. Поникающими своими крупными цветками он, будто платочками, чуть не на каждом повороте нас, путешественников, приветствовал. А может, подбадривал на самом деле? Туда, мол, путь держите, туда!

Верная примета

О том, что приближаемся к Шокше, за километр поняли. Особая примета, каких на Руси великое множество, немо предполагаемое засвидетельствовала, подсказала, что верен оказался выбранный путь.

Таких на Руси великое мно­жество - белых, голубых. Кладби­щенскими оградками они зовутся и беспристрастно на близость жи­лья указывают.

И хоть ожидание, что вот-вот из-за очередного поворота шокшинские домишки появятся, под­хлёстывало, всё равно встреча не­ожиданно случилась.

Прокатились медленно по цен­тральной улице - нет, не видать людей. Лишь УАЗики-козлики то там, то тут у домов припаркова­ны. Развернулись, обратно так же медленно поехали. Ага: за одним из домов платочек на чьей-то го­лове взбелел. И тут же скрылся из виду.

Завербовались

В посёлок с шелестящим на­званием Шокша Мария Баронова приехала в 1966 году. Не по своей воле. Муж Василь Константино­вич на работы завербоваться со­звал.

- Давай поедем, поработаем, - уговаривал, - денег заработаем, да хату на Украине купим...

И добился своего. Что им, мо­лодым, терять было? Если только тяжёлую послевоенную жизнь украинских сёл. Да и те не особо родными Марии Александровне считались. Родом-то она с Нового­ года да. На Украину, где старшая се­стра жила, может, и век бы не по­ехала, если бы вдовой от первого мужа не осталась.

Горе, оно горе и есть. Тем более, когда близкого теряешь. Однако часто Господь одного забирает, чтобы другого дать. Вот и для Ма­рии Украина судьбоносной землёй оказалась - познакомила её в го­роде Смело Черкасской области с Василем Лишенко. С ним и на Ар­хангельский Север отправила.

- Первые годы, как приехали в Шокшу, сильно я ревела. «Давай уедем», - мужа упрашивала, - рас­сказывает Мария Александров­на. - Приехали-то в лес. А я ещё и беременна. Жить негде. Людей очень много, украинцев особенно. Бараки переполнены, даже комнат­ки свободной нет, чтоб поселить­ся. За работу платили по-всякому, то хорошо, то плохо. Не послушал меня муж. Потом амнистия вышла, многие украинцы обратно на ро­дину поуезжали. И нам дали ком­натку в бараке. Так и остались тут. Обжилися. А теперь, когда хозяина шестой год нету, поздно о новом переезде думать.

Тяжеловато, конечно, Марии Александровне одной. Зимой осо­бенно. Года-то немалые - восемь­десят за плечами. И сердце сбои даёт. Так что на минувшую зиму сын её к себе в Архангельск заби­рал. Полежала там в больнице на обследовании.

Врачи вердикт вынесли: операция нужна. А после комиссию собрали, посовещались и сказали:

-              Прооперировать-то недолго, а как вас потом на ноги поставить?

В общем, послушала врачей, а как весна пришла, обратно в Шокшу запросилась. Спокойнее, мол, там. Поток машин под окнами не шумит, лифта дожидаться не надо, чтоб на седьмой этаж попасть. Уговорила детей.

Те с одним условием согласились: чтоб не сильно себя утруждала. Так что картошку Мария Александровна, как в прежние годы, полосами садить не стала. Помидоров тоже. Не в Архангельске же рассаду было растить. Но огородец всё равно в полном порядке содержит. Это ж недолго - земельку в тепличке порыхлить, траву вокруг серпом сжать... Серп в руках Марии Александровны - отдельная песня. Это ж первый инструмент, который в далёкие детские годы ею освоен.

-              Удобно с ним там, где коса не дотянется, - тронув пальцами лезвие, проверяя остроту, поделилась она. - Деревенские же мы. После войны родители траву в поле косами косят, а мы, малыши, подростки, следом идём и серпами то, что коса не взяла, дожинаем...

Эх, Север, Север...

Что косьбы касаемо, немало на неё в пакшеньгских краях насмотрелись. Хоть и рано, кажется, сенокос затевать - в мае-то, да трава не спрашивает, расти ей или до июля погодить.

Вот и Федора Пинчука с косой застали. Семь десятков лет назад стал он шокшинцем. Семигодовалого сюда этапом привезли вместе с родителями. Как пособника террористов и врага Советского Союза.

Вроде и смеясь Фёдор Максимович об этом рассказывает, но безмерная горечь всё равно наружу пробивается. И есть с чего.

С Западной Украины семья Пин-чуков. В 1945 году, едва от одной беды - войны - в себя приходить начали, другое лихо за порог хаты ногу закинуло. Бандеровцы по душу старшего сына явились.

-              Или с нами идёшь, - заявили, - или дом сожжём, а семью перережем.

Тут думай не думай, а страх за близких пуще неволи. Ушёл тот, не ведая, какую беду за собой тянет. Только мать с отцом с мыслью смирились, что сына потеряли, новая напасть: советские солдаты в дом к «врагу народа» пришли. Кого обнаружили, того арестовали.

Так Фёдор с родителями и двумя сёстрами в Шокшу и попал. А то, что на Украине у Пинчуков ещё трое детей осталось, которые в момент ареста у соседей были, никого, кроме самих Пинчуков, не интересовало.

Разделилась наша семья. Трое детей тут, трое - там. Мать долго срывалася отсюда - мол, поеду по­мирать на Украину, да успокоилась потом. Заварушка у нас долго тво­рилась, до 1953 года. Старший брат живым не вернулся. Убили его. Эх, ушёл бы он в советскую армию, и всё бы в порядке было.

А мы... Хорошо, что нас сюда привезли. Может, потому и живы остались. Но если б не Пакшеньга- деревня, не знаю, как бы выжили. Приехали-то, ни кола ни двора. Пакшары поддерживали как могли. Всем, вплоть до подушек и посу­ды, делились. А потом вырос я, на местной девушке женился, дети- инкубаторы пошли, и на Украину уже не тянет.

Пошто вы так детей-то? - сме­юсь в ответ на плеснувший хитре­цой взгляд собеседника.

А как ещё, когда родители - русская и украинец? - иронизи­рует Фёдор Максимович, пряча за насмешливостью отцовскую гор­дость.

Эх, Север, Север, хоть и суров твой нрав, а не смог ты выстудить ни из Пинчука, ни из других его земляков, высланных с историче­ской отчизны в далёкий неведомый край. И таким южным теплом веет на сдержанные северные оттенки от этой особенной в произношении «г», распевного говора, насквозь перевитого ироническими нотками, что впору вспомнить маяковское «Трудно людей в одно истолочь, / Собой кичись не очень. / Знаем ли мы украинскую ночь? / Нет, мы не знаем украинской ночи».

Газета Вельские Вести№26(12243)29 июня 2016 года